Молодые львы - Ирвин Шоу

— Ну, теперь ему влетит, — авторитетно заявил писарь. — Месяц неувольнения из казармы.

— Возможно, — согласился Христиан и вышел. Он постоял некоторое время перед входом в казарму, затем направился к дому Коринны, но на полдороге передумал.

«Зачем? — пожал он плечами. — Зачем мне теперь встречаться с ней?..»

Медленно возвращаясь обратно, Христиан остановился перед высокой, узкой витриной ювелирного магазина. В витрине лежало несколько маленьких колец с брильянтами и золотой кулон с крупным топазом. Драгоценный камень привлек внимание Христиана.

«А ведь эта вещица понравилась бы Гретхен, — подумал он. — Интересно, сколько она стоит?..»

8

Помещение было заполнено молодыми людьми разного возраста. Они слонялись по комнатам, громко болтали, курили и плевались. В грязном, холодном коридоре, пропитанном запахом пота и общественной уборной, можно было слышать обрывки разговоров на уличном жаргоне Нью-Йорка.

— Дядя Сэм, вот и я, Винсент Келли!.. Слушаю я передачу о футболе. Вдруг вмешивается этот ублюдок и говорит, что япошки разбомбили Хиккем-Филд. Я так разволновался, что не стал дальше слушать футбол, и спрашиваю свою бабу: «А где, черт бы его побрал, этот самый Хиккем-Филд?» Это были мои первые слова в этой войне.

Кто-то другой говорил:

— …Чепуха! Все равно тебя загребут позднее. Мой девиз — не зевай! Мой старина в прошлую войну служил в морской пехоте. Он сказал: «Все нашивки идут тем, кто придет пораньше. Так было во время последней войны. Можешь ничем не выделяться, сумей только поспеть к пирогу раньше других».

Еще один разглагольствовал:

— А я так не прочь побывать на этих островах. Терпеть не могу Нью-Йорка зимой! Летом-то им пришлось бы меня поискать. Работаю я все время на улице — в газовой компании, а это похуже армии.

— Давай хлебнем, — слышался чей-то голос. — Распрекрасное дело — война! Вчера я был у одной бабенки, и вот она все говорит мне: «Боже милосердный, они же убивают американских парней!» А я отвечаю: «Клара, я завтра ухожу в армию, чтобы драться за демократию». Она, конечно, разревелась. Эта девка три недели водила меня за нос, и всякий раз, как только дело доходило до серьезного, давала мне по рукам. Но вчера вечером моя Кларочка была словно клетка, набитая тиграми. Проявила такой патриотизм, что чуть не разлетелись пружины матраса.

— Нет уж, ко всем чертям флот! — говорил кто-то. — Я хочу попасть туда, где можно вырыть себе щель в земле.

Ной стоял среди этих патриотов и терпеливо ждал своей очереди для беседы с офицером, ведающим набором. Он задержался вчера, провожая Хоуп домой, к тому же между ними произошло неприятное объяснение, когда он сообщил ей о своем намерении. Вот почему Ной плохо спал ночью, его все время мучил сон, который он видел уже не раз: будто его ставят к стене и расстреливают из пулемета. Было еще темно, когда он вышел из дому, направляясь на Уайтхолл-стрит, где был расположен призывной пункт. Он хотел прийти пораньше, так как думал, что пункт будет осаждать целая толпа добровольцев. Сейчас, оглядываясь вокруг, он с удивлением спрашивал себя, почему всех этих людей не призвали, почему они решили вступить в армию добровольцами. Однако Ной чувствовал себя таким усталым, что у него не хватило сил для дальнейших размышлений.

До нападения японцев он старался не думать о будущем, хотя и понимал, что неумолимая совесть уже решила этот вопрос за него. Если разразится война, думал тогда Ной, он не будет колебаться. Как честный гражданин, убежденный в справедливости войны, как враг фашизма… Ной покачал головой: опять то же самое. Это не имеет никакого значения. Большинство этих людей не евреи, и тем не менее они пришли в такую холодную погоду, в половине седьмого утра на второй же день войны, готовые отправиться на смерть. Он знал, что все они в действительности лучше, чем хотят казаться. Их грубые шутки и циничная речь — всего лишь наивные попытки скрыть подлинные чувства, которые привели их на призывной пункт… Ну хорошо: он пришел сюда просто как американец. Ной решил, что сейчас он не будет причислять себя к какой-нибудь определенной категории. «Возможно, — думал он, — я попрошу направить меня на Тихоокеанский театр, а не на германский фронт. И это докажет им, что я вступил в армию не потому, что я еврей… А впрочем, чепуха! Я отправлюсь туда, куда меня пошлют».

Открылась дверь, и на пороге показался толстый сержант с багровым от злоупотребления пивом лицом.

— Эй, ребята! — раздраженно крикнул он. — Не плюйте на пол — тут как-никак государственное учреждение. И перестаньте толкаться. Не беспокойтесь, мы никого не забудем, в армии всем места хватит. По моему вызову заходите по одному в эту дверь. Бутылок с собой не брать. Ведь вы готовитесь вступить в армию Соединенных Штатов.

Процедура заняла весь день. На военном пароме, названном по имени какого-то генерала, Ноя отправили на остров Губернатора. Стоя на переполненной людьми палубе, он наблюдал, как многочисленные суда бороздят свинцовую воду порта. От холода у него текло из носа. Какой никому неведомый акт героизма совершил этот генерал, спрашивал себя Ной, или кому он сумел так угодить, что ему оказали столь сомнительную честь, назвав его именем паром? На острове кипела бурная деятельность, сновавшие повсюду солдаты держали винтовки с таким решительным видом, словно готовились в любую минуту отразить десант японской морской пехоты.

Ной обещал Хоуп, что попытается позвонить ей на службу в течение дня, но он не хотел терять место в очереди, медленно двигающейся перед скучающими и раздраженными врачами.

— Боже мой! — воскликнул человек рядом с Ноем, взглянув на длинную вереницу обнаженных костлявых и хилых претендентов на воинскую славу. — И эта публика будет оборонять страну? В таком случае можно считать, что война уже проиграна.

Ной застенчиво ухмыльнулся и выпятил грудь, исподтишка сравнивая себя с другими. В очереди можно было видеть трех-четырех молодых людей, могучего сложения, похожих на футболистов, и огромного детину, на груди которого был вытатуирован клипер с надутыми парусами, однако Ной с удовольствием отметил, что большинство других явно проигрывает по сравнению с ним. Дожидаясь своей очереди на просвечивание грудной клетки, Ной подумал, что армия, вероятно, поможет ему окрепнуть физически. «Хоуп, конечно, будет рада этому, — усмехнулся он. — Да, сложный и необычный путь выбрал ты, чтобы закалиться. Для этого пришлось ожидать, пока твоя страна не оказалась втянутой в войну с Японской империей».

Врачи держали его недолго. Зрение у него было нормальное; геморроем, плоскостопием, грыжей и гонореей он не страдал, сифилисом и эпилепсией не болел, а полутораминутная беседа с психиатром помогла установить, что он достаточно нормален с точки зрения требований современной войны. Подвижность суставов могла бы удовлетворить даже главного хирурга армии, прикус зубов позволял надеяться, что он сможет жевать армейскую пищу, шрамы и повреждения на коже отсутствовали.

Ной оделся, с удовольствием вновь ощутив на себе одежду, на мгновение задержался на мысли, что завтра на нем будет уже военная форма, а затем в медленно продвигавшейся очереди направился к желтому столу, где издерганный, с болезненным цветом лица военный врач ставил на медицинских карточках штампы: «Безусловно годен», «Ограниченно годен», «Негоден».

«Хорошо бы меня послали в какой-нибудь лагерь около Нью-Йорка, — подумал Ной, пока офицер знакомился с его карточкой. — Я бы мог иногда приезжать в город и встречаться с Хоуп».

Врач взял один из штампов, стукнул несколько раз по подушечке с краской, проштемпелевал карточку и небрежно подвинул ее Ною. Ной взглянул на карточку. Расплывчатыми фиолетовыми буквами на ней значилось: «Негоден». Ной замигал и тряхнул головой, но надпись «Негоден» не исчезла.

— Что это… — начал было он.

Врач дружелюбно посмотрел на него.

— Легкие, сынок, — сказал он. — На рентгеновском снимке видны рубцы на обоих легких. Ты когда болел туберкулезом?

— Никогда не болел.

Врач пожал плечами:

— Ничего не могу сделать. Следующий!

Ной медленно вышел на улицу. Был уже вечер. Из порта, пролетая над плацем, казармами и старым фортом, охранявшим подступы к городу с моря, дул свирепый декабрьский ветер. За черной полосой воды, напоминая гигантский клубок, сверкающий миллионами огней, лежал город. С прибывающих на остров паромов на берег сходили все новые партии призывников и добровольцев и, шаркая ногами, направлялись к врачам, которые поджидали их со своими всесильными фиолетовыми штампами.

Ветер едва не вырвал из рук Ноя медицинскую карточку, он съежился от холода и поднял воротник. Ной чувствовал себя покинутым и растерянным, как школьник, которого в рождественские каникулы оставили одного в общежитии, в то время как все его друзья разъехались по домам. Он сунул руку под пальто, потом под рубашку, прикоснулся к коже на груди и ощупал ребра. Порывы холодного ветра острыми иголками проникали под одежду. Ребра показались Ною прочными и надежными, но он все же испытующе кашлянул. «Все в порядке, — подумал он. — Ведь я же совершенно здоров!»