Женский декамерон - Юлия Вознесенская

   — Так я и не нашел еще двадцать рублей. Кольцо все равно пропадет, так хоть ты свои долги заплати. А то съедят тебя соседи, и русский театр останется необновленным твоими идеями.

   Обрадовалась я, схватила десятку и тут же, в коридоре, взяв карандаш, лежавший на телефонном столике, на краю этой самой десятки стала подсчитывать, сколько мне надо отдать за свет и телефон и не останется ли за квартиру заплатить? А Костя поворчал, что я к деньгам почтения не имею, и потопал обратно на свой диван.

   Только я собралась свою десятку, из которой на все платы так и не выкроилось, нести к соседке, как снова звонок в дверь. Является московский поэт Бахыт Кенжиев.

   — Эмма, выручай! Надо срочно возвращаться в Москву, а я деньги потерял! Есть десятка?

   — На твое счастье есть. Вот она.

   Отдаю ему Костину десятку, и счастливый Бахыт убегает.

   Через час звонит художник Юра Галецкий: — Эмма! Ты давала десятку Бахыту? Так вот, он мне ее вернул для тебя: мы его провожали и собрали ему на билет. Мне сегодня некогда, так я ее Ширали передал, он тебе занесет.

   Жду я, жду Ширали, а он звонит только на следующий день:

   — Эмма! Я честно нес тебе твою десятку, но по пути зашел в «Сайгон» и там встретил три дня не жравшего Сашку Исачева, ему отдал. Не сердишься?

   — Конечно, нет! Отдал и отдал.

   «Сайгон» — это кафе на углу Невского и Владимирского, а Саша Исачев — художник из Белоруссии, у нас в Ленинграде прижился.

   Так ушла от меня эта десятка.

   Прошло полгода примерно, и вот стал наш Костя собираться на Запад. Собирал он стихи неофициальных поэтов, прозу самиздатскую, а вот про деньги как-то подзабыл, понадеялся, что все само собой утрясется. Остается неделя до отъезда, а у него денег нет на билет! Кинули мы клич, и понесла наша неофициальная шатия-братия свои трешки, пятерки и десятки Косте на отъезд. Приносили и бросали в кувшин, который кто-то для этого поставил посреди стола. Пришло время за билетами идти, Костя меня и просит: «Эмма! Я тут страничку дописать должен, а ты пока вытряхни деньги из кувшина, может, уже хватит на билеты?»

   Вытряхнула я деньги, стала считать. И вдруг среди десяток вижу одну, на которой сбоку записаны знакомые цифры!

   — Боже мой, Костя! Ты помнишь, как ты мне зимой приносил десятку?

   — Не помню такого, чтобы я десятки разносил. А что?

   — Как не помнишь? Я еще стояла в коридоре и писала прямо на десятке свои долги. Ты еще ворчал, что не нашла бумаги.

   — Да, что-то припоминаю… Так в чем дело-то?

   — А в том, что вот она, та самая десятка!

   И рассказала я ему, как наша заколдованная десятка пошла по кругу.

   Тут и наши друзья, которые были в комнате, удивились, а Петя Чейгин говорит:

   — Нельзя такую замечательную десятку государству на черное дело отдавать, на билеты для Кости. Давайте мы ее лучше тут пропьем.

   Отдали мы Пете десятку и послали его за вином. Возвращается наш мрачный поэт Петя Чейгин без вина и без десятки:

   — Я в гастрономе Наташку Лазареву встретил, художницу. Ей в кочегарку на дежурство идти, а денег не хватало даже на сырок. Я ей десятку отдал.

   Интересно бы спросить Наташу Лазареву, разменяла ли она ту десятку? Зная ее характер, думаю, что нет — тоже кого-нибудь встретила. Смешно сказать, но я теперь, как попадает мне в руки десятка, смотрю, не написано ли там с краю: «Тел. 2.40, кварт. 5, свет 2.50». Если вы встретите, то знайте — это она и есть.

   После Эммы наступила очередь Иришки, и тут все женщины требовательно повернулись к ней:

   — Ну, ты теперь нас порадуешь веселой историей? Ты ворчала, что мы грустные рассказываем.

   — Ох, девочки! Мне так тяжело было о печальных вещах слушать, а сама, кажется тоже не слишком веселую историю расскажу. Зато смешную! Слушайте.

История десятая,

   рассказанная секретаршей Иришкой, повествующая о коте Рублике и мальчике, потерявшем рубль

   Это было давно, когда я еще училась в школе, классе в седьмом или восьмом. Мама, отец и старшая сестра весь день были на работе, а я по заведенному в семье порядку должна была в это время сделать уроки и сходить в магазин. Также на мне были прачечная, обувная мастерская и прочие такие дела. Я хозяйственная девочка была. Мы жили благополучно, но деньгам счет вели, поэтому мама мне оставляла каждый день на домашние расходы небольшую сумму, а вечером я ей отчитывалась и давала сдачу.

   Сделала я уроки и пошла за хлебом. Булочная была прямо на нашей улице, совсем недалеко от дома. Смотрю, возле дверей булочной стоит мальчишка лет семи-восьми и плачет горючими слезами.

   — Ты чего тут ревешь? — спрашиваю его.

   — Деньги потерял…

   — Чего ж теперь реветь? Иди домой, скажи матери и больше не теряй!

   Пожалела я мальчишку, но подумала с гордостью, что вот я уже сколько лет и в магазин хожу, и за квартиру плачу, а ни разу денег не теряла. Мальчишки, они все такие!

   Отнесла я хлеб домой, а потом понесла обувь в ремонт. Иду опять мимо булочной, а мальчишка тот все стоит. Холодно, октябрь на дворе. У него уже и кулаки, которыми слезы и сопли по лицу размазывает, посинели.

   — Чего стоишь? Иди домой! Замерзнешь!

   — Я ходил. Мама велела идти на улицу и не возвращаться, если не найду деньги.

   — А много ты потерял-то?

   — Ру-у-бль…

   — Эх ты, растяпа!

   И пошла я в обувную мастерскую. Отсидела там час в очереди, возвращаюсь и опять вижу этого пацана на том же месте. Уже не ревет, а только икает от холода, лапы свои замерзшие в рукава спрятал.

   — Да иди ж ты домой, горе мое! Не убьет тебя мать.

   — Не убьет. Она плачет, что я рубль потерял. Чего я домой пойду?..

   Пришла я домой, а мальчишка у меня из головы не выходит. Был бы у меня свой рубль, я бы ему отнесла. А у меня только хозяйственных три рубля осталось и еще надо белье в прачечную нести. Никак я не могу мальчишке помочь!

   Собрала я белье грязное в узел, отправилась сдавать.

   Стоит, горе мое, на том же месте!

   В прачечной сижу в очереди, думаю о своих школьных делах, вроде про мальчишку забыла. И вдруг слышу такой разговор. Одна женщина в очереди возмущается:

   — Уже больше часа сижу тут. Ну как же можно так медленно работать?

   А приемщица в сердцах швырнула узел с бельем в угол и кричит в ответ.

   — А вы идите на мое место за тридцать рублей работать! Посмотрю, как вы будете шевелиться! У нас вместо двух приемщиц Одна в каждую смену выходит, нету людей, что я могу сделать?

   И пошла дальше шуровать грязными узлами. А я думаю: «Вдруг у того мальчика мама тоже за тридцать рублей работает? Мало, что ли, таких? А если тот рубль, что он потерял, последний?» Совсем жалко мне стало мальчишку.

   Подошла моя очередь, сдала я белье, заплатила. И осталось у меня полтора рубля. Тут я решила: будь что будет, но если он стоит на том же месте, не ушел домой, то дам я ему этот несчастный рубль, а уж с мамой как-нибудь договорюсь. Пусть она подарит мне его как бы в премию за то, что сама я никогда денег не теряла!

   Получила я в другом отделении чистое белье из стирки, подхватила пакет за веревочку и пошла поскорее к дому. Беспокоюсь, только бы не ушел мальчишка!

   Нет, стоит, бедняга. В темноте и не видно его, к водосточной трубе прислонился, совсем иззяб. Подхожу, достаю торжественно свой рубль:

   — Вот тебе рубль, кончай реветь и беги скорей домой. Мать успокой.

   А он опять в рев пустился и рубль не берет.

   — Ты чего?

   — Мама сказала, чтобы я не вздумал просить у прохожих, чтобы искал то, что сумел потерять!..

   — Так ты же не просишь, я сама даю!

   — Все равно нельзя. Это чужой рубль.

   — Тогда ты скажи маме, что нашел его на улице.

   — А врать тоже нельзя!

   И пуще заревел. Ну, что ты тут поделаешь? Стою я рядом с ним и тоже помаленьку всхлипывать начинаю.

   — А ты чего ревешь, такая большая?

   — А мне тебя жалко.

   Постояли мы так, пошмыгали носами. А потом меня вдруг осенило.

   — Ты вот что. Я тут из-за тебя стою с тяжелым пакетом, мерзну. Все руки отморозила. Видишь, я без перчаток? Теперь ты за это помоги мне белье до дому донести, тебе все равно делать нечего.

   — Ладно, давай, помогу.

   Взяли мы пакет с двух сторон за веревочку и понесли к нам домой. Пришли. А дома я достаю рубль и говорю со всей взрослостью, на какую только была способна:

   — Ты мне помог белье донести, так вот тебе рубль за работу. Про заработанный рубль мама ничего не скажет, только похвалит. Да-да, я знаю!

   Как он обрадовался, как помчался вниз по лестнице, даже спасибо не сказал!

   А вечером, когда мама пришла с работы, я ей рассказала все как было. Очень я волновалась, не влетит ли мне самой за такое самоуправство? Но мама спокойно выслушала меня и говорит: