Конец - Давид Монтеагудо

— Знаешь, Ньевес, ты лучше на этом не зацикливайся, — говорит Хинес, — не думай… не думай все время о плохом…

— А о чем ты прикажешь мне думать? Это… ведь это не прекращается, не… так и не прекратилось, наоборот, чем дальше, тем только хуже и хуже!

Она все с большим трудом произносит каждое слово. Но по лицу ее не бегут капли пота, как у товарищей; можно даже подумать, что покрасневшая кожа излучает такой жар, что пот мгновенно испаряется, как только выходит из пор. И ведь нельзя сказать, чтобы Ньевес проявляла слабость или капризничала, когда группа шла пешком и потом проделала тяжелый путь на велосипедах, путь, который продолжается уже второй день. Нет, скорее она вела себя все это время стойко и с удивительной выносливостью, особенно с учетом ее полноты. Но, на беду, она испытывает маниакальную потребность все время говорить, что требует дополнительных усилий; кроме того, она ни за что не хочет хоть на сантиметр отстать от группы — а это тоже стоит ей немалого труда. Мария видит мучения Ньевес, поэтому она заставляет себя повернуться и обращается к ней уже более сочувственным тоном, хотя тоже задыхается:

— Не бойся… Не забывай… мы ведь все… мы с тобой.

— То, что… то, что должно случиться, — гнет свое Ньевес, — оно случится совершенно неожиданно… в любой миг…

Как только велосипедисты начали обмениваться репликами, движение группы утратило четкость; стали происходить легкие столкновения, которые могли закончиться падением; кроме того, заметно снизилась скорость, хотя на это повлияло еще и то, что дорога пошла — правда, едва заметно — в гору, чтобы потом опять устремиться вниз. Наконец едущий впереди Хинес внезапно остановился и опустил ногу на землю. Никто не врезался в него только потому, что малая скорость и подъем позволили сразу же затормозить, тем не менее все сбились в тесную кучу. Не обращая внимания ни на вздохи облегчения, ни на сердитые возгласы, ни на упреки Ампаро, Хинес поднимает голос, в котором звучат сочувственные, наставительные, но в то же время и властные нотки:

— Посуди сама, Ньевес… У нас нет другого выхода, кроме как ехать дальше… Мы просто обязаны ехать дальше…

— Но я боюсь, мне страшно! — всхлипывает Ньевес, которой все никак не удается выровнять дыхание. — Мне страшно от того, что вы такие спокойные… Вы ведете себя так, словно ничего особенного не происходит, и… вы шутите и все такое прочее… а ведь каждый раз, когда кто-нибудь исчезал, мы на что-то отвлекались… Это случалось, когда мы отрешались от тревог, то есть теряли бдительность!

— А ты считаешь, что если… — отзывается Мария, рубя фразы, чтобы во время длинных пауз успеть два-три раза вдохнуть и выдохнуть, — что если ты будешь все время начеку… если ты будешь непрестанно думать об одном и том же… тогда ничего не случится?

Ньевес пристыженно молчит, и в такой реакции сквозит что-то детское. Легко догадаться, что Мария попала в точку.

— Мы ведь понятия не имеем, как это происходит, Ньевес, — говорит Хинес, и его голос звучит ласково и сердечно, словно Хинес хочет таким образом компенсировать разделяющее их расстояние — ведь они так и не слезли со своих велосипедов, — мы не знаем, почему исчезают люди… Мы вообще ничего не знаем… Но я уверен в одном… мы ничего не изменим… никого не спасем, если станем без конца пережевывать ситуацию и ломать голову над тем… Но мы не должны опускать руки — это точно… надо действовать… а действовать сейчас — значит добраться до Вильяльяны.

— Но я просто не могу… не могу перестать думать…

— Тогда думай о чем-нибудь другом, — говорит Хинес, — думай, например, что, возможно, больше уже… больше уже никто не исчезнет. Возможно, Уго и Марибель были последними. Думай: мы продвигаемся все дальше на юг. А вдруг там, в столице…

— Но ведь нигде никого нет! И здесь тоже никого нет; чем дальше… тем больше и больше пустых машин… и разбитых тоже…

— Там, на повороте… Мы в нее чуть не врезались, чуть не разбились, к чертовой матери, — добавляет Ампаро.

— А на заправке, помните? — всхлипывает Ньевес. — Шланг вставлен, все дверцы распахнуты… И все, абсолютно все исчезли!

— Вы как хотите, а я… я все равно не перестану надеяться, — говорит Мария. — И это чистая правда, я не притворяюсь… ради того, чтобы, как говорится, поддержать общее настроение, укрепить чей-то дух… Просто я не верю, что больше ничего не будет, не могу допустить, что мне, именно мне выпало на долю увидеть… увидеть конец света… и уж тем более оказаться последней из выживших. Мне кажется… это было бы слишком большим самомнением.

— Конечно… ты ведь ничего плохого ему не сделала, не внесла свою тысячу песет…

— Полторы тысячи, — тотчас поправляет ее Ампаро.

— Ну вот, снова-здорово! — Мария досадливо морщится. — Какой-то диалог глухих!

— Все правда! — настаивает на своем Ньевес. — Все мы… все внесли свой вклад: кто по желанию, а кто-то и против воли. Эти деньги… они нас отравили.

— Ну конечно! Тридцать сребреников, — комментирует Мария с презрительным безразличием. — Нет ничего нового под солнцем.

— И вовсе это не обязательно конец света, — говорит Ампаро. — Если ему хватит времени, чтобы покончить со всеми, прежде чем…

— Я буду следующей, — заявляет Ньевес, — теперь… теперь… мой черед… а я… не хочу…

— Твой черед? А почему, собственно, твой? — спрашивает Мария.

— Не знаю… — Ньевес все с большим трудом сдерживает рыдания, — у меня… у меня есть такое предчувствие…

— Послушай, Ньевес, — говорит Хинес, — все, что вокруг происходит, настолько необычно… этому можно… можно найти какое угодно объяснение. Не знаю… я думал… я много думал обо всем этом, о том, что случилось, о том, что продолжает с нами твориться, и… мне кажется, все это настолько абсурдно, настолько выпадает из рамок нормального, что… скорее всего не имеет никакого объяснения, я имею в виду разумное объяснение, чтобы оно опиралось на известные нам естественные законы, и…

— Не дури нам голову, — обрывает его Ампаро, — все мы отлично знаем, что происходит.

— Нет, не все — и не все думаем одинаково. Я что хочу сказать? Не исключено, что исчезнувшие люди возвращаются — возвращаются в нормальный мир, в настоящий, потому что это… эта ситуация… Что случилось там, в ту ночь, в приюте? Какой-то разлом, трещина… А вдруг мы попали в другое… в другое измерение? Или еще бог знает куда! А исчезнувшие просто возвращаются в обычный мир…

— Прямо как в кино… — говорит Ампаро.

— А разве все это не как в кино? Когда человек вдруг раз — и пропадает, безо всякого следа!

— Помнишь этого мага, ну как его… — говорит Ампаро, — ну того, что крутил любовь с Шиффер… Как его зовут?.. Вот — Копперфильд! Так вот, у него даже слон исчезал.

— Да, но опустошить целую провинцию и ему было бы слабо, — вставляет Мария.

— Это да! — неохотно соглашается Ампаро. — Итак, мы, по-твоему, находимся в четвертом измерении, в туннеле времени или в чем-то подобном… Ладно! А что же творится в нормальном мире? Они что, продолжают там жить без нас? Или как? А вдруг другая Ампаро крутится сейчас на своем складе как белка в колесе? Вот было бы здорово! На днях планировали провести инвентаризацию… Инвентаризация, — добавляет она с постной миной, — это вам такое четвертое измерение…

Хинес качает головой и не может сдержать улыбки.

— Я ведь только хотел показать, что могут существовать и другие версии, другие пласты, — говорит он снисходительно, — хотел отвлечь вас немного от этой навязчивой идеи… но теперь вижу, что у тебя это получается куда лучше, чем у меня.

— А вдруг это только сон, — говорит Мария каким-то вялым голосом, — те, кто исчез… они просто просыпаются.

— А этот сон… он что, снится тебе? — спрашивает Хинес. — Потому что я, например, чувствую себя человеком очень даже из плоти и крови. И я, имей в виду, отказываюсь быть героем из твоего сновидения…

— А может, мне только снится, что ты это говоришь, — возражает Мария.

Их беседа скорее похожа на легкий треп, чем на серьезное обсуждение версий, в которые они по-настоящему верят.

— Ну, знаешь… это мог бы быть коллективный сон, — продолжает Хинес, — только представь: он снится всем нам одновременно… А на самом деле мы по-прежнему находимся в приюте, лежим на своих койках…

— Ага, а те, что исчезли, они просто-напросто уже проснулись, — заканчивает его мысль Ампаро.

— Вот именно, — поддакивает Хинес.

— Тогда почему они нас не будят? — спрашивает Мария. — Они же не могут не видеть, как мы страдаем.

— Наверно, потому, что люди не всегда помнят увиденные сны, — отвечает Хинес. — Проснувшись, тотчас забывают, что им приснилось… Они понимают: мы еще спим — вот и все.

— Да ладно вам… — говорит Ампаро с явным раздражением. — Меня… меня просто трясет от всяких таких объяснений, когда к месту и не к месту приплетают сновидения. Это совсем как в кино: там ведь часто такое случается, что-то происходит, события накручиваются, накручиваются — и уже непонятно, как из этого выпутаться… И тут выясняется, что все это был только сон. Хлоп — и куча денег за сценарий! Так что уймись! Хватит чушь пороть! Будто трудно заметить разницу между тем, спишь ты или нет…