Пути непроглядные - Анна Мистунина

Она все не отвечала, и тогда он попросил:

– Скажи, что ты согласна, Игре, пожалуйста!

– А что, у меня есть выбор? – она скривилась с остатками неприязни. – Чтобы вернуть брата, я готова на все, что угодно!

– Даже терпеть меня?

– Даже это.

– Хорошо, – сказал Рольван. – Ну, а теперь…

– Теперь ты уедешь отсюда, – перебила Игре. – Ничего не изменилось, я должна остаться одна.

– Но…

– Возвращайся к Аске. Оставайся там и жди меня.

– У этой старухи?!

– В чем дело, передумал? – снова эта напряженная усмешка-оскал.

– Нет, но…

– Это старуха мудрее всех, кого я знаю, – Игре помрачнела, – кроме моего Учителя. Я ей доверяю, имей в виду, намного больше, чем тебе. Веди себя уважительно.

– Думаешь, она будет мне рада?

– Она потеряла сына. Думаешь, ей не нужна в хозяйстве мужская помощь?

Миг теплоты прошел, словно его и не было. Игре снова непримиримо сверкала глазами, и Рольван уступил:

– Хорошо. Сколько ты пробудешь здесь?

– Не знаю.

– Я хотел бы сам вернуться за тобой, когда ты закончишь. Ради безопасности.

– Я не знаю, сколько пробуду. Не нужно за мной возвращаться. Уезжай!

Рольван отдал бы полжизни, лишь бы остаться, будь здесь хоть боги, хоть демоны, хоть все жуткие твари иных миров. Но он и так уже получил больше, чем надеялся.

– Будь осторожна, Игре. Пожалуйста.

Она не ответила, ушла к источнику и села под орешником, низко склонившись к воде. Зашептала что-то. Она не желала больше замечать Рольвана, и тому ничего не оставалось, кроме как забраться в седло и отправиться обратно в Сторкс.

Глава двенадцатая, откровенная

Не нарушай клятвы, иначе покроешь позором свою голову. Будь верен до смерти и никогда не покидай того, кого обязался защищать.

Для прорицания они принимают настои из ядовитых трав и коры некоторых деревьев и нередко впадают в безумие, а некоторые даже гибнут от этого.

Он покинул священное место чужой веры в солнечный полдень, увозя с собой радость пополам с раздражением, сдерживаясь, чтобы не оглядываться поминутно назад, туда, где вместе с неприветливой рыжеволосой дрейвкой оставались все его мысли и надежды. Его провожал птичий щебет, до того радостный и беззаботный, как будто прямо здесь, над головой, справлялся легкомысленный праздник жизни, и любой, в ком еще не угас окончательно ее огонь, должен был немедля присоединиться и вплести свой голос в эту песню.

Он вернулся глухой ночью, изнывая от тревоги и дурных предчувствий, едва не падая с коня от усталости, не замечая ни уханья ночных плакальщиц – сов, ни волчьего воя, что сопровождал его почти всю обратную дорогу.

Прошедшие дни вместили многое: неспешный путь до Сторкса, когда не хотелось торопиться и Рольван вволю побродил по лесу, сделал крюк, обходя не приглянувшуюся деревню с идолом, заплутал среди болот, сбившись с пути и едва не став жертвой коварной топи, и вышел к городу много севернее, чем его покинул. Распахнутую дверь старухиного флигеля и растоптанные на полу травы, перевернутую постель. Немолодую испуганную женщину на пороге дома, которая назвалась Аскиной племянницей и рассказала, тревожно оглядываясь, как ее тетку забрали городские стражники, как были они очень довольны и говорили что-то о дрейвах и об эргском золоте, которое теперь точно попадет в их карманы. Отчаянную, почти без отдыха, скачку, когда Рольван был готов проклинать любых богов и любым богам молиться, лишь бы только его страхи оказались напрасными и убежище Игре не было раскрыто.

Боги не отозвались – как, впрочем, и всегда. В том, что случилась беда, он убедился еще задолго до поляны с источником, разглядев на влажной земле возле ручья следы копыт не меньше, чем пяти лошадей. Убедился – и отчаянно погнал Монаха вперед, напрямик сквозь кусты и мелкий подлесок, ничего не слыша от бешеного стука своего сердца.

Первое тело он увидел сразу, как выехал из зарослей: мужчина в воинской одежде лежал на траве лицом вниз, согнув руки и ноги, так, словно пытался и не мог ползти к лесу, прочь от холма с убежищем. Рольван не стал задерживаться и выяснять, что его убило. Поспешил дальше и вскоре нашел еще двух мертвецов. На этот раз проехать мимо было невозможно. Рольван спешился и заинтересованно склонился над трупами.

Они лежали бок о бок, как друзья или любовники, прикорнувшие вдвоем на одной подушке. Подушкой был плоский камень языческого жертвенника, щедро окропленный кровью из их разорванных глоток. В том, что над ними потрудились волчьи зубы, не было никаких сомнений: Рольван уже видел прежде убийственную силу этих зубов и ловкость их обладательницы. Две кровавые дорожки на измятой траве отмечали путь, которым притащили сюда оба тела. Представив огромную волчицу, стаскивающую убитых ею врагов на жертвенник в дар богам, Рольван содрогнулся.

– Ты бесподобна, как всегда, Игре, – прошептал он. – Но где же ты?

Он встал и начал подниматься по каменистой дорожке к убежищу. Низкая желтовато-белая луна, покровительница волков и всяческого волшебства, глядела ему в спину, и взгляд ее не обещал ничего хорошего. У входа Рольван задержался – внутри было совершенно темно. Разумным казалось вернуться за кремнем и соорудить факел, но он и так уже отсутствовал слишком долго, чтобы тратить время. Он осторожно вошел, выставив перед собой руки. Прислушался, но не услышал ни звука. Пошел дальше наугад и успел сделать несколько шагов прежде, чем споткнулся о чье-то тело.

Похолодев, упал на колени, но тут же вздохнул с облегчением, ощутив рукой холод мелких колец воинской кольчуги и край спекшейся от крови курчавой бороды. Этого убийцу Игре тоже опередила.

Больше в убежище никого не было. Рольван на ощупь обыскал его, потом вышел наружу, в ночь, залитую тревожным лунным светом. Вернулся к жертвеннику, но не нашел там никаких подсказок, только измятую траву, кровь да тела, спящие вечным сном под равнодушный плеск священного источника. Вновь поднялся на холм, желая себе волчьего нюха и волчьего зрения, но будучи вынужден обходиться собственными, слабыми человеческими. Если верить им, следовало дождаться рассвета и тогда только продолжать поиски. Рольван скорее согласился бы быть съеденным заживо – не такой уж невероятный исход, раз Игре снова обратилась в волчицу. В прошлый раз Гвейр чудом сумел вернуть ей человеческий облик и человеческий разум. Теперь Гвейра не было, и оставалось лишь надеяться на то, что она еще не слишком долго пробыла зверем. Тела, обнаруженные Рольваном, были мертвы уже много часов, и каждый новый час мог оказаться для Игре роковым.

Никаких следов у входа в грот не было, но поодаль, чуть ниже, колючие кусты оказались поломаны, как будто кто-то большой ломился сквозь них, не разбирая дороги. Подумав, что это скорее всего была напуганная волчьим запахом лошадь, Рольван все же пошел по следу, вниз по склону, через заросли ежевики и боярышника, придерживая полы плаща, чтобы уберечь их от шипов, и старательно вглядываясь в лунную полутьму.

Лес подступал здесь к самому склону. Углубившись в него, Рольван действительно скоро отыскал лошадь, вернее, останки лошади с разорванным брюхом и выеденными внутренностями: несчастным животным не так давно отобедал крупный зверь. Рольван вздохнул, но тут же обрадовался, сообразив, что зверь этот по крайней мере не стал людоедом. Остановился, не зная, что делать дальше, и услышал далекий крик.

После недолгой тишины звук повторился. Сомнений не было, это кричал человек, мужчина, он уже сорвал голос и отчаялся, призывая помощь. Рольван пошел на этот полустон-полухрип, прислушиваясь, но тот, кто кричал, то ли умер, то ли потерял надежду и замолчал. Древний священный лес безмолвствовал, недовольный вторжением чужаков. Ощущение чужого недоброго взгляда не отступало. Рольван встряхнулся, отгоняя назойливый страх, и решился наконец позвать. И почти сразу же получил ответ.

– Сюда! – прозвучало совсем близко. – Помогите!

Еще несколько шагов, и он услышал рычание, а затем обнаружил обоих – и жертву, и охотницу. Огромная серая тень с оранжевым огнем в почти человеческих глазах царапала когтями древесный ствол. С каждым прыжком ее зубы смыкались всего в нескольких дюймах от поджатых ног мужчины, который наверняка считался до сегодняшнего дня одним из славных, не знающих страха дружинников эрга. Сейчас он выглядел донельзя беспомощно, лежа животом на одной из веток, достаточно толстой, чтобы выдержать его вес, но и только – реши он попробовать перебраться на другое место или хотя бы опустить ноги, неминуемо стал бы добычей волчьих зубов. То же самое ожидало его, как только разожмутся руки, от усталости или от подступившей дремоты, и отяжелевшее тело потеряет равновесие или же ветка, и так уже опасно накренившаяся, наконец решит обломиться.