Конец - Давид Монтеагудо

Впечатление обыденности, рутинности возникает, пожалуй, благодаря машинам — они вереницами стоят вдоль улиц. А еще из-за постоянных встреч с домашними животными, в основном собаками, чей лай известил путников о близости города еще до того, как они увидели первые дома. Теперь множество собак свободно носится повсюду, они держатся настороженно и порой сбиваются в молчаливые и весьма решительно настроенные стаи, которые словно спешат на заранее условленную встречу. В остальном собаки ведут себя вполне мирно, одна даже выказала явную симпатию к шестерым пришельцам и присоединилась к ним, хотя они ничем не могли ее угостить, так как, по словам огорченной этим Ньевес, не проявили предусмотрительности и не захватили с собой никакой еды, не подумав, какую пользу в некоторых ситуациях может принести собака. Однако пес, еще молодой, среднего размера и неопределенной породы, все равно бежит теперь за ними и чистосердечно радуется всякой ласке, всякому вниманию.

Сейчас путники выглядят куда оживленнее. У самого входа в город они обнаружили бар с настежь открытыми дверями. Внутри на одном из столов лежали симметричными кучками карты — несколько карт упало на стул и на пол. Повсюду были видны рюмки с недопитым вином, пачки сигарет, а в пепельницах и вокруг них — окурки и недокуренные сигары. В воздухе висел запах застоявшегося табачного дыма, а еще нос сразу же улавливал особый запашок, характерный для заведений подобного рода, не сказать чтобы образцовых по части гигиены. Как в баре, так и в жилых помещениях, расположенных в том же здании в верхнем этаже, обнаружилось достаточно еды и питья для всех, была там даже газовая плита, на которой они сварили кофе.

Настроение Уго постепенно улучшалось, пока не дошло до противоположной крайности: теперь тревогу вызывала его излишняя веселость. Уго мало ел, но курил без остановки и снова и снова подливал в свой стакан виски отличного качества из бутылки, которую он достал с полки, игнорируя предостережения товарищей и отвечая им лаконично: «Бесплатный бар — напитки без ограничений. Кто не хочет, пусть не пьет». Так что Хинес в конце концов сказал: «Ты бы поосторожнее, Уго… Потом, как известно, случаются приступы депрессии, что, по-моему, в нашей ситуации вряд ли будет кстати».

В конце концов Уго покинул бар, обеспечив себя куревом — его карманы распухли от сигаретных пачек — и новой зажигалкой — еще две найденные им зажигалки он с большой неохотой отдал товарищам. Упомянутую бутылку виски, уже почти пустую, он несет за горлышко, помахивая ею на ходу. Ампаро попеняла ему было на это, но он только отмахнулся: «Как же! Как же! Что подумают обо мне здешние псы!» — а потом долго смеялся собственной шутке. Надо добавить, что только Мария взяла сигарету, которыми он всех угощал, но потом ей не раз пришлось с мягким безразличием отвечать на приставания нетрезвого кавалера.

После короткого обсуждения было решено подобрать себе одежду, обувь, велосипеды, а также найти бассейн и как следует вымыться. По поводу мытья возникли легкие перепалки: одни считали эту задачу первоочередной и самой важной, другие, наоборот, полагали, что сперва надо озаботиться провизией. Но, так как никто понятия не имел, где находится бассейн, договорились отправиться на поиски, а по дороге внимательно поглядывать по сторонам и не пропускать ни одной лавки или жилого дома, где можно подобрать для себя все необходимое.

Время спустя, после того как вместо бассейна им попалось объявление, из которого удалось вывести, что бассейн расположен где-то рядом с мэрией и оздоровительным комплексом, путники очутились в узких улочках центра Сомонтано. Здесь покинутость и безлюдье ощущались почти физически, и это действовало угнетающе. Здесь не было машин, не было тротуаров, так как асфальт, покрывающий улицы, подходил прямо к почерневшим стенам обветшалых домов, по большей части в несколько этажей, с входными дверями, ведущими прямо в темные прихожие весьма неприглядного вида, откуда доносился тот вековечный и едкий запах, который до сих можно встретить лишь в поселках и небольших городках.

Группа из шести человек не без легкой опаски движется по тенистым прохладным улицам, на ходу заглядывая в дома и поднимая взоры к синему небу, зажатому в узких проемах между навесами крыш, которые словно стремятся соединиться, как если бы здания по обе стороны улицы, изнемогая от прожитых лет, мечтали опереться друг на друга.

Несмотря ни на что, лабиринты улиц и маленькие площади обладают несомненной прелестью и особой, чуть печальной, красотой. Самая старая часть города — его сердце — состоит из сплошных спусков и подъемов, притом весьма крутых, так что по всему асфальту сделаны поперечные желобки, чтобы заехавшие сюда машины не скатывались вниз. Хотя, по правде сказать, улицы здесь такие узкие, что машине проехать трудно, к тому же есть отрезки, где дорога пролегает под крышами и арками — едва ли не по туннелям, над которыми дома возвышаются еще на два-три этажа.

Путники проходят под одним из таких сводов, ускоряя шаг и часто оборачиваясь назад, точно каждый хочет лишний раз пересчитать присутствующих. Они уже не скрывают своего страха. Туннель протянулся не более чем на десять метров, но и этого достаточно, чтобы в середине его из-за темноты почти перестали различаться лица, а фигуры на фоне света, проникающего с двух концов, превратились в черные силуэты.

Но вот они выходят на крошечную площадь с источником. Источник старинный — чаша, выложенная растрескавшейся мозаикой. Собака по-прежнему следует за ними, словно стала еще одним членом этой группы, и теперь она тоже, подражая им, остановилась. Из открытой пасти свисает язык, взгляд, обращенный к людям, очень выразителен, как будто она хочет спросить у них о причине остановки. Площадь совсем маленькая — чуть шире улицы, вернее, каждой из тех четырех улочек, которые перекрещиваются здесь, образуя идеально правильную геометрическую фигуру; при этом две улицы закрыты сверху каменными сводами. Одним краем площадь резко спускается вниз, крыши над ней расступаются достаточно широко, чтобы солнце могло добраться почти до асфальта, освещая стену, где расположился источник. Он находится по правую руку от той улицы, по которой вышли сюда путники, в наиболее высокой части площади.

— Смотрите, стулья! — Марибель указывает налево, в угол, где и на самом деле перед распахнутой дверью стоят пять маленьких стульчиков.

— Как странно… — удивляется Ампаро. — Что, интересно, могли здесь делать дети?..

Стулья разного фасона и сделаны из разного материала, три из них сплетены из камыша и по размеру действительно кажутся детскими. Ньевес немедленно подает голос, желая предложить собственное объяснение:

— Нет, они вовсе не детские. — Она чуть наклоняется, чтобы погладить собаку по рыжеватой шерсти с соломенным отливом. — Такие стулья нравятся пожилым людям, обычно они сидят на них вечерами, наслаждаясь прохладой.

— Ты права, — говорит Мария, — здесь ведь наверняка живут одни старики.

— Ясно, — задумчиво произносит Хинес, словно пытаясь разобраться в хаосе собственных мыслей, — в час ночи…

— Да, «сиденье из сплетенных рук…», — бормочет Уго, зажигая очередную сигарету.

— Ну что? — спрашивает Хинес. — Попробуем заглянуть в дом?

— Да, надо бы посмотреть, — соглашается Ампаро. — В этом проклятом городе, похоже, нет ни одного приличного магазина одежды. Я бы плюнула на все и поискала вещи в домах… И если они чистые…

— Ой! Не знаю, как объяснить, но я… — морщит нос Марибель.

— Ну одежда еще туда-сюда, — подхватывает Мария, — но обувь…

— А я бы взяла купальник, — говорит Ньевес.

— «Сиденье из…» — опять заводит ту же песню Уго, но тотчас словно спотыкается и с некоторым опозданием отвечает Ньевес: — Да какая разница, девочки! Купайтесь в чем мать родила — тоже мне проблема!

— А ты? — поворачивается к нему Ампаро. — Ты тоже будешь купаться в чем мать родила?.. Или ты из тех, кто…

— Тебе — нет, — обрывает ее Уго, не слишком заботясь о логике и размахивая горящей сигаретой перед самым ее лицом, — тебе я обязательно найду купальник, и чтобы был совсем закрытым… А вот другие…

На него никто не обращает внимания. Уго делает полукруг по площади, с хитрой и злобной ухмылкой поглядывая на Марию, потом плюхается на один из стульев, который шатается под его тяжестью.

— «Сиденье из сплетенных рук… для попки королевы», — декламирует Уго, а затем тянет руку с зажатой сигаретой в сторону собаки.

Но собака хочет избежать его ласки, она выгибает спину и чуть отодвигается — ровно настолько, чтобы Уго не мог до нее дотянуться, потом застывает, глядя в неведомую точку, где что-то вроде бы привлекло ее внимание.

— Эй ты, иди ко мне! — велит Уго, наклоняя вперед верхнюю половину тела, так что стул начинает качаться на двух передних ножках. Ему удается дотянуться до собаки, но та сейчас же отходит еще чуть дальше, потом внезапно настораживается, поднимает уши и словно каменеет — только крылья носа чуть подрагивают. Кажется, она смотрит не на Уго, а на Ампаро или Хинеса, и вдруг разворачивается и куда-то устремляется, проворно перебирая ногами. Вскоре собака исчезает в конце той улицы, по которой они недавно пришли.