Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

Иногда появлялся, словно тень, ливрейный лакей, снимал со свеч нагар серебряными щипчиками и бесшумно скрывался.

Совещание имело свои особые причины, и Заремба попал как раз в тот момент, когда гетман откашлялся и холодным, старческим голосом проговорил:

— Марков требует скорейшей ратификации трактата семнадцатого июля и сокращения армии. Надо поторопиться с этим, ибо царица начинает гневаться.

— Но мы ведь не уверены в большинстве сейма, — проговорил кастелян.

— Самый лучший способ — купить необходимые голоса, — бросил небрежно Анквич.

— Это можно бы сделать в союзе с послами. Ведь для обсуждения прусских дел нам тоже потребуется большинство, — дал свой совет Новаковский.

— И Петербург поставит в заслугу не нам, а Сиверсу, — заметил епископ и обратился к Белинскому: — Сколько у нас своих голосов?

— Сорок. Но чтобы получить большинство при полном составе сейма, нам нужно иметь восемьдесят голосов, вместе с голосами сенаторов.

— Большой расход! — вздохнул епископ. — Надо бы в таком случае разредить немного оппозицию.

— Это можно, но во всяком случае останется кто-нибудь, кто поднимет крик, запротестует в сейме и заставит короля отложить сессию, — вставил Воллович.

— А Скаржинских и Шидловских шапкой не накроешь, как воробьев. Они потом взбудоражат против нас все общественное мнение, сами же станут в позу Катонов и истинных патриотов, — предостерегал кастелян.

— Совершенно ненужные церемонии, — взял слово гетман. — Сиверс может всю оппозицию выслать хотя бы в Сибирь: у него хватит казаков и нагаек.

— Но пусть это сделает по собственному почину, без всякого с нашей стороны предложения...

— Он будет колебаться, так как прислушивается к голосу общества и руководствуется правилом: господу богу свечка, а дьяволу огарок. Если бы вы, многоуважаемый пан староста, — обратился епископ к Анквичу, — изложили ему политическую необходимость избавиться от них в сейме до обсуждения ратификации, доведя до его сведения по секрету, что эти мотивы признал уже правильными Марков...

— А когда сейм утвердит все, чего требует императрица, можно будет вернуть их стосковавшимся семьям и обществу, — прибавил насмешливо Нарбут.

— Попробую. Пожмется, будет отговариваться своей человечностью и клясться своими внучатами, разболеется от волнения, но, может быть, все же согласится.

— Я прочитаю вам список и не буду возражать, если кто прибавит к нему какого-нибудь друга-приятеля, — улыбнулся ехидно епископ.

— Если б я мог вписать туда своих кредиторов! — вздохнул Белинский.

— Им и без того ничего не достанется, — пробурчал меланхолически кастелян.

Белинский скрылся от взоров облаком дыма, епископ же стал писать фамилии честнейших депутатов сейма, горячо боровшихся за родину и изо всех сил защищавших ее в сейме против алчности соседних держав и против преступной покорности предателей.

Заремба дрожал всем телом, как в лихорадке. Всеми силами он сдерживался, чтобы не броситься на этих подлецов. Пересилил себя, однако, и продолжал слушать епископа, который, передав список Анквичу, стал широко распространяться о вредной деятельности эмигрантов, засевших в Дрездене и Лейпциге. Опять прозвучали, словно выдаваемые под секиру палача, фамилии благороднейших людей.

— Игнатий Потоцкий, бывший председатель; ксендз Коллонтай, бывший вице-канцлер; Вейсенгоф, бывший инфляндский депутат; Немцевич, Солтан, — быстро читал он. — Я не буду перечислять публику второстепенную, но эти, можно сказать, являются коноводами и бунтарями, подстрекая страну к мятежам, сеют разрушительные якобинские идеи, являются врагами господа бога и отчизны, — шипел он, едва сдерживаясь от вскипавшей злобы. — Этот пылающий костер находится слишком близко от наших границ, надо вовремя его затоптать. Я обратился еще зимой с докладной запиской в коллегию иностранных дел, чтобы потребовали их изгнания из пределов Саксонии. Марков пообещал, и нота была отправлена, а они продолжают там спокойнейшим образом строить свои заговоры и осыпать наших союзников подлейшей клеветой. Коллонтаевская кузница, как и во время предыдущего сейма, наводняет общество пасквилями. Это волнует общественное мнение, нарушает общественное спокойствие, разжигает распри и недоверие, мешает успеху всех наших хлопот о благе отчизны, а самое главное — ослабляет наше положение в Петербурге. Отсюда проистекают неисчислимые для нас неудобства.

— Сиверс должен потребовать повторения ноты к саксонскому двору, — взял слово гетман. — Ведь в Дрездене образовался форпост парижских бесчинств и оттуда распространяется зараза на всю Речь Посполитую.

— Дело дошло до того, что даже здесь, в Гродно, несмотря на многочисленные патрули, почти каждый день находят наклеенные на стенах пасквили, — посетовал Новаковский.

— Сегодня один из таких пасквилей читался даже у меня в доме, — шепнул епископ, подавая тетрадь, отнятую у Воины.

Серые страницы обошли всех присутствующих. Все читали их со вниманием и злобным негодованием. Только Анквич рассмеялся.

— Бедный Щенсный лопнет от злости. Здорово обработали его. Ха-ха-ха!

— Почти каждая почта приносит подобные прелести.

— Сарторию приказано конфисковывать подобные писания.

— Не могут они просматривать все письма, открывают только подозрительные, да и с теми едва справляются, — пояснил Анквич. — Вчера я получил варшавскую почту, а в ней изрядный сверток, в котором оказалась миниатюрная виселица. Угадайте-ка, кто на ней болтался?

— Всегда и везде первое место королю, — засмеялся кастелян.

— Увы, тут первое место предоставлено нам: мы болтаемся там, как дрозды, запутавшиеся в силке. Я до слез хохотал над этой шуткой и показал изображение епископу Массальскому. Его преосвященство ужасно рассердился, увидев свое изображение, — надо отдать справедливость, чрезвычайно удачно висит он вместе с любимой борзой сукой, с картами в руках и с бутылками бургундского под мышками. Картинка бесподобная!

— Пан граф, у нас есть еще важные дела для обсуждения и бал в честь Зубова, а час уже довольно поздний, — обратился с вежливой улыбкой к Анквичу епископ.

— Слушаю-с. Прибавлю только, что висим мы там все сообща, все министерства с соответствующими эмблемами, в таких непристойных и потешных позах, что можно умереть со смеху. Слушаю, господа.

— «О сокращении армии и отсрочке сейма», — прочитал епископ, — в порядке дня. А главное, насчет предоставления части наших войск в распоряжение императрицы.

— Есть такой план? Кто его вносит? — спросил взволнованно кастелян.

— Он возник с целью облегчения Речи Посполитой в ее финансовых затруднениях, — ответил гетман. — Войсковая казна пуста, а солдаты давно не получают жалованья.

— И другие соображения, пожалуй, еще более важные, оказали влияние на возникновение этого проекта, — поддержал епископ брата, вынимая из-под сукна толстую тетрадь.

— Зачем же предоставлять войска, когда и без того армия расползается, города полны уже мародеров, и к тому же сейм разрешил вербовать солдат иноземным вербовщикам.

— Не разрешал, а, не имея возможности противодействовать, вынужден не знать об этом.

— Сокращения требуют Петербург и необходимость. Население и естественные богатства страны значительно уменьшились, к чему же нам столько солдат? Под покровительством великодушной императрицы Речи Посполитой не придется вести войн, в ней воцарится благодатный мир и население сможет предаться благотворному труду, — докладывал гетман. — Имеется одно заслуживающее внимания обстоятельство, вытекающее из планов сокращения: если будут демобилизованы войска, стоящие еще в русском кордоне и в Литве, то справедливость требует уплаты им не выплаченного до сих пор жалованья. Откуда Речи Посполитой взять средства для их оплаты? Но есть еще более важное обстоятельство: тысячи освобожденных от военной службы и вышедших из-под дисциплины людей разбегутся по краю, можно сказать, как голодные волки. Ведь к своим хозяевам и к работе они добровольно не вернутся; народ этот беспокойный, избалованный солдатской службой, разленившийся и потому склонный прислушиваться ко всяким мятежным подстрекательствам. Члены клуба рассчитывают уже, очевидно, на это, так как эмиссаров их уже видели в лагерях. Это было бы так же неосторожно, как бросать огонь в пороховой погреб. Кто может сказать наперед, что может произойти? Одни могут поднять восстание против союзников, другие же, увлеченные якобинскими идеями, попытаются, как во Франции поднять такой бунт, что не останется целой ни одна усадьба, ни одна шляхетская голова. Наш долг — отвратить от отечества возможное несчастье. Я думаю, что одним из наиболее действенных способов явится предоставление России хотя бы одного воинского корпуса. Польза более чем очевидна: страна избавится от будущих террористов и заслужит благодарность царицы. — Гетман понюхал табаку, обводя безжизненным взглядом присутствующих.