Свет в окне - Елена Катишонок

– Я сделала с майонезом, Лара. Как у тебя тогда.

Не договорила: «на сороковинах». Сидела, устало опершись на локти, пока дочь убирала со стола. Настя с Карлом отправились на озеро. Отец молча курил. Лариса внимательно приглядывалась к матери, хотя сразу, как только пришли, бросилось в глаза, насколько скверно она выглядит: отечное лицо, подглазья набрякли, да и сами глаза какие-то больные. Скучные глаза.

– Да ничего у меня не болит, Лара, – отбивалась та от ее расспросов. – Бок вот тут тянет как будто. Продуло, не иначе. Этот вон, – она кивнула на мужа, – все время сквозняк устраивает.

Когда они приезжали вместе с Германом, им доставалось поровну родительских жалоб друг на друга. Теперь Ларисе нужно было выслушать обоих.

Аглая немного оживилась, когда речь зашла о свадьбе. И она, и Павел были недовольны скромными масштабами торжества.

– Ну что это, Лара, в самом деле! Почему не в ресторане, не в кафе, наконец?

Лариса не выдержала:

– О чем ты говоришь, мама? Карлушка получает девяносто рублей, я семьдесят. Какой ресторан, какое кафе?

Вот тут-то и произошло невероятное: мать достала из кармана фартука и жестом картежника шлепнула на стол что-то вроде колоды карт, рассыпавшейся с едва слышным шелестом, ибо никакой было не колодой, а пачкой денег.

Новых, что Ларису поразило до немоты. Это состояние – и хотела бы что-то сказать, да гортань свело – долго не проходило и, похоже, доставило родителям удовольствие. Потом они заговорили разом, но о чем, она не понимала, потому что не могла сосредоточиться ни на чем, кроме разноцветных этих радужных бумажек – сиреневых, розовых, голубых… Не так уж много, в сущности, их было, но для Ларисы это оказалось в буквальном смысле кучей денег, ибо видеть новые купюры в таком количестве ей не приходилось.

Как и старые.

На вопрос «откуда?» последовали невнятные ответы, неожиданно вскипевшие бурной обидой. Что же, родная дочка им не доверяет? Или они, дед с бабкой, не могут единственному внуку свадьбу справить, всю жизнь проишачив в колхозе? Говорили необычайно слаженно, что Ларису поразило больше всего.

– За столько лет! – надсаживался отец. – За столько лет удалось кой-каких деньжат подкопить. Мы ж никогда на себя не тратили!

Что было правдой. Сколько Лариса помнила, родители всегда жили не то что скромно – почти скудно, даже в самые лучшие времена. Они были, эти времена, еще до всего: до советской власти, до Сибири, до войны. Жили в изобилии, но тратили очень скупо, больше всего боясь, что их заподозрят в достатке. Это сыграло тогда не последнюю роль в ее переезде в город, а потом, всем на изумление – даже невозмутимый Герман удивился, – отец первым записался в колхоз… Потому, наверное, родителей и не тронули, когда всех высылали и окрестные мызы пустели.

– Да и не тыщи ведь, не тыщи! – оправдывался отец.

– И сколько нам самим надо? – подхватывала мать и сама же отвечала: – Все равно что ничего. Поверишь, Лара, курей – и то держать не хочу. А тут еще бок разболелся.

Это напомнило Ларисе о привезенных каплях.

– Молодежь цену деньгам не знает, – отец опять закурил. – Что понятно: откуда у них деньги, они настоящих денег-то и не видели. – Павел помолчал, щурясь не то от дыма, не то вспоминая «настоящие деньги». – А подарки не отдарки, так и скажи. Что я, побегу сервиз покупать? Хотят – пускай свадьбу играют, не хотят – деньги места не занимают; пусть лежат, пригодятся.

Все сошлись только в том, что Карлу нужен приличный костюм, а то, стыдно признаться, в ЗАГС не в чем идти.

– Вот, а ты говоришь! – засмеялся отец. – Из-за паршивых денег мой внук и жениться не моги, так получается? Бери, бери! – и решительно сунул дочери в карман «паршивые деньги».

Карлушка никогда не знал, как называется это озеро. Озеро и озеро, всегда таким было: летом на берегу густой аир, мягкое дно, дощатый помост на замшелых столбах. В детстве он был уверен, что это недостроенный мост, и ждал, когда же его достроят.

Они медленно шли вдоль берега.

– Здесь разве никто не живет, кроме ваших? – наконец спросила Настя.

– Почему? Живут. Вот у того берега видишь дом? Мыза «Подсолнухи».

– А за лесом?

– За лесом колхозное поле. Ну и хутор чей-то. Только там новые хозяева, я их не знаю.

«Мыза»… Само звучание чуждого слова раздражало Настю. «Хутор» остался в книге, близ Диканьки; однако вот этот просторный дом – «Сосны у озера» – тоже хутор, и он чрезвычайно ей понравился, понравился как раз удивительной для деревни основательностью, какой и в помине не было в старом бабулином доме, который и домом-то назвать большая честь. Домишко, чего уж. Домишко, отбрасывавший поселок городского типа на его настоящее место, в деревню, где ему и полагалось находиться. Но говорить об этом ни к чему.

Как раз уместно было рассказать, что ее работа закончена, теперь уже по-настоящему. Тезисы нужно представить на русском языке тоже («в комиссии не все читают по-английски», пояснила скромно), тезисы и несколько фрагментов.

– А мне дашь прочитать? – спросил он.

– Ты сначала книжку прочитай! – упрекнула Настя. – Ведь так и не прочитал?

Пришлось опять, в который раз, обещать, что «завтра же» пойдет в библиотеку.

Возвращались кружным путем, через рощу. Тропинка поднималась в гору. Прошлогодняя хвоя скользила под ногами, и, чтобы не оступиться, нужно было крепко держаться друг за друга, а еще лучше – останавливаться и целоваться, после чего требовалось перевести дух и только потом идти дальше, но никому из двоих дорога не показалась длинной.

Дом (он же хутор) возник перед Настей как-то внезапно и другой стороной, ярко и четко освещенный заходящим майским солнцем: солидный фундамент из тесаного камня, высокие окна на обоих этажах, на вершине пологого склона – высокое дерево с табличкой-оборотнем: то ли «Сосны», то ли «У озера».

Не Робин Хилл, конечно; ну и что? Зато у них там озера не было.

Собираясь к старикам, Карлушка загадал: если увидит гравиевую дорожку, то все остальное будет вспомнить легко: ступеньки, ведущие на террасу – или прямо в комнату? В комнату, да; но вначале нужно было пройти – прошлепать босиком – веранду с разноцветными стеклами.

Или я все это придумал? Солнечный день, цветные стеклышки, влажные ступеньки да та же гравиевая дорожка – все это видел когда-то в кино или у кого-то на даче, а по-настоящему существовал – и сейчас существует – только черный мячик с полустершейся полоской? Могло быть и так; однако пол в той комнате был теплым, и он сам водил маленькой рукой по разноцветным веселым пятнышкам. Он с удивлением смотрел на свою ладонь – нет, взрослая ладонь не помнила тепла, и поэтому так нужно было найти и увидеть все, что помнилось, начиная с гравиевой дорожки.

Карлу казалось, что он хорошо знает дедов хутор, однако вспомнить, где там у них гравий, не мог и проклинал себя за ненаблюдательность. И ведь так всегда: вытираешь руки привычным полотенцем, а если захочешь вспомнить, какие на нем полоски, ни за что не вспомнишь. И здесь то же самое: нужен толчок, импульс узнавания, чтобы ожила вся картинка, как он про себя это называл; ведь вспомнил, вспомнил и ступеньки, и комнату! Спокойно, не торопясь обойти знакомый дом и двор, чтобы суметь увидеть его таким, каким он был двадцать с лишним лет назад.

Однако медленно и в одиночестве обойти хутор не получилось. Расчет на легкий и беспредметный «гостевой» разговор тоже не оправдался: хотя дед с бабкой, похоже, в честь Настиного приезда заключили что-то вроде перемирия, свара готова была вот-вот разразиться. Как на бочке с порохом живут, привычно удивился он и с готовностью выскочил было в погреб за сметаной, но поймал красноречивый взгляд матери: Настя.

Во время обеда он мысленно перечислял не то, что удалось восстановить в памяти – теперь оно никуда не денется, – а то, что, наоборот, никак вспомнить не мог. Например, дерево с табличкой не укладывалось ни в одну из картинок. У входа в дом не увидел – не то с сожалением, не то с облегчением – гравиевой дорожки. Веранды на хуторе не было, зато всегда, сколько он помнил этот дом, с задней стороны находилась просторная терраса; несколько широких ступенек – каменных, не деревянных – вели в сад.

После обеда была прогулка с Настей около озера, и он почти забыл о странном пасьянсе из картинок, который сам же себе придумал. Прощаясь, все же спросил, пустившись на маленькую хитрость:

– Дед, а где у вас гравий был, дорожка такая, что-то я не нашел?

– Сроду гравия не было, – решительно отрубил тот, – да и к чему? Грунт плотный; смотри, как утрамбован! Это если песок, то гравий насыпают, а у нас…

– И давно пора бы насыпать, – оживилась усталая бабка, – потому что твой прекрасный грунт травой вон зарастает, а выпалывать мне приходится, с больной-то спиной.

Атмосфера стремительно сгущалась. Настя с вежливой улыбкой смотрела в сторону.