Письма Уильяма Берроуза - Оливер Харрис

Пиши, не забывай. Алан шлет тебе большой-пребольшой привет.

Всегда твой, люблю, Билл

Дорогой Аллен!

Ни фига подобного, плата — всего три доллара двадцать центов, но можно получить «премиальные», если отсосешь не в подъезде, а в тачке. Фонтаны чудесны (даже наш колючка Билл расчувствовался при виде Треви). Да, есть мелкие недоразумения, однако в целом Европа прекрасна. Приятной тебе поездки на Юкатан и привет Нилу.

С любовью, Алан

P.S. После этой недели на аптеки я смотрю иначе. Болеутоляющее — и впрямь вкуснотища.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

26 января [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Танжер мне совсем по нраву. Нет здесь никакой колонии писателей, или же все они хорошо спрятались. Каждый тут лезет в твое дело; вот, например, подходит ко мне какой-нибудь хмырь и говорит: «Твой друг Али — на Сокко-Сико. Гони песету». В итоге трахнуть Али так и не получается, нет места для этого: Танжер — страна нецивилизованная, в дешевый отель не впишешься. Если мальчик видит, что может хорошо навариться, то цену заламывает, как в лучших борделях. К тому же Али беспокоится о своем статусе среди чистильщиков обуви, боится, как бы кто не заподозрил, что я его е…у (ох, надо бы без мата в письмах). Али бьет себя в грудь и заявляет: «Ведь я мужчина». Боже правый, прямо как в Клейтоне, в штате Миссури.

Трава у них поганая, дерет глотку, будто смешана с конским навозом. И вставляет не сильней кукурузных рылец. Искал, где бы раздобыть О. — так один типок впарил мне сушеные головки мака. Ладно, раз уж приехал сюда, придется осмотреться и акклиматизироваться. Может, мое мнение еще переменится. А так, дай бог мне вернуться в Мехико. Или в Перу.

Религия у мусульман — сплошные дебри. Я одно понял: день и ночь мусульмане ни хера не делают: сидят, пыхтят дурью и режутся в какую-то дебильную карточную игру. Не вздумай принимать всерьез рассказы Боулза [215] (бесстыжего вруна) о загадочной душе Востока. Я вижу исключительно лентяев, болтунов и дебилов.

[Письмо не закончено.]

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Марокко, Танжер 9 февраля 1954г.

Дорогой Аллен!

Жду Келлса, он должен объявиться с минуты на минуту. Этот город — настоящий памятник минувшего бума. Отели, бары пусты. Разваливаются гигантские недостроенные дома с розовыми стенами. Пройдет всего несколько лет, и на их месте расселяться арабские семьи, приведут с собой коз и кур.

Живу я в самом лучшем районе за пятьдесят центов в день [216]. В местном квартале поесть можно на двадцать центов. Однако мальчики и сладкий опиум разоряют меня. Мальчика, конечно, можно снять за один бакс и даже меньше, а вот ауреномицином для профилактики смазаться — стоит дорого. (Жопа, кстати, снова в рабочем состоянии.)

Я тут написал кое-что, пришлю тебе наброски, как только раздобуду пишущую машинку.

У города, по-моему, несколько измерений; мне довелось пережить пару случаев в духе Кафки. Переживи такое Карл, он бы снова загремел в дурку [217]. Например: я снял араба в европейском прикиде, переспал с ним. Через пару дней в дождь (и наевшись хашика, его тут подают в виде кексов к горячему чаю) встречаю араба в национальной одежде и уединяюсь с ним в бане. Теперь мне кажется (да, кажется), будто я два раза имел одного и того же араба. Как бы там ни было — я его потом ни в том, ни в этом наряде не видал.

Когда иду по улице, арабы приветствуют меня с неслыханной фамильярностью, словно мы знакомы давно (или познакомимся в будущем). Одному арабу я высказал: «Слушай ты, я не знаю тебя. Отъебись, понял!» А он ржет в ответ: «Увидимся позже, мистер». И что ты думаешь? Позже я переспал с ним… если не ошибаюсь. Получается, с момента прибытия я прочистил зад трем арабам, если только все трое не оказались одним и тем же — просто каждый раз он вел себя лучше, стоил дешевле и проявлял больше уважения. (Усек, наверное, что есть предел, дальше которого я не поведусь.) Я в самом деле уже ни в чем не уверен. На следующем свидании сделаю ему зарубку на ухе. […]

Пиши мне на адрес: Танжер, дипломатическое представительство США.

Привет Нилу.

Всегда твой, люблю, Билл

P.S. Пол Боулз здесь, но предпочитает уединение в компании арабского мальчика — жуткого ревнивца, который к тому же практикует черную магию. Я, может, отправлюсь в Дакар. Там много работы.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

1 марта [1954г.]

Дорогой Аллен!

Дела в Танжере идут в гору. Встретил я тут экспатриатов: наркоши, гомики, пьяницы. Прямо как в Мексике. Почти всех из них покинуть родину в свое время заставили обстоятельства.

Пример танжерского ноктюрна: заявляюсь в «Мар-Чика», ночной бар, куда приходят только после полуночи. Со мной — ирландский мальчик, покинувший родину после череды неприятностей, и португалец, которому путь домой заказан. Оба геи, оба бывшие нарки. Оба закидываются долофином [218] (рецепт на него в принципе не требуется). Оба на мели. Португалец разводит меня на бабки, мол, давай откроем студию порнофильмов, да к тому же подначивает вернуться в Дело. Владелец заведения похож на бывшего боксера-чемпиона из года эдак 1890-го: слегка полноват, но силен неимоверно и злой, как сто чертей. За барной стойкой — миленький мальчик араб, двигается вяло, с животной грацией; на лице — мрачноватая улыбка. В Танжере всякий гомик успел предложить ему перепих, однако мальчик не ведется.

За одним столиком напиваются две лесбы с контрабандистского корабля. Испанские рабочие, гомосеки, английские моряки…

Тейлор (стукач, как пить дать, стукач) хватает меня и утягивает к стойке. Там обнимает за плечи и держит мертвой хваткой, не давая мне освободиться; смотрит в лицо и заводит обычную задушевную бодягу:

— Жизнь — говно, Билл. Говно. Танжер — этой край света, его конец. Разве не чувствуешь, Билл? Надо держаться за что-то, за цель… А где ты живешь, Билл?

— А… ну… недалеко от Плас-де-Франц [219].

— Билл, ты в деньгах просекаешь? Расскажи, а? Что делать, Билл? Ну скажи. Мне тошно, Билл. — Сжимает мне руку. — Мне страшно. Я боюсь будущего, боюсь жизни. Понимаешь? — Тейлор вот-вот заберется мне на колени, словно ребенок, сотрясаемый жаждой прощения. Нет, какой из него стукачок? Он, может, и хотел бы стать таковым, да кишка тонка. Конкуренты сожрут его. Арабы — все они стукачи (даже милый мальчик за стойкой). Никогда не видел лица столь неправильного, как у Тейлора: бледно-голубые глаза как будто не могут поймать фокус, потому что хозяин пытается придать им вид наивный и искренний; рот, обезображенный заячьей губой, ввалился, словно кто-то врезал по нему молотком. Шмотки затасканные, голос ноющий.