Свет в окне - Елена Катишонок

Взрослыми неожиданно стали сразу две девчонки в их классе, когда пришли в одинаковых туфлях – не из «Детского мира», а из нормального взрослого магазина. Остальные как-то сразу взбудоражились, а еще через день в таких же туфлях, только другого цвета, явилась Томка. «Танкетка», – объяснила на перемене. Потом вздохнула: «Тебе вообще лафа – ты же с мамашей одного роста. И вообще…» – она неопределенно крутанула рукой в воздухе и отправилась разнашивать свои танкетки.

«Взросление», как называла это мать, обозначалось еще противным овощным словом «созревание» и до сих пор не приносило ничего, кроме регулярных неудобств, а в дальнейшем могло наградить прыщами. Как у Томкиного Гоши.

Присмотревшись к дачной компании, Олька начала понимать Томкино «вообще» и обрадовалась: сама она почти не выросла, судя по школьной форме, зато ноги… О танкетках она даже не мечтала, а мечтала о новых кедах, но мать наотрез отказалась их покупать. Как и сандалии, повторяя одно и то же: «негигиеничная обувь». Значит, светило ехать на дачу в старых туфлях – их почему-то называли «полуботинками», хотя по степени избитости они скорее были похожи на «полутуфли», – и эта перспектива повергала Ольку в уныние. Подумав, Таечка сбросила с ног босоножки:

– А ну, примерь.

Олька кое-как влезла в босоножки, теплые от материнских ног, и с трудом затянула тоненький ремешок. На каблуках она себя чувствовала примерно, как на коньках.

– Неужели малы? – всплеснула руками Таисия. – Ну что за копыта! Снимай-снимай, а то растянешь.

Победили негигиеничные, зато нежно-сиреневого цвета сандалии – других не было.

Дачная жизнь имела свои прелести – море и пинг-понг. Купаться можно было в любую погоду, а вот зеленый пинг-понговый стол при малейшем дожде разбирали и заносили в темноватую просторную «ничью» комнату, где часто оставались сами, пережидая дождь.

В ничьей комнате не было никакой мебели, зато стоял рояль, единственным эксплуататором которого (вернее, рабом) был Гришка. Из года в год он разучивал одну и ту же «Тарантеллу» Чайковского. За последний год он превратился в широкоплечего коренастого подростка, прыщавого и нахального, но оставался верен «Тарантелле» – как, впрочем, и все остальные дачники, особенно женщины, которые готовили на кухне за стеной и начинали подпевать всякий раз, как только Гришка садился за рояль.

В свободное от бойкой тарантеллы время на рояле играли в карты или в «чепуху». Олька устраивалась на подоконнике и раскрывала книжку. Вначале ее дразнили, в полной уверенности, что «Олька просто выставляется и воображает», но, убедившись в полной ее карточной бездарности – даже масти путала, – отстали и звали только на «чепуху».

Сама дача представляла собой просторный двухэтажный дом с тремя входами, двумя верандами и чердаком. Со стороны огорода к даче примыкала аппендиксом отдельная постройка – здесь из года в год жил главный бухгалтер министерства; он же собственноручно каждый год красил стенки в белый цвет. Говорили, что это его «собственность», и за глаза называли частником. Кроме главбуха, Олька знала еще одного частника – старого сапожника, который сидел в будке на их улице. Размером будка была меньше газетного киоска, и каждый раз, принося старику ремонтировать очередную пару туфель, девочка вспоминала книжку о Чиполлино: именно таким ей представлялся домик Кума Тыквы.

Главбух жил намного просторнее.

На даче было так много места, что странно было слышать жалобы на тесноту: матери выделяли целых две комнаты! Если бы можно было здесь жить круглый год, Олька не колебалась бы ни минуты. Так легко было представить огород, заваленный снегом, белые воротники на карнизах, сугробы, от которых забор с калиткой сразу как будто делаются ниже… Правда, непонятно было, как добираться в уборную по глубокому снегу: на весь дом, включая собственность главбуха, был только один нужник. Это создавало много неудобств даже при отсутствии снега.

Олька заметила, что люди стараются пройти к уборной как можно незаметней. Когда они подходили совсем близко, лица их становились нарочито равнодушными, будто человек оказался здесь случайно; с таким же безразличным видом подошедший дергал ручку двери. Если она оказывалась запертой, отходили тоже с равнодушными лицами – не больно, мол, и хотелось.

В этом году Ольке повезло, как петуху из басни, нашедшему жемчужное зерно. Увидев рядом с круглым отверстием толстую книгу, старинную, как подпольная литература, она чуть не забыла, зачем пришла и зачем вообще ходят в уборную. Обложка отсутствовала; на верхней странице было написано:

«Николай Васильевичъ Гоголь

въ его письмахъ и литературныхъ произведеніяхъ»

Читать письма и литературные произведения было некогда. Не было только содержания и нескольких последних страниц – к счастью, том использовали с конца – пробыл он здесь, судя всему, очень короткое время.

Оставлять жемчужное зерно в навозной куче?..

Гоголя надо было спасать. Пока она листала книгу, кто-то уже два раза нетерпеливо дергал ручку двери. Вдруг увидят?..

Озарение может посетить человека везде – так почему не в сортире? Олька кое-как обернула драгоценную находку «Известиями», потом громко хлопнула крышкой и вышла, сосредоточенно уткнувшись в раскрытую книгу.

Снаружи переминалась Гришкина мать. Перед тем как ринуться в уборную, она сделала Ольке замечание: «Тут тебе не библиотека! Нашла место…».

Олька с удовольствием извинилась в захлопнутую дверь.

Этим летом все было, как всегда, и все же чуть-чуть иначе. Людка первой пришла с «конским хвостом», а потом и вовсе распустила волосы. Как назло, Олька встала играть в пинг-понг с ней в паре против Лены с Юлей, и продули они именно из-за этих Людкиных волос. Счастливые сестры помчались домой и вернулись через полчаса. Юлиному «хвосту» позавидовала бы любая лошадь, а Ленка распустила волосы и низко перехватила лентой на лбу.

На пляже сестры держались особняком: на них были совершенно взрослые купальники. Людка надулась, и мамаша ей привезла из города почти такой же; мир был восстановлен. Олька набралась духу и тоже попросила у матери новый купальник.

Таисия по привычке возмутилась, но муж, пьяный или трезвый, был в далекой Анапе, на веревке болтались девчачьи купальники, в огороде кучерявился горошек, из бессмысленной на первый и второй взгляд рассады неожиданно вылупились огурцы, и так приятно было сидеть на скамеечке, наслаждаясь папиросой и свежим воздухом, что захотелось быть великодушной:

– Бери мой, если тебе есть что в него класть.

Спохватившись, добавила:

– Чтобы к вечеру был сухим, когда я с работы приезжаю!

Отныне Олька тоже приобщилась к обладательницам взрослых купальников, но относиться к нему следовало, как к пороху: держать сухим, и, если не было ветра, она приноровилась сушить купальник на себе, не снимая.

Однако на пляже случилось то, что она до сих пор вспоминала с ужасом.

Они с Леной первыми вылезли из воды: замерзли. Как часто бывает на взморье, солнце жарило во всю мочь, но вода оставалась холодной.

– Потом сплаваем за третью мель, ладно? – обнимая себя обеими руками, спросила Лена.

Олька покладисто застучала зубами.

У самой воды, где песок всегда мокрый, темный и твердый, сидел на корточках загорелый мальчик. Олька встречала его каждый раз, приходя на пляж, но никогда не видела, чтобы он купался, играл в волейбол или просто дурачился, как другие ребята. Мальчик всегда строил, но то, что получалось у него из мокрого песка, так же отличалось от построек всех остальных, как сарай отличается от дворца.

Это и были дворцы – с башнями разной высоты, со шпилями, с круглыми бастионами и, что самое поразительное, с мостами, нависающими над выкопанными рвами.

Мальчик как раз закончил постройку и встал с корточек. Олька с Леной смотрели на дворец. Рядом маленькие ребятишки – и среди них Ленечка – лепили куличи из послушного влажного песка и азартно пререкались, чья очередь возить новенький танк, счастливый обладатель которого вовсе не собирался с ним расставаться. Голоса малышей звучали все громче. Выяснилось, что кому-то купят точь-в-точь такой же, а у другого тоже есть танк, еще получше, только дома, и не один, а целых два!.. Все трое – мальчик-строитель и Олька с Леной – снисходительно прислушивались к спору, как вдруг заговорил Ленечка, до сих пор безмолвный:

– А у моей сестры сиськи растут.

И ребятишки уважительно затихли. Крыть было нечем.

Убью гада, вспыхнула Олька.

Если бы на минуту раньше… успела бы увести!.. Ничего бы не случилось, никто бы ничего не услышал, а теперь…

Она остановилась в оцепенении, не решаясь приблизиться и надавать подзатыльников, чтоб заткнулся. Но подходить было нельзя – во всяком случае, сейчас это сделать было просто невозможно.

Мальчик-строитель снова присел на корточки и решительно смахнул одну из башенок. Потом погрузил руку в ямку и вынул горсть мокрого песка.