Необыкновенные приключения юных кубанцев - Ольга Репьева

— Не ожидала такой щедрости даже сегодня. Спасибо и давай я тебя тоже расцелую.

— Это в честь того, что ты повзрослела на целый год. Заместо подарка. Думали-думали с ребятами, что бы такое преподнести… Советовали букет роз, но я не схотел: завянут, потеряют вид. Федя присоветовал подарить линзу от бинокля — помнишь, нашли возле убитого комиссара и одна половинка оказалась простреленной; мы её разобрали. — Он достал из кармана завёрнутое в бумажку стёклышко величиной с пятак.

— Какая прелесть! — добавив фитиля и повертев в пальцах, воскликнула она. — Теперь это стёклышко — память о нашем невольном спасителе — будет моим талисманом и самой дорогой для меня вещичкой. Спасибо и давай щёчку!

Снова уселись поглубже, и полилась задушевная беседа. О чём? Ну конечно же о том, какой скучной стала жизнь после разлуки; с каким нетерпением ждали 14 сентября; что за эти полмесяца оба ещё больше убедились, как дороги друг дружке… Тема, старая, как мир, и вечно новая, молодая и волнующая.

Влюблённые, как известно, часов не наблюдают. И лишь случайно глянув на ходики, показывавшие двенадцатый час, гость обеспокоился:

— Слушай, нам же велели не засиживаться! И ещё: где я буду спать — не у тебя же?

— Почему бы и нет. Пойду спрошусь у мамы, она всё ещё у дедушки.

Марта вышла, а он только теперь обратил внимание на обстановку в комнате. Оказалось, что сидит на небольшой деревянной кровати, застланной верблюжей шерсти одеялом. В головах поверх него — подушка, вышитая по углам какими-то цветочками. У окна — столик с книжками, точнее учебниками; один с нерусским названием. На стене — вешалка, задёрнутая занавеской, из-под которой виднеется низ знакомого ему платья: белого, с двумя синими полосками по подолу, ещё какие-то одёжки.

Вернулась Марта со знакомым уже лоскутным одеялом, простыней и подушкой.

— Мама разрешила постелить тебе в моей комнате. На полу. А чтоб не холодило снизу, сложим одеяло вдвое. Подержи-ка за углы.

— Ну, вы даёте, вобще! — хмыкнул он, подчиняясь.

— Теперь ложим вот сюда. Простыню тоже вдвое. Сейчас принесу что-нибудь укрыться.

— Не надо ни простыни, ни укрывачки: я пересплю одетый, — распорядился почему-то Андрей.

— Попрошу в моём доме не командовать! Ты же не цыган, чтоб спать не раздеваясь. Всё помнется, погладить не успею… Может, всё же разденешься?

— Сказал — не буду. Всё! — поставил на своём.

— Ну хорошо, — пошла на уступки хозяйка комнаты. — Сними только хоть рубашку.

— Ладно, рубашку сниму.

Оставшись в майке, Андрей сразу же и лег. Марта дунула сверху в слегка закоптевшее стекло — лампа, пыхнув, погасла; наступила кромешная тьма. Раздевшись, юркнула под одеяло и она. Но спать, увы, не хотелось, и минут через несколько послышался её шепоток:

— Андрюш, ты не спишь?

— Ещё нет. А чё? — обозвался он.

— Мне тоже ни капельки не хочется… И я забыла спросить об одном деле.

— Так спроси.

— Это не одно и не два слова. Можно на минутку к тебе?

— Н… ну, разве что на одну минутку. И чтоб без этих самых… без фокусов.

— Обещаю! — Она тут же вскочила и, в чём была, прихватив одеяло, очутилась у него под боком. Укрывшись сама, хотела прикутать и его, но Андрей вдруг резко отодвинулся.

— Я же просил: без фокусов! — упрекнул грубовато.

— Ты о чём? — не поняла она.

— Ты бы еще без трусов припёрлась! … Зараз же дуй отсюда!

— Ой, я совсем забыла, что без лифчика! — спохватилась она… — Извини. А можно, отгорожусь от тебя одеялом?

Получив молчаливое согласие и обособившись, поинтересовалась:

— Так пройдет?

— Теперь другое дело, — проведя рукой вдоль барьера-разградителя, придвинулся он ближе. — Так о чём ты не успела спросить?

— Ты так меня одёрнул… как неродной. Я даже забыла…

— Уж признайся честно: захотелось ещё полизаться.

— Если честно, то и это тоже. Но не только.

— А что же ещё?

— Вспомнила! Хочу попросить: не останешься на денёк у нас? Хоть не на весь. Козленочка увидишь, он такой потешный, любит поиграть. А в обед мы с мамой тебя проводим: с нею облава не страшна, как-никак, она секретарша самого коменданта. И потом: может её сегодня ещё и не будет, я имею в виду эту проклятую облаву.

— Можно бы, конешно, но мама — она такая мнительная… Небось, тоже зараз не спит, переживает — я ведь обещал сёдни и вернуться.

— Жаль… И дедушка как раз приболел, некому корму Машке принести.

— У вас что, кормить нечем?

— Никак сено не привезём. Мы её зелёными ивовыми ветками кормим; но я боюсь ходить к ерику одна.

— Ну, ежли надо помочь, тогда другое дело: до обеда задержусь, — согласился он.

— Вот и чудненько! — На радостях она подсунула руку ему под шею, притянула лицо и поцеловала. — А раз не надо вставать чуть свет, то давай поговорим ещё немножко.

— Да я тебе уже все новости пересказал.

— А я ещё не наслушалась твоего голоса, и когда ещё услышу — неизвестно. Расскажи какую-нибудь сказку. Страшную-престрашную! Знаешь такие?

— Кто ж их не знает? Хочешь, расскажу которую сочинил Федя? Только она длинная и написана стихами.

— Конечно, хочу! Мне Клава давала почитать его стихи — чудо как хороши!

— Ну, тогда слушай. — Он помолчал, вспоминая, и начал:

Давным-давно одно селенье Цыганский табор посетил…

Конешно, случай этот был Для всех — привычное явление, И как бывало всякий раз, О нём забыли бы тотчас, Как только табор удалится; Но тот такой оставил след, Что многими не мог забыться На протяженьи долгих лет…

Дошли и до меня те слухи.

Рассказ о мстительной старухе И молодых гробовщиках Невольно навевает страх…

Андрей сделал паузу, и Марта, воспользовавшись нею, отметила:

— Складно написано! И ты всю её выучил наизусть?

— За четыре или пять приёмов.

— Теперь вижу, что не зря хвалился отменной памятью, — вспомнила она. — А эта старуха, наверно, ведьма?

— Слушай дальше:

В тот раз вели себя цыгане Совсем иначе, чем всегда:

Веселья не было; рыданья Неслись из табора: беда И в их кибитки постучалась— У них старуха-мать скончалась.

Она жила сто с лишним лет, Но всё не вечно на земле.

И вот вдовец, седой и нищий, Пошёл искать гробовщика, Чтобы предать земле, пока Стоит их табор у кладбища.

Ему сказали: «Это — там».

И показали ворота.

На стук калитка отворилась, И с невысокого крыльца К нему зеваючи, спустились Два недовольных молодца.

Старик им в пояс поклонился, Смиренно с просьбой обратился:

Оборвалась, мол, жизни нить, Возьметесь ли похоронить?