Вернадский - Рудольф Баландин

Октябрьский переворот 1917 года он по-прежнему воспринимал как трагическое событие, «власть толпы», низвержение страны в бездну. Он был убеждён, что носитель культуры — тонкий пласт интеллигенции, который в новых условиях обречён на вымирание.

«В населении растёт ненависть к большевикам, — записывает он в дневник в марте 1918 года. — И в то же время берёт ужас, когда подумаешь, что они сделали с Россией!..

Сразу погибла не только вековая и историческая задача русского государства — конституционность, которая ещё недавно казалась близкой. Но погибла и народная вековая задача — земля…

Работаю много над живым веществом. И здесь нахожу опору… Надо найти опору в себе, в стремлении к вечному, которое выше всякого народа и всякого государства. И я нахожу эту опору в свободной мысли, в научной работе, в научном творчестве».

У него не возникла мысль: а на какой социальной и экономической основе существует тонкий слой интеллигенции? Разве не за счёт труда и угнетённого состояния народных масс? Или есть категория «избранных», которые образуют элиту, «цвет нации»?

Спустя месяц, новая запись в дневнике: «Эти дни невольно и не раз возвращался к мысли о неравенстве. Идеи Гобино не так уж неверны. Равенство людей — фикция, и как теперь вижу, фикция вредная. В каждом государстве и народе есть раса высшая, творящая творческую, созидательную работу, и раса низшая — раса разрушителей или рабов. Несчастие, если в их руки попадает власть и судьба народа или государства. Будет то, что с Россией…

Промышленность и техника вообще не могут свободно развиваться в социалистическом строе».

Он находился под сильным впечатлением слухов о злодействах и варварстве взбунтовавшегося народа под предводительством большевиков. Даже сослался на французского аристократа, который в середине XIX века опубликовал «Опыт о неравенстве человеческих рас», утверждая существование высшей арийской расы, призванной господствовать над другими. Подобные идеи тогда же доказывали американские антропологи Нотт и Глиддон.

Странным образом Владимир Иванович то ли забыл, то ли не знал о том, как реагировал на такие домыслы выдающийся биолог Карл Бэр (через десятилетие он посвятит Бэру проникновенную статью):

«Не есть ли такое воззрение, столь мало соответствующее принципам естествознания, измышлением части англо-американцев. Необходимое для успокоения их собственной совести? Они оттеснили первобытных обитателей Америки с бесчеловечной жестокостью, с эгоистической целью ввозили и порабощали африканское племя. По отношению к этим людям, говорили они, не может быть никаких обязательств, потому что они принадлежат к другому, худшему виду человечества».

В своей защите прав личности Вернадский зашёл весьма далеко, не обращая внимания на то, что есть ещё и права народа! (Позже мы вернёмся к этой теме.) Тяготы и ужасы Гражданской войны и разрухи он, подобно значительной части русской интеллигенции, воспринимал как проявление хаоса, разгула первобытных инстинктов дремучего народа, не достойного свободы.

Сначала в Полтаве, а затем в Киеве он работал преимущественно над рукописью о живом веществе. Был уверен, что ему открылись необычайно важные истины о глобальной роли жизни и разума. Вся история человечества, по его мнению, была направлена к всё более полному проявлению научной мысли и её творцам, интеллектуальной элите.

Весной 1918 года в Киеве была разогнана Центральная Украинская рада. Под железным крылом немецкого орла воцарился гетман Скоропадский. Немецкая армия занимала Украину. Пришла она и в Полтаву. Казалось, теперь-то окончательно установлен твёрдый порядок.

Вернадский получил письмо из Киева с приглашением для работы по созданию Украинской академии наук. Он согласился с условием, что не будет гражданином гетманства.

В мае семья переехала в Киев. По его рекомендации сюда пригласили из Москвы А. Е. Крымского — знатока украинской истории и языковеда. Крымский приехал в товарном вагоне, доверху заполненном его бесценной научной библиотекой.

Утром 1 июня Вернадский получил письмо от Ферсмана из Петрограда и с удивлением узнал, что при большевиках сохранились все научные учреждения, в которых он принимал участие, включая КЕПС. Запись в дневнике: «Александр Евгеньевич зовёт меня в Петроград, но ехать совершенно мне не по силам».

Вряд ли дело было только в сложности такого переезда. Сказывалась на его решении, пожалуй, неприязнь к принципам народовластия, социализма и коммунизма. В местной и зарубежной печати постоянно публиковались сообщения о «красном терроре» (хотя началось всё с «белого террора»), о разрушении при большевиках экономики и культуры.

Под руководством Вернадского, при его активном участии с неимоверными трудностями создавалась Украинская академия наук по типу Российской: с лабораториями, институтами, комиссиями. Он стал председателем комиссии по высшему образованию, где секретарем был молодой ученый Борис Леонидович Личков.

Вернадский знал его первую книгу, посвященную теории познания; она ему нравилась. Он сказал об этом Личкову. Тот в ответ признался, что давно мечтал познакомиться с Владимиром Ивановичем, о котором слышал еще в начале века от своего дяди, советовавшего ему практиковаться у знаменитого профессора Вернадского.

Они быстро и близко подружились, несмотря на заметную разницу в возрасте (Вернадскому было пятьдесят пять лет, Личкову — тридцать). Дружбу эту они сохранили до конца своих дней.

27 октября 1918 года состоялось первое общее собрание Украинской академии наук. Первым президентом академии избрали В. И. Вернадского.

Организация академии потребовала огромной настойчивости, умения увлечь людей, способности убедить чиновников и добиться необходимых ассигнований, оборудования, помещений. А тут еще — немыслимый хаос времени крушения великой Российской империи, мировой бойни, Гражданской войны.

Германские полки, поблескивая касками-тазиками, маршировали по Крещатику. Вечерами на окраинах Киева грохотали выстрелы. Иногда издали доносилось буханье пушек.

Город переполняли беженцы, дельцы, банкиры, купцы, адвокаты, бывшие сановники и политики, графы и князья, жулики и авантюристы; кавалергарды, кирасиры, гусары и юнкера; артисты, писатели, художники, студенты… И среди всей этой суеты, лихорадочной жажды удовольствий, неверия в завтрашний день, прожигания жизни, полной растерянности, бессмысленного существования в надежде на чудо, на какое-то счастливое событие, — среди всей этой суеты появился научный центр, объединяющий десятки, сотни ученых, оплот научной мысли.