Фехтмейстер - Владимир Свержин

— Помилосердствуйте, барыня! Откуда ж жандармы в этом доме? — Лакей размашисто перекрестился. — Бог миловал-с, такого здесь отродясь не случалось.

— Ну, как же? А вчера, как стемнело?

— Но… — Обескураженный лакей начал было отвечать и вдруг осекся, отчетливо понимая, что окончательно перестает понимать что бы то ни было. — Но… — попробовал он еще раз и снова замялся. — Не извольте гневаться, моя госпожа, однако ж вчера и вас тут не было.

Лунев перелистывал очередную принесенную атаманцем книгу, и лицо его мрачнело все более и более. Он вспоминал Рождество 1900 года, когда, едва окончив Академию Генерального штаба, рьяно спорил со своим двоюродным братом, известным московским юристом, утверждавшим, что грядущее столетие будет веком закона и выгоды, а выгода исключает войну. Тогда сей процветающий адвокат, патетически воздевая к ламповому абажуру руку с пустым бокалом, заверял собравшихся, что очень скоро все войны канут в прошлое и дорогому Платоше, конечно же, придется учиться чему-нибудь путному. Впрочем, говорил он, Платоша может пойти в какую-нибудь из киевских гимназий преподавать географию, и то ему следует поторопиться, ибо желающих будет много и повыше чином. Слова его кузена звучали столь убедительно, что им хотелось верить. Но правда шествовала совсем иным путем.

— Я видел это лицо позавчера. — Лунев обвел взглядом собеседников. Он щелкнул пальцем по книжной иллюстрации, на которой невысокий лобастый человек, яростно жестикулируя одной рукой, второй держался за пиджак так, будто опасался, что в ходе дискуссии его отберут. — Это социал-демократ, Владимир Ульянов. Клички: Старик, Николаев, Ленин. Он был на фотографии в розыскном деле. Стало быть, это он возглавит переворот?

Чарновский едва заметно приподнял уголки губ.

— Это и впрямь социал-демократ, большевик Владимир Ильич Ульянов, более известный как Ленин. Он действительно возглавит переворот и станет главой нового государства. Но это будет чуть позднее. Сейчас этот несомненно выдающийся человек скрывается в Швейцарии и даже помышлять не смеет об успехе своей революции. Партия его разгромлена столь основательно, что у германского командования пока даже в мыслях нет использовать ее потенциал для разрушения государства российского.

— А позднее, стало быть, такая мысль появится? — настороженно поинтересовался контрразведчик.

— Появится, — кивнул Чарновский. — Впрочем, Ульянов не будет шпионом Германии, как об этом станет модно заявлять после очередной революции восемьдесят лет спустя. Скорее его можно назвать союзником Вильгельма. Если, конечно, человек и партия могут быть союзниками государства. Придя к власти, они поведут тайную войну против вчерашних заказчиков и финансистов революции. И немало в этом преуспеют. Германская империя исчезнет с политической карты, очень ненадолго пережив российскую. И все же, — продолжал конногвардеец, — остановить мы должны не его. Будучи гениальным тактиком, Ульянов лишь почувствовал, когда наступил удачный момент для удара и прекрасно воспользовался представившимся шансом. Но отнюдь не он этот шанс создал.

— Не он? Тогда кто же? — Лицо Платона Аристарховича выразило недоумение, и его привычный к аналитическим нагрузкам мозг начал спешно перебирать сотни имен и фотографий, виденных им за последнее время в личных делах возмутителей спокойствия. Всех этих бомбистов, браунингистов и агитаторов.

— Не мучьте себя догадками, — видя появившиеся на лбу Лунева морщины, покачал головой его визави, — их нет среди революционного подполья. Это завзятые монархисты, имена которых сейчас постоянно на слуху. Полагаю, о господине Родзянко вам долго рассказывать не надо?

— Председателе Государственной думы?

— Да уж не о победителе кубка Дерби, — кивнул Чарновский. — Кто такой господин Гучков, думаю, тоже вам говорить не надо?

— Глава военно-промышленного комитета, — тихо произнес Лунев.

— С генералом Гурко, полагаю, вам тоже встречаться доводилось?

— Да, — подтвердил Лунев. — Мне приходилось с ним работать в Маньчжурии десять лет назад.

— Что ж, вот вам великий Триумвират, который по примеру младотурков намерен править Россией. Как вам герой англо-бурской войны Гучков в роли Энвер-паши?

— Бивали-с!

— На это вся и надежда, — улыбнулся Чарновский. — Но сейчас идея перехватить царский поезд и заставить Николая II отречься от престола только начала бродить в неуемном мозгу этого отъявленного авантюриста.

— Откуда вам сие известно? — привычно уточнил контрразведчик.

— Военная ложа, сформированная Гучковым совместно с Гурко, начала свою деятельность еще перед войной. В нее входят ряд высших чинов армии и флота, в том числе генерал Поливанов, которого очень скоро Распутин пожелает сделать военным министром. К счастью, мне удалось привлечь в свою ложу некоторых из этих высокопоставленных «военцев», поэтому я получаю полную информацию о деяниях монархической оппозиции.

Итак, вот вам три карты, о которых так мечтал несчастный герой «Пиковой дамы»: господин Родзянко предполагается регентом при малолетнем царевиче или же, если дело не сложится, президентом; Гучков — военным министром и главнокомандующим; председателем Совета Министров предполагается усадить князя Львова. Этот деятель еще не сказал своего веского слова, пока он возглавляет Земский союз — весьма странную организацию, основной функцией которого станет перекачка и отмывание денег заговорщиков.

— Вы упоминали Гурко.

— Будущий начальник Генерального штаба.

— Мишель, — прервал Чарновского подошедший сотник, — у нас тут небольшая проблемка нарисовалась — хрен сотрешь: там, по дому Распутин шарится, шо блоха в собачьем хвосте.

— Ну да и черт с ним. Пошарится и уйдет.

— Оно, конечно, так, — с сомнением проговорил Сергей. — Только боюсь, шо он тут до нашего появления временно пропишется. Он Лаис ищет. И вообще, на кой ляд нам сдались такие постояльцы? Солидную уважаемую конспиративную квартиру превратят в бордель. Кто тогда сюда приедет? То есть я понимаю кто, но это ж не наш контингент!

Да, кстати, Платон Аристархович! Мне в общем-то по бубну, но Распутин надыбал этого сербского капрала сирийского разлива и воспылал к нему каким-то нездоровым влечением. Вышеславцев — кремень, уперся рогами в стену и в бессознанке твердит, что без вашего личного приказа он арестованного шпиона никому не отдаст.

— Пожалуй, действительно пора идти. — Лунев раздраженно поджал губы. — Не хватало, чтобы всякий мелкий уголовный сброд вмешивался в дела контрразведки.

— Платон Аристархович, — покачал головой Чарновский, — не забывайте, в Распутине сидит демон.

— Тем более, — Лунев одернул китель, — с вашего позволения, я должен откланяться.

— Да, конечно, как пожелаете, — развел руками конногвардеец. — Серж вас проводит.

— А то! Конечно. И я, и Конрад, ну в смысле настоящий Конрад. Я его уже в чувство привел. Он несколько изменился с последней встречи, но в целом узнать можно.

— Честь имею! — Полковник склонил голову.

— Полагаю, мы еще продолжим нашу беседу. И ради бога, не забудьте о госпоже Сорокиной и знамени Либавского полка.

Когда сотник лейб-гвардии Атаманского полка вылез из винного погреба, по-ковбойски вращая на пальце наган, от него отчетливо благоухало мадерой. От Конрада Шультце, шествовавшего перед ним с понурой головой, вином не пахло. Он озирался по сторонам затравленно, точно пойманный в силки хорек, и кроме внешнего облика ничем более не напоминал того ловкача, который столь непринужденно ушел от жандармского конвоя всего несколько минут назад. Да и образ был, как говорится, пожиже. Не выпуская револьвера, атаманец утер пот со лба и подытожил:

— Ишь ты, падлюка! От кого уйти хотел, наивняк?!

Полковник Лунев, появившийся на свет из подземелья за этой парочкой, недовольно покачал головой:

— Сотник, не стоит держать оружие на взводе! Это опасно.

— Конечно, опасно, Платон Аристархович, — не замедлил с ответом его помощник. — Да будь эта штуковина безопасной, я б уж лучше букет фиалок носил. Толку в нем тоже никакого, зато не в пример ароматней.

Наверху послышался выстрел.

— Что тут у вас происходит? — обеспокоился контрразведчик. — Почему стрельба?

— Ваше высокоблагородие, — с тоскою в голосе начал жандарм у дверей. — Это полковник барон Врангель стреляет. У его милости с собой маузер оказался, вот и палят в двери.

— С чего бы это вдруг? — ошарашенно поглядев на присутствующих, выдохнул Лунев, вспоминая недавно оставленного им благодушного полковника.

— Так как же?! Распутин приехал, да захотел в том месте обосноваться, где его милость нынче засели. А барон Старца матерно послал, мол, «всяка шваль ему указывать смеет». Так Григорий Ефимович, стало быть, прапорщику нашему велел те палаты хоть с боем брать. Вот господин полковник и отстреливается. А еще он прям оттуда, сказывает, в полк свой позвонил и велел учебному эскадрону в полном составе сюда иттить.