Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первым делом Угву вытер книжные полки. Потом принялся за стол, убрав с него бумаги, но тут отворилась дверь хозяйской спальни. Угву выглянул в коридор: неужто Хозяин встал так рано? Однако из спальни вышел не Хозяин, а Амала. Она и Угву изумленно уставились друг на друга в полутьме коридора, пока Амала не очнулась и не засеменила в комнату для гостей. Ее покрывало было неплотно завязано на груди. Придерживая его рукой, она наткнулась на дверь гостевой комнаты, толкнула, хотя ее надо было тянуть на себя. Наконец вошла. Амала, тихая неприметная Амала ночевала в спальне Хозяина! Угву застыл на месте, пытаясь унять головокружение, собраться с мыслями. Это все Матушкино зелье виновато. Но главное — не то, что произошло между Хозяином и Амалой, главное, чтобы Оланна не узнала.
20Оланна сидела напротив матери в гостиной наверху. Эту гостиную мать называла дамской — здесь она принимала подруг, здесь они смеялись, называли друг друга «картинка», «золотце», «сокровище» и сплетничали: чей сын развлекается с девицами в Лондоне, пока его ровесники строят дома на земле отцов, кто купил местное кружево и выдает за последнюю новинку из Европы, кто пытается отбить мужа у такой-то, кто привез из Милана дорогую мебель. На сей раз, однако, в комнате было тихо. Мать, сжимая в одной руке бокал тоника, а в другой — платок, со слезами рассказывала Оланне о любовнице отца.
— Он купил ей дом в Икедже! На той самой улице, где живет моя подруга.
Оланна смотрела, как мать осторожно промокает глаза. Платок, похоже, атласный, таким слезы не осушишь.
— Ты с ним говорила? — спросила Оланна.
— Gwa уа gini? Что я скажу? — Мать поставила бокал, так и не отпив ни глотка с тех пор, как служанка принесла его на серебряном подносе. — Не о чем говорить. Просто хотела, чтобы ты знала, что происходит. Пусть не думает, что я буду страдать молча.
— Я с ним поговорю, мама.
Именно этого обещания и ждала от нее мать. Оланна прилетела из Лондона только вчера, а свет надежды, забрезживший после визита к гинекологу в Кенсингтоне, успел померкнуть. Оланна уже не помнила той радости, которая затеплилась в ней, когда доктор сказал, что она здорова и нужно лишь — он подмигнул — почаще стараться. Она мечтала вернуться в Нсукку.
— Представить противно, в какой грязи он эту шлюху откопал, — бормотала мать, комкая платок. — Овца из глухомани. Йоруба-деревенщина с двумя детьми от разных отцов. Говорят, еще и старуха, и уродина.
Оланна поднялась. Не все ли равно, как выглядит та женщина? Отец и сам старый урод. Больше всего мать волновало, конечно же, не наличие любовницы, а как он мог купить ей дом в районе, где обитает весь лагосский высший свет?
— Может, дождемся приезда Кайнене, пусть она с ним поговорит, нне? — Мать снова промокнула глаза.
— Я обещала, значит, сама поговорю, мама.
Но вечером, зайдя к отцу в комнату, Оланна поняла, что мать была права. У Кайнене вышло бы лучше. Уверенная в себе, острая на язык Кайнене не мучилась бы, подбирая слова, не испытывала бы неловкости и беспомощности.
— Папа…
Оланна закрыла за собой дверь. Отец сидел за письменным столом, на стуле из темного дерева с прямой спинкой. На минуту Оланна попыталась представить, что это за женщина, о чем она может разговаривать с отцом.
— Папа… — повторила Оланна и перешла на английский. На английском проще говорить сухо и отчужденно. — Имей уважение к моей матери.
Совсем не так собиралась она начать разговор. Сказав «моя мать», она сделала отца лишним, посторонним, о ком уже не скажешь «мой отец».
Отец скрестил руки на груди.
— Ты связался с… этой женщиной, купил ей дом по соседству с друзьями моей матери — это неуважение, — продолжала Оланна. — Ты ездишь туда с работы, твой шофер ставит машину перед домом, на виду у всех. Тебе не стыдно? Это пощечина моей матери.
Отец опустил глаза — глаза человека, который потерял себя в жизни.
— Я не стану учить тебя, что ты должен сделать, однако что-то сделать ты обязан. Моя мать несчастна.
Слово «обязан» Оланна произнесла с нажимом. Никогда еще ей не приходилось разговаривать с отцом в подобном тоне, они вообще мало о чем говорили. Так они и смотрели друг на друга — сказать было нечего.
— Я понял, — отвечал отец тихо, заговорщицки, как будто Оланна дала ему добро на измену, лишь попросила впредь не попадаться.
Оланна разозлилась. Может быть, именно так и следовало понимать ее слова, и все же было неприятно. Оланна обвела взглядом комнату, и широкая отцовская кровать показалась ей вдруг незнакомой; она прежде не замечала ни отливавшего золотом атласного одеяла, ни причудливых витых ручек комода. Даже сам отец казался ей чужим — тучным незнакомцем. Оланне стало жаль и его, и мать, и себя, и Кайнене. Как вышло, что все они чужие люди и связывает их только общая фамилия.
— Я подумаю, как исправить дело, — добавил отец. Он поднялся и шагнул к Оланне. — Спасибо, ola m.
Оланна так и не поняла, за что он ее поблагодарил, почему назвал золотцем, — так он ее называл только в детстве, и сейчас это слово прозвучало с напускной торжественностью. Она повернулась и вышла из комнаты.
На другое утро, услышав крик матери: «Ничтожество! Болван!» — Оланна со всех ног бросилась по лестнице вниз. Ей представилось, что родители дерутся, что мать хватает отца за грудки, по примеру всех обманутых жен. Крики неслись из кухни. Оланна остановилась в дверях. Перед матерью стоял на коленях человек, с мольбой простирая руки.
— Прошу вас, мадам, прошу…
Мать обратилась к дворецкому Максвеллу, стоявшему в стороне:
— Видишь? Он думает, мы его наняли, чтоб он нас грабил средь бела дня?
— Нет, мэм, — отвечал Максвелл.
Мать вновь повернулась к человеку на коленях:
— Так вот чем ты занимался с самого начала, ничтожество? Пришел сюда воровать?
— Прошу вас, мадам, прошу! Богом заклинаю!
— Мама, в чем дело? — спросила Оланна.
Мать оглянулась:
— Ах, нне, ты уже встала?
— В чем дело?
— Эта скотина!.. И месяца не прослужил, а уже тащит все, что плохо лежит. Вот как ты платишь за то, что тебя взяли на работу! — гаркнула она на слугу.
— Да что он сделал, мама?
— Пойдем покажу. — Мать вывела Оланну на задний двор, к дереву манго и велосипеду под ним. Рядом валялась упавшая с багажника сумка, из нее просыпался на землю рис. — Стащил рис и собрался домой! К счастью, сумка упала! Кто знает, сколько всего он еще украл? Теперь понятно, куда делись мои ожерелья.
— Прошу вас, поговорите с мадам! Дьявол меня попутал! — Слуга с мольбой протягивал руки к Оланне. — Прошу, заступитесь за меня.
Оланна отвернулась, чтобы не видеть морщинистого лица слуги, глаз с пожелтевшими белками; он оказался старше, чем она думала сначала, — хорошо за шестьдесят.
— Встаньте, — велела она.
Старик в нерешительности глянул на мать Оланны.
— Встаньте, я сказала! — Оланна не собиралась повышать голос, но вышло резковато.
Старик поднялся на ноги, сконфуженно опустил глаза.
— Мама, если ты решила его уволить — увольняй, и пусть идет. Бог с ним, — сказала Оланна.
Старик вздохнул, будто ожидал от нее совсем другого. Удивилась и мать, глянула на Оланну, на старика, на Максвелла. Уронила руку, упертую в бок.
— Даю тебе последнюю возможность исправиться, только ничего в этом доме не трогай без спросу. Слышишь?
— Да, мадам. Спасибо, мадам. Благослови вас Господь, мадам.
Старик продолжал рассыпаться в благодарностях; Оланна взяла со стола банан и вышла из кухни.
Она рассказала Оденигбо обо всем по телефону: как ей неприятно, что пожилой человек прилюдно унижался, и что мать сполна насладилась его позором и своим праведным гневом.
— И все из-за каких-то четырех стаканов риса.
— Кража есть кража, нкем.
— Мой отец и его дружки-политики заключают грабительские контракты, но никто их не заставляет на коленях молить о пощаде. На ворованные деньги они строят дома, сдают беднякам вроде того старика, поднимают плату за жилье, так что продукты покупать уже не на что.
— Воровство нельзя оправдать воровством. — Голос у Оденигбо почему-то был хмурый.
— Что-нибудь случилось?
— Мама приехала. Нагрянула без предупреждения.
Так вот откуда эта мрачность.
— Ко вторнику уедет?
— Не знаю. Жаль, что тебя здесь нет.
— Хорошо, что меня нет. Уже обсудили, как разрушить чары ученой ведьмы?
— Пусть только попробует намекнуть!
— Чтобы ее задобрить, скажи, что мы хотим ребенка. Или она придет в ужас? Подумать только, ее внук унаследует гены ведьмы!
Оланна надеялась рассмешить Оденигбо, но не преуспела.
— Скорей бы вторник, — вздохнул Оденигбо.
— И я жду не дождусь. Скажи Угву, пусть проветрит ковер в спальне.