Конец - Давид Монтеагудо

Хинес находится в самом центре бассейна. Голова его горчит над водой, и он шарит глазами вокруг, стараясь держаться на плаву, не взбаламучивая поверхность, чтобы можно было разглядеть дно. Но из-за истерики Ньевес в бассейне поднялась и продолжает бушевать настоящая буря. Ньевес не в состоянии сама добраться до бортика, поэтому стоявшей на лесенке. Ампаро пришлось протянуть ей руку и подтащить к себе.

— Марибель! — говорит Мария. — Ее тоже нигде нет!

— Это все вода! Вода! — вопит Ньевес, изо всех сил стараясь одолеть лесенку.

— Да прекратите вы, ради бога! — просит Хинес. — Мне не видно… не видно, есть ли…

Марии, хоть она и находится гораздо выше, чем он, тоже не удается ничего разглядеть. Из-за суматохи, поднятой Ньевес, Ампаро и тем же Хинесом, по воде идет сильная рябь и дно бассейна выглядит таким изменчивым, трепещущим и играющим отблесками, что сложно сделать какие-либо выводы. К тому же женщины обмениваются обрывочными фразами, кричат, и это также мешает разобраться в ситуации — возникает что-то вроде еще одного поверхностного слоя, уже звукового, который теряет свою прозрачность из-за смешения и наложения звуков друг на друга.

— Но Марибель… Что она сделала?

— Она нырнула!

— Это все вода! Они исчезают… исчезают, когда погружаются в воду!

Кажется, что Хинес теряет последние силы, он уже почти ничего не видит, хотя опустил глаза к самой воде, но от этого блики еще больше мешают обзору.

— Надо выходить отсюда! — приказывает он наконец, когда Ньевес уже почти поднялась по лесенке, продолжая всхлипывать и причитать и скользя на каждой ступеньке.

Ампаро предпочла вскарабкаться прямо на бортик.

Хинес подплывает к другой лесенке и очень медленно одолевает ступеньки, что объясняется не столько осторожностью, сколько усталостью.

— Это все вода! Вода!

— Тихо!.. — кричит Хинес, тяжело дыша, но все еще сохраняя властный тон. Он стоит рядом с лесенкой, нагнувшись вперед и уперев руки в колени. При каждом вдохе и выдохе он то надувает, то втягивает живот и смотрит на воду с лихорадочной надеждой, как, впрочем, и все остальные: Мария, Ампаро и даже Ньевес.

Поверхность воды понемногу успокаивается. Черные параллельные полосы, покрывающие дно бассейна и еще недавно то сливавшиеся, то пересекавшиеся, снова постепенно выпрямляются, обретая четкую геометрическую правильность, словно поставленные на место части головоломки. Наконец перед ними открывается пустой и замерший в тишине и покое бассейн, и кажется, будто линии на дне с двух сторон загибаются дугами, — это результат преломления света в бесстрастной прозрачности воды.

— Все исполняется так… как он и говорил, — замечает Ампаро. — Уго больше не страдал, а… она… осадила его в тот раз, в пикапе… Поэтому она и должна была стать следующей.

Хинес ничего не отвечает, он молчит и продолжает пристально вглядываться в бассейн, дыша ртом, втягивая и расслабляя живот — все медленнее и медленнее, делая все более долгие паузы между вдохами.

Мария — Хинес — Ньевес — Ампаро

Улица длинная, прямая и при этом довольно узкая, она плавно спускается вниз — к границе городка. Двух- и трехэтажные дома — одни совсем старые, другие, судя по всему, недавней постройки — вытянулись по обе ее стороны, вплотную примыкая друг к другу. Монотонное чередование фасадов с закрытыми окнами придает улице вид тесного коридора. Велосипеды сами катят под горку с постоянной и умеренной скоростью, так что нет нужды крутить педали, да и пользоваться тормозами тоже не приходится. Три женщины и один мужчина едут, положив руки на руль. Еще не наступил полдень, пока еще не наступил, но улица повернута так, что солнце сейчас всей своей мощью обрушивается на проезжую часть и тротуары, не оставляя ни клочка тени.

Несмотря на курортную — свежую и яркую — одежду велосипедистов и новые кроссовки, несмотря на то что велосипед — весьма приятное и очень даже веселое средство передвижения, у всех четверых серьезные и мрачные лица, все четверо хранят гробовое молчание, и тишину нарушает лишь вчетверо усиленный треск звездочек на задних колесах. Никто не произнес ни слова с тех самых пор, как несколько минут назад они оседлали велосипеды. Уже осталась позади половина улицы, когда мужчина — единственный мужчина в этом квартете — наконец подал голос.

— «Синее лето»… — бросает Хинес с горечью.

— Как странно… — говорит Мария. — Теперь мне его недостает…

— Кого?

— Уго.

Никто не реагирует на ее слова, ни у кого не хватает духу хоть что-нибудь добавить; слышно лишь беспечное и задорное потрескивание велосипедных звездочек. Вдали раздается собачий лай.

— А ведь двенадцати часов не прошло, — вдруг произносит Ньевес с упреком, при этом взгляд ее затуманивается. — Нет, это точно: двенадцати часов не прошло. Ибаньес… он дежурил последним, значит… это было всего…

Снова воцаряется молчание. Слева велосипедисты видят начало еще одной улицы, вернее переулка, и мельком успевают заметить, что он очень прямой и круто поднимается вверх. И только когда переулок остается позади, в мозгу снова вспыхивает только что проплывшая картинка и мозг подает сигнал: что-то в ней не так.

— А что это там было в самом конце? — спрашивает Ампаро.

— Я тоже видел, — откликается Хинес. — Скорее всего, собака.

— Нет, мне показалось… кто-то более крупный… — уточняет Ампаро.

— В любом случае нам надо как можно скорее выбираться отсюда, — говорит Хинес. — Смотри, вон уже видно шоссе!

— Разве это шоссе?

— Конечно, и ведет оно в Вильяльяну — я помню этот деревянный амбар.

Хинес нажимает на педали, и женщины делают то же самое. Через несколько десятков метров дома закончатся и с той и с другой стороны, а дальше дорога, поменяв наклон, потянется по уже вроде бы пригородным местам — отсюда видны складские помещения, редкие летние домики. Но пока велосипеды катят все еще по городу. Справа дома стоят сплошной стеной — без единого прохода. По первому впечатлению все боковые улицы ответвляются только слева, и здесь же вдруг возникает то лестница, то расположенная уровнем выше и обсаженная деревьями площадь с припаркованными на ней машинами, то еще одна улица, тоже спускающаяся вниз.

— Дела идут все хуже, — говорит Ньевес, не переставая крутить педали, — ведь такого еще не было… чтобы исчезли сразу двое. — И через пару секунд, не получив ответа, добавляет: — Наверно, нам следовало остаться в приюте…

— Рафа исчез в приюте, — сухо напоминает Хинес.

— Или двигаться на север…

— Если тебе нравятся горные дороги, то конечно… На севере совсем нет населенных пунктов — горы и только горы. Мы бы убили много дней на то, чтобы перебраться через хребты… Самым правильным и логичным было идти на юг, — говорит Хинес после короткой паузы, — здесь хорошие дороги и встречаются поселки и даже города, с каждым разом, заметь, все более крупные… На велосипедах мы завтра же будем в столице… Короче, мы поступили именно так, как велела логика…

— Что? — переспрашивает Ньевес.

Она немного отстала от остальных и не расслышала последних слов Хинеса.

— Я говорю, — повторяет Хинес, повернув голову, — что мы поступили…

— Хинес!

Душераздирающий вопль вырывается разом у Ньевес и у Ампаро, Мария тоже кричит, но в ее крике скорее звучит предупреждение. Огромный верблюд с грязной шерстью вдруг величаво выплыл откуда-то справа и перегородил им дорогу. Хинес увидел его в самый последний миг и чуть не врезался в него. Даже не пытаясь затормозить, он резко повернул руль влево и пролетел мимо, напрягшись всем телом. Мария сперва попыталась притормозить, но в результате вынуждена была повторить тот же маневр и все-таки задела верблюда, который на самом деле испугался не меньше людей и начал отступать со всей скоростью, которую позволяли ему немалые размеры и дряхлое тело. Это помогло Ампаро и Ньевес — они смогли беспрепятственно продолжать путь, хотя страх почти парализовал их. Верблюд тем временем двинулся прочь, демонстрируя свою заднюю часть и оставляя за собой тошнотворный запах.

Ньевес на краткий миг оторвала ноги от педалей, покачнулась, потом слегка полоснула рулем по руке Ампаро, которую по другой руке хлестнул облезлый верблюжий хвост. Обе тем не менее удержались в седле и через несколько метров без труда остановились — рядом с Хинесом и Марией, которые, раскрыв рог от изумления, наблюдали эту сцену, не в силах что-либо предпринять. На этом последнем отрезке, сразу после переулка, по которому удалился верблюд, улица поднимается вверх, затем снова выравнивается, перед тем как влиться в шоссе, а там уже опять начинается едва заметный спуск.

— Верблюд! Вы только подумайте… верблюд! — удивляется Мария, в то время как животное удаляется, все убыстряя шаг.