Конец - Давид Монтеагудо

Хинес медлит с ответом. И его опережает Марибель:

— Наверняка будут еще. Их тут вроде было четыре или пять, да?

— Нет, вовсе нет, — говорит Ампаро, — ты путаешь с другой дорогой, ну той, что идет мимо водохранилища. А здесь только один туннель, один-единственный.

— Значит, до города осталось совсем немного, — выводит Ньевес.

— Немного? Мы уже давно должны были дойти, — отзывается Хинес. — Не знай я, что туда нет другой дороги, кроме этой… решил бы, что мы заблудились. Мне и в голову не приходило, что тут столько поворотов понапихано.

— Конечно, на машине раз — и приехал! — говорит Мария. — А когда тащишься на своих двоих, сразу замечаешь…

— Но туннель… как мне помнится, был совсем рядом с городом, — успокаивает их Ампаро.

Хинес не обращает на ее слова никакого внимания. Он рассеянно смотрит на асфальт, на каменные стены по бокам, оглядывается назад — и все это, разумеется, замечают. Вдруг он говорит:

— Послушайте, мне кажется…

— Что? Что такое? — быстро спрашивает Ньевес, и лицо ее тотчас окрашивается тревогой.

— Да нет, все нормально, наоборот, посмотрите, какой широкий изгиб делает дорога…

Хинес прав. Конца этой кривой не видно, дорога все круче заламывается, так что с того места, где они сейчас находятся, уже невозможно разглядеть тот прямой участок пути, который они недавно одолели, но и впереди обзор весьма ограничен.

— Только подумайте! — Хинес на миг приостанавливается. — Отсюда, с этой точки, когда ты стоишь между двумя стенами… создается такое впечатление, что кривая никогда не закончится, что она образует круг.

— Ой! Не дай бог!

— Все не так плохо! Наоборот, — говорит Хинес с надеждой в голосе. — Мы уже совсем близко, совсем близко… Я отлично помню этот вираж.

— Смотрите! — кричит Мария, которая на несколько шагов обогнала своих спутников. — Машина!

Мария продолжает идти вперед, вытянув голову влево, отдаляясь от внешней стороны поворота. Остальные после минутного колебания следуют за ней, двигаются очень осторожно и вскоре действительно видят нос малолитражки пронзительно-синего с металлическим отливом цвета. Все взволнованы. Мария не произносит больше ни слова. Она приближается к машине, постепенно замедляя шаг, с явной опаской, за ее спиной слышатся отрывистые, противоречащие один другому комментарии.

— Она двинулась с места! Машина двинулась!

— Куда она двинулась?

— Не знаю… мне так показалось.

— Это мы сами движемся! Машина стоит как вкопанная.

— Там кто-то есть! Внутри люди!

— Да, но они не шевелятся. Наверно, мертвые!

— Прекратите истерику! Там никого нет. Это сиденья с подголовниками. Уймитесь!

— Машина в полном порядке: цела и невредима, а не как та, которую мы видели вчера… И такое впечатление… что она остановилась совсем недавно.

— Нет, все-таки странно… стоит как-то слишком близко к обочине.

— Поворот заканчивается…

Мария тоже увидела конец дорожного изгиба — прямой отрезок асфальта, освещенный, как и прежде, солнцем, с растущими вдоль кустами и густой травой. Но сейчас все ее внимание сосредоточено на машине. Та производит очень странное впечатление: с закрытыми дверцами и окнами, совершенно неподвижная, пустая — и ни звука вокруг. Путники окружили машину. Это весьма скромная малолитражка сравнительно недавней модели. Кузов и стекла сверкают, внутри, насколько видно, все тоже чисто, аккуратно, строго, нет бесполезных безделушек, какие часто бывают в салонах.

— Хозяин, судя по всему, помешан на порядке, — говорит Ампаро, приложив ладонь козырьком ко лбу и вглядываясь в салон машины.

— Был помешан, — поправляет ее Марибель.

— И на чистоте, — добавляет Мария.

— Ей больше пяти лет, — говорит Ампаро. — Смотри… техосмотр — две тысячи восьмого года.

Хинес протягивает руку к дверце со стороны водителя, потом замирает на несколько секунд, потом довольно резко нажимает на ручку. Дверца легко открывается.

— Как всегда, — говорит Ампаро, обходя машину, — дверцы открыты, ключ на месте… сами видите: все как всегда.

— Пахнет машиной, — говорит Ньевес, — внутри пахнет машиной.

— Раньше меня укачивало от этого запаха, — говорит Мария, — когда я была девочкой…

— Мне кажется… — бросает Хинес, чуть отстраняясь от дверцы, — мне кажется, тут есть что-то странное.

Головы с опаской наклоняются к дверце, взгляды обшаривают салон, потом все выпрямляются и выжидательно переглядываются, ища ответа друг у друга в глазах.

— Ну что там еще? — всхлипывает Ньевес.

Хинес медлит с ответом. Его взор вроде бы прикован к машине, одной рукой он опирается на крышу, выбивая пальцами нервную дробь.

— Ремни безопасности, дьявол их побери! — выпаливает он наконец и тотчас опускает глаза, словно ему стыдно смотреть на друзей. — Ремни застегнуты.

Никто этого не заметил. У сидений темная обивка, поэтому ремни почти не выделяются на ее фоне. Все потрясены словами Хинеса.

— Они ехали вдвоем, — нарушает молчание Ампаро, словно рассуждая сама с собой.

Остальные по-прежнему молчат. Ньевес в полном отчаянии пробегает глазами по лицам, но ей удается поймать лишь отрешенные и уклончивые взгляды. Хинес по-прежнему стоит неподвижно, глядя себе под ноги, и угадать выражение его глаз невозможно. Внезапно Мария резким движением, в котором прорывается бешенство, отталкивает Хинеса, залезает в машину, садится на водительское место, осматривается, трогает рычаг переключения передач, ручной тормоз, ключ зажигания… а потом падает грудью на руль, взвыв от бессильной злобы. Потом она поворачивает голову направо, когда кто-то открывает противоположную дверцу и начинает шарить сперва в бардачке, потом по дверной панели и между сиденьями. Это Уго. Кажется, сейчас только он один способен что-то предпринять, не впадая в ступор или отчаяние.

— Заглохла… — говорит Хинес, ни к кому конкретно не обращаясь, — заглохла… подъем, просто тут небольшой подъем… и она заглохла.

— Пошли в город, — неожиданно для всех подает голос Уго. — Этот кретин не курил.

Резкий тон Уго вроде бы свидетельствует об улучшении его состояния. Но сейчас это мало кого волнует. Мария с подчеркнутой неспешностью вылезает из машины и пристально, с явным вызовом смотрит на Марибель. Та выдерживает ее взгляд с ледяным высокомерием. Ни одна не произносит при этом ни звука.

— Да, пошли, — соглашается Хинес с усталой покорностью. — Осталось… нам осталось уже совсем немного.

Уго, Хинес, Ампаро, Марибель, Ньевес и Мария покидают автомобиль, одиноко стоящий с распахнутыми дверцами, и молча, безропотно пускаются в путь — навстречу слепящему солнцу, навстречу раскаленному дыханию земли, поросшей кустарником, дыханию, пропитанному запахом хвои, розмарина и тимьяна; по покрытому выбоинами белесо-серому асфальту — к прямому отрезку дороги длиной метров пятьдесят-шестьдесят, который завершается очередным поворотом с неизбежным подъемом, вырезанным в известняке. Подъем мешает разглядеть лежащий за ним пейзаж и первые дома, они поджидают путников — хотя те пока об этом не подозревают — сразу за последним виражом, если по прямой, то не более чем в ста метрах от того места, где они сейчас находятся.

Шестеро путников шагают по узким улочкам старинной части Сомонтано. К этому времени они уже видели много, очень много машин — припаркованных, или застывших прямо посреди дороги либо поперек дороги, или остановившихся, прочертив на стенах зданий след длиной в несколько метров. Но ни одной живой души до сих пор им не попалось. Двери домов в большинстве своем были заперты, а те, что оказались открытыми, вели в опустевшие жилища, совсем недавно покинутые их обитателями и еще хранившие стойкий запах человеческой жизни, особый запах домашнего быта. Путники уже успели заглянуть в несколько таких домов и были встречены общительными кошками, которые терлись об их ноги, а также собаками — одни лаяли, чтобы прогнать непрошеных гостей, другие спешили улизнуть, пугливо прижимаясь к стене коридора, чтобы не попасться на глаза пришельцам, прервавшим их грабительские набеги. Не было только людей. Трудно было не заметить тревожные детали: распахнутую дверцу холодильника и бутылку без пробки, валяющуюся на полу в луже кока-колы; или открытую книгу на подушке в изголовье кровати, лежащую обложкой вверх; или брошенный у постели со сбитыми простынями презерватив; или окурок, похожий на червяка, прогрызшего дорожку в матрасе — к счастью, огнестойком.

Как ни странно, бродить по безлюдным улицам покинутого городка оказалось не так страшно, как еще недавно на природе. Все, что путники наблюдали вокруг, не слишком отличалось от привычных картин, какие видишь в любом городке или поселке в ранний час воскресного либо праздничного дня. Разница в том, что сейчас было уже не раннее, а позднее утро, и кроме того, тишина казалась нерушимой, вечной — ни один любитель встать пораньше не вышел из двери своего дома, ни один загулявший юнец не спешил вернуться к родному очагу.