Когда шатается трон - Андрей Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давят немцы, много их, слишком много…
Пятятся штрафники, истекая кровью, огрызаясь, бойцов теряя.
Но рык сзади такой, что все крики и стоны перекрывает:
– Стоять, мать вашу!.. Приказываю! Ни шагу назад! – Это капитан из заградотряда. – Назад! Перестреляю как собак! – Маячит башкой над бруствером.
Рядом его бойцы автоматами ощетинились.
– Огонь!..
Разом застучали автоматы. Веером прошли над головами бегущих очереди.
Но пятятся, отступают штрафники.
– Трусы!.. Дерьмо собачье!
Выпрыгнул капитан из окопа, глаза кровью налиты, в одной руке пистолет, в другой заточенная лопатка сапёрная, за голенищем сапога финка.
– Назад, мамкины уроды!
Врубился в свалку, раздавая пинки, колотя по головам, по плечам, куда ни попадя, рукоятью пистолета. Рядом его бойцы прикладами любовь к Родине вколачивают.
– Назад!
Проскочил со своими бойцами, вошёл, рубя лопаткой направо и налево, как нож в масло в немецкие порядки, сам того не заметив.
– За мной!..
Остановились штрафники. Дрогнули немцы, покатились, побежали.
– Давай за ними! – орёт капитан. – Бегом, маму вашу растуды в качель! Не давай им оторваться, а то вас со вторых траншей покосят.
– Подмогнёшь?! – кричит на ходу кто-то.
– Хрен вам в рыло… Дальше сами! Сами!
– Зачем тогда пришёл?
– Затем, что если бы я к вам не пришёл, они бы ко мне пришли. Один чёрт. Там бы я ни их, ни вас не остановил. Вы драпальщики известные, до Урала готовы бежать! Давай вперёд, искупай кровью вину! Я и так своих бойцов потерял…
Бегут штрафники, на пятки немцам наступая. С ходу вышибли первую линию обороны. И дальше пошли гнать, стреляя в спины, топча и добивая раненых и тех, что руки подняли. Без жалости, без сожаления. Потому что в атаке, когда схлестнулись лоб в лоб, человек становится зверем, хищником, загоняющим жертву. И тот, кто побежал, кто слабину дал, повернувшись к противнику спиной, тот обречён, он остановиться и огрызнуться уже не сможет. Если, конечно, нет у него в тылу заградотряда.
Позади кустами встали взрывы, накрывшие оставленные позиции. Всё! Хана капитану и бойцам его, сам подставился, думая в окопах отсидеться.
– Вперед!..
К вечеру штрафников отвели в тыл, посадив на их место стрелковую часть.
– Спасибо, – поблагодарил какой-то залётный генерал. – Добрую работу сделали. Искупили. Кровью искупили.
Своей. И чужой…
Ведь война – это кровь. Смерть. И злоба к врагу. К заградотряду, который вперёд погнал. И к себе самому тоже. Потому что надо убивать, чтобы жить. А кому-то умереть, чтобы выжил ты. И мелкая, подленькая радость, что это он, а не ты. А ты жив. Пока. Всё еще… Вопреки всему… Сегодня ты, а я – завтра.
– Держи, Кавторанг, погоны и ордена свои. Здесь распишись… Повезло тебе, искупил и жив остался. Твоих штрафников там две трети полегло, а у тебя ни царапинки. Не иначе, заговорённый ты…
А может, и так… Второй год Кавторанг воюет без продыху, с передка не выбираясь, и ничего – жив пока. А будет ли жив завтра – кто о том знает…
* * *
– Ты знал?
– Нет, – покачал головой Пётр Семёнович. – Самого, как обухом по затылку…
Может, так, а может, и не так. Может, юлит Пётр Семёнович. В чужую душу не заглянешь и ничего там не разглядишь, хотя даже с фонарём.
– Что теперь будет?
– Показательная порка.
– Догадываюсь…
Личный состав выстроили во внутреннем дворе. Все догадывались зачем. Перед строем поставили отказников. Чуть подальше вывели воров, которых с зон выдернули.
Вперёд вышел Партизан, перебрал какие-то бумаги, глянул исподлобья, скомандовал:
– Фролов… Ну, чего молчишь, отвечай, как положено.
– Я! Фролов!
– Добегался, сукин сын! Теперь слушай… – Партизан поднёс к глазам бумагу: – Твой отец, Илья Фомич, тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения, старший брат Николай Ильич Фролов, средний брат Семен Ильич Фролов приговорены к высшей мере наказания по статье… Ходатайства о помиловании отклонены, приговор приведён в исполнение десятого двенадцатого. Вот соответствующий акт и приложенные к делу фотографии. Младший брат Алексей Ильич Фролов получил двадцать лет лагерей по пятьдесят восьмой статье с отбыванием в Особлаге. Фроловы – сестры Авдотья, Елена, Марфа и мать Зинаида Кузьминична лишены всех гражданских прав и отправлены в ссылку в Казахстан. Вся недвижимость и имущество изъяты в пользу государства. Дети, не достигшие десяти лет, определены в детские дома и колонии…
Стоят отказники, головы склонив. Из-за них гнезда родовые в прах рассыпались, по их вине отцы с братьями жизни лишились.
– Харитонов… Твой отец Харитонов Флор Игнатьевич… Братья… Сестры… Свояки…
Второй список.
И следующий…
Толпятся в сторонке воры, переглядываются настороженно. Такие, значит, здесь порядки. В сравнении с ними любая зона – дом родной. Понимают, что не пугают их, когда грозят в парашу окунуть, что слова здесь с делом не расходятся. Если тут своих не жалеют, то для них заступников точно не найдётся.
Зачитаны списки. Но не закончен расчёт.
– По порядку номеров…
– Первый… второй… третий…
– Каждый десятый – выйти из строя!
Шагнули бойцы вперёд, замерли. Лица бледные, губы сжаты. Проходили уже, знают…
– Следуя принципу круговой поруки, наказанию подлежит не только виновный, но и его подразделение. Не распознали врага, не остановили, значит, будете отвечать. За него.
Пауза. Длинная. Страшная.
– Объявляю приказ. У каждого десятого бойца будет взят под стражу и отправлен в лагерь отец, либо кто-то из братьев, либо за неимением таковых, сёстры или мать…
Лучше бы каждого десятого расстреляли, чем вот так…
Так ведь и без этого не обойдётся.
– Кроме того, из их числа двое будут подвергнуты высшей мере наказания. Кто именно – определит жребий. Так что пускайте, мужики, шапку по кругу.
С ненавистью смотрят бойцы на отступников, из-за которых их близкие пострадают, горюшко через край хлебнут, а кто-то и сам теперь жизни лишится.
– Кто готов привести приговор в исполнение – шаг вперёд!
Стоит строй, не шелохнувшись. В своих ведь стрелять придётся, с ними из одного котла хлебали, на койках рядом спали. Да и в чём их вина, не к врагу же они перебежали. Сталин, вон, после войны всех дезертиров помиловал и даже полицаев, на которых крови не было. А тут…
– Повторяю! Добровольцы, шаг вперёд!
Но никто, ни один,
