волчья жизнь, волчь законы... - Александр Беляев

Из достопримечательностей внимание Сергея привлек только Парфинальный костёл.

Узкие улицы, с грязным, присыпанным песком льдом, выглядели невзрачно и уныло. Невысокие двухэтажные дома теснили их с обеих сторон.

Дробышев зашёл в парк Шевченко. Прошёлся по широкой, искрящейся снегом аллее. Здесь было лучше, просторнее. Красивые пышные ели радовали взгляд.

«Наверное, в этом парке хорошо летом, – подумал Дробышев. – Впрочем, летом всегда хорошо. Летом в парке много девушек».

Аттракционы, сладкая вата, тир, езда на картингах, – ему вспомнился сейчас Львов, парк Культуры. Прошлым летом он гулял там с одноклассниками.

«Надо будет написать им», – подумал Сергей, загребая сапогами снег…

…Арбузов с компанией поехали на железнодорожный вокзал.

Сегодня на дембель отправлялся Ким. С минуты на минуту он должен подъехать сюда за билетом на киевский поезд.

Кима ещё здесь не было. Узнав расписание на Киев, приятели вышли на улицу. К ним подошёл военный патруль, проверил документы и, убедившись, что всё в порядке, вернул им увольнительные записки и военные билеты.

Приятели, чтоб лишний раз не светиться, ушли в забегаловку напротив вокзала, купили бутылку водки, стали распивать. По очереди сквозь окно следили за главным входом вокзала.

– Вот он! – радостно воскликнул Арбузов, чем привлёк к себе внимание местных забулдыг. – Всё, братва, пошли.

Ким, одетый по гражданке, закинув на плечо спортивную сумку, сошёл с автобуса и, ничего не подозревая, поднялся по гранитным ступенькам, зашёл в здание вокзала и занял очередь у кассы. Он не видел, как за ним следили по очереди то Стиф, то Буреломов.

Арбузов вместе с Бардо крутился в зале ожидания.

Взяв билет, Ким сходил в буфет, поел пельменей, выпил стакан вина и спустился в туалет.

Облегчившись, застегнул ширинку и на выходе нос к носу столкнулся с Арбузовым. Позади него стояли Стиф, Буреломов и Бардо. Внушительно. Грозно. Их мрачные лица не обещали ничего хорошего.

– Ну что, Ким? Вот мы и встретились. Не ждал? – спросил Арбузов.

Ким вымученно улыбнулся.

– Отступную за дембель платить думаешь?

Это не входило в планы Кима. Сегодня он слинял из части тихо, ни с кем не попращавшись. Ему не хотелось давать роте деньги на водку. Какого ж было его удивление, ктогда здесь, в туалете, ж/д вокзала ему повстречался Арбузов с приятелями.

Ким молча залез в карман брюк и, достав сотню, протянул Арбузову.

Арбузов, передав деньги Стифу, сказал:

– Ким, но это не всё!

– В смысле? У меня больше нет.

– Я не про то. Ты помнишь, наш первый совместный наряд по столовой?

– К-какой? – у Кима заметно дрогнул голос.

– Ну тот, когда ты меня воду в вёдрах заставлял носить.

– Н-нэ помню… – заикаясь, ответил Ким.

– Ну так я напомню! – рявкнул Арбузов и с размаху боковым врезал Киму в челюсть.

«Дембель» пошатнулся, только выронил сумку на загаженный пол. Но тут же был сбит двумя другими ударами в лицо.

Арбузов с яростью стал пинать.

– Шо, сука! Забыл? Память короткая? Зато я помню. Я всё, падла, помню!

Стиф, вывернув Киму руку, завёл её глубоко за спину и, упираясь своим коленом в голову, придавил «деда» к полу.

Бардо схватил Кима за ноги.

Буреломов трогать жертву не стал. Он вышел в коридор смотреть за «шухером».

– Не надо, Витёк! – умолял Ким, пытаясь свободной рукой смягчить удары.

Но Арбузов был беспощаден:

– Витёк. Уже «Витёк» А раньше звал исключительно «шнэкс» и «гусь». Не Витёк, а Виктор Павлыч! – удары становились всё злее и резче; Арбузов уже входил в раж. – За столовую! За водку! За сигареты! За всё хорошее!

Стиф плюнул Киму в лицо. Бардо, уперевшись сапогом Киму в сгиб коленного сустава, выламывал ногу.

– Всё, Витёк! Хватит, – резко сказал Буреломов, загляну в туалет.

– Чтот такое? Сюда идёт кто-то?

– Нет.

–Ну, тогда слиняй. Смотри за шухером! – раздражённо крикнул Арбузов. – Стиф, Бардо подмогните! – Арбузов, схватив за воротник куртки, рывками потащил упиравшегося Кима к «очку». Стиф, моментально уловив мысль Витька, свободной рукой надавил Киму на затылок. Бардо помог ему. Втроём они – не без усилий – всё же ткнули упрямого «дембеля» в кал лицом.

– Вот теперь всё! – сказал Арбузов удовлетворённо.

– А это тебе, чтоб тебя девушки любили! – выдохнул Стиф, врезав напоследок Киму в пах. Ким застонал.

Бардо переступил через лежащего Кима, вышел вслед за приятелями из туалета…

…Дробышев пришёл на почту, которая находилась на территории погранвойск. «Погранцы» соседствовали с авиационной дивизией. Их воинские части разделял в одном месте невысокий кирпичный забор. Это место находилось сбоку от санчасти ВВС.

Когда Дробышев получал у почтальона деньги, сюда вошёл Штырба.

– Оба а ты шо тут робышь? – спросил Штырба.

Засовывая деньги в карман, Дробышев объяснил. Оказывается, Штырба тоже пришёл сюда за своим почтовым переводом.

Штырба был не один. Рядом с ним стоял высокий солдат с зелеными погонами. Это был двоюродный брат Штырба. Пограничника звали Николаем, он был одного призыва с Дробышевым. Штырба и Николай, получив свои деньги, предложили Дробышеву с ними выпить. Сергей охотно согласился, и солдаты, объединённые общей целью, пошли в конец части, на спортивную площадку.

Было уже часов семь вечера. В окнах казарм, где жили «погранцы», горел свет. Где-то гремела музыка.

На спортивной площадке было тихо. Солдаты, выпили по стопке самогона, закусили, разговорились.

Сегодня к Николаю приехали родители. Отец его доводился младшему сержанту Штырба дядей.

До сегодняшнего дня Дробышев считал Штырба «чмырным» парнем. Общего между ними никогда ничего не было. В кубрике они почти не общались. В основном они пересекались только в совместных нарядах по столовой, да в банные дни, когда коптёрщик Штырба выдавал солдатам чистое бельё и портянки. Дробышев видел, что «деды» и «гуси» не любят Штырба. Впрочем, не только его одного, – а весь его призыв – Комари, Ротора, Найду, Чупруна, Оливця.

– У них какой-то чмыриный призыв, – высказался однажды сержант Ржавин. – Все какие-то ущербные. Один Пух там нормальный пацан.

– Да Пух – пацан реальный, – согласился с ним Рыжий.

Ещё Дробышев заметил, что в части все держались строго по «призывам». Это была ещё одна из причин, почему он до сегодняшнего дня не общался со Штырбой.

Совместное распитие самогона быстро сблизило Дробышева со Штырбой. Степан оказался вовсе не замкнутым парнем. Он охотно рассказывал по свою доармейскую жизнь, о том, что отец его работает главным инженером в селе, а мать – на свиноферме. Сам Штырба после армии тоже думает идти в колхоз. Кем именно – пока не решил.

Общаясь с Дробышевым, Штырба говорил на русском языке, но во многих словах делал ошибки. Брат же его Николай, напротив, довольно легко говорил и по-русски и по-украински. Когда Дробышев пытался заговорить по-украински, речь его тоже становилась корявой, ломанной. Он дел массу ошибок. Словарный запас его «мовы» был беден, и потому часть слов он выуживал из русского языка. От этого речь его выглядела ещё смешнее. Но Штырба и Николай на эти ошибки не обращали внимания.

Напротив, собутыльники очень мило общались и не делали друг другу замечаний.

Дробышев попросил Штырба:

– Степан, ты не говори, пожалуйста, Рыжему, что я сегодня почтовый перевод получил.

– Нэ скажу. Нэ скажу, Сергий. Я ж всэ прэкрасно розумию. Сам жэ був «шнэксом».

– Степан, вот на днях придут твои шнэксы. Ты будешь их строить?

– Конэчно. Щэ як! Нэ хэр лафу гоняты! Воны там на гражданке дивок лапалы, поки мы портянкы моталы. Тэпер нехай вишаються!

Дробышев уже понял, что бессмысленно взывать к снисхождению и жалости в отношении младшего призыва.

В Советской армии за несколько десятков лет была создана целая Система внутренних взаимоотношений. Система жизни. Человек, призванный с «гражданки», попав однажды в эту Систему, сам очень быстро принимал все её неписанные законы и правила и вскоре уже сам становился Её частью, а потом и сторонником. Если же он Её не принимал, то выглядел «белой вороной».

Украинская Армия 1994 года была Постсоветской Армией.

– Это жизнь, пойми, брат, это жизнь! – вспомнил он вдруг сейчас слова сержанта Ржавин.

Оправдывая социальную несправедливость, Ржавин при каждом удобном случае повторял эту фразу. С этой фразой на устах он бил Дробышева в живот ногой. Эту фразу он весело бросил, когда Куриленко, споткнувшись о порог кубрика, едва не упал. Эту фразу он произнёс, когда Вербин по дороге с ГСМ, поскользнувшись, грохнулся на лёд и больно ударился локтем.

Эту фразу он спокойно и равнодушно сказал, когда кто-то сообщил, что прошлой весной погибли четыре человека, убитые огромными сосульками, сорвавшимися с крыш домов.