Гарри из Дюссельдорфа - Александр Дейч

Гейне понял, что дал новый повод для сплетен о его странностях. Сосед распространял слухи, что поэт очень религиозен и не расстается с библией. Действительно, библия, Гомер, «История лангобардов» и «История Французской революции» Тьера — все это составляло библиотеку Гейне на Гельголанде. Вот уже второй месяц жил поэт на этом морском курорте. Остров Гельголанд входил в число британских владений на Северном море и управлялся английским губернатором. Гейне умышленно избрал это знакомое ему по прошлому году место для лечения. Если бы на немецком материке был издан приказ об аресте поэта, он мог бы найти здесь надежное убежище. И все же неустанная тревога терзала Гейне. Наслаждаясь величественными картинами Северного моря, глубоко впитывая в себя стихию природы, поэт особенно остро чувствовал, что он устал от борьбы, которую ему приходится все время вести. Иной раз он приходил в отчаяние от своих мыслей, и тогда ему казалось, что вся эта борьба бесполезна, что трудно разбудить спящего великана — Михеля (так насмешливо называл он немецкого обывателя). «Правда, у этого храпящего гиганта мне удалось вызвать легкое чиханье, — записывал Гейне в свою тетрадь, — но я отнюдь не мог его пробудить… А когда я посильней дергал его подушку, он снова расправлял ее вялой от сна рукой… Как-то раз я с отчаяния захотел сжечь его ночной колпак, но колпак был так влажен от пота мыслей, что только слабо задымился… а Михель улыбался во сне…

Я устал и жажду покоя. Я тоже заведу себе ночной колпак и натяну его на уши. Только бы знать мне, где я смогу приклонить голову! В Германии эго невозможно Каждую минуту стал бы подходить полицейский и трясти меня, чтобы проверить, в самом ли деле я сплю; уж одна эта мысль губит все мое спокойствие».

Гейне перебирал в уме страны, куда он мог бы уехать. Италия, Англия, Америка, Франция, Россия — нет ни одной свободной страны. Всюду угнетение, несправедливость, рабство явное или скрытое. «О свобода! Ты злой сон!» — горько восклицает поэт.

Гейне редко получал письма с материка и почти никому не писал. Его убеждали хоть на время отказаться от политики, заняться только лирикой. Больше всего за это ратовал Юлиус Кампе. В литературном скандале, вызванном памфлетом Гейне на Платена, издатель сыграл не очень красивую роль. Поэт узнал, что Кампе разжигал скандал, подбивая разных писак выступать против Гейне. Теперь же Кампе боялся, что немецкие власти запретят издавать сочинения «крамольного поэта» и лишат фирму больших доходов. Поэтому, готовя переиздание второго тома «Путевых картин», Кампе согласился включить туда «для безобидности» цикл лирических стихотворений Гейне «Новая весна», только что написанных поэтом.

Гейне раздражало, что у него, «рыцаря свободы», хотят отнять оружие и превратить в певца любви, роз и соловьев. Он вспомнил картину великого фламандского художника Рубенса, виденную им в мюнхенской Пинакотеке. Рыцарь, вооруженный копьем и щитом, окружен шаловливыми амурчиками, которые сковывают его гирляндами роз. Поэт видит себя самого в образе этого рыцаря:

Часто вижу я герояНа картинах мастеров:Щит и меч он взял для бояИ разить врага готов.

Но амуры дерзновенноОтнимают меч и щит,И стоит наш рыцарь, пленный,Весь цепями роз обвит.

Так и я: никак сорвать яНе могу с себя цепей,Между тем как бьются братьяВ грозной битве наших дней.

Сомнения мучают поэта, какие-то смутные предчувствия проникают в сердце, словно в мире происходит что-то необыкновенное… «Море пахнет пирожным, и тучи смотрят печально и сумрачно».

Когда в вечерние сумерки Гейне одиноко бродит по берегу, торжественная тишина царит вокруг, высокосводчатое небо опрокинуто куполом готической церкви. Мрачно и трепетно горят лампады-звезды. Водяным органом гудят волны, то полные отчаяния, то в триумфе рождающие бурные хоралы. Белые облака походят на монахов, печально следующих за похоронной процессией. Так Гейне воспринимает окружающую его природу, и его сердце томится ожиданием надвигающейся грозы.

Стоял август 1830 года. Знойные дни, горячее солнце, раскаленные скалы Гельголанда, широкий песчаный пляж, загорелые тела купальщиков и купальщиц… Днем курортные гости осаждают поэта. Певицы, балерины, туристы ищут знакомства со знаменитым автором «Книги песен». Поэт уклоняется от ненужных встреч. Рыбак, в доме которого он снимает комнату, рассказывает Гейне длинные истории о фризском племени, из которого он происходит. От этих историй веет старинными морскими сказаниями, в них слышится неугомонный ропот волны.

Гейне читает, много читает и пишет стихи. Снова рождаются маленькие песенки, живые, словно пронизанные солнечным светом, словно пропитанные запахом всех деревьев и всех цветов, растущих на земле.

Зазвучали все деревья,Птичьи гнезда зазвенели.Кто веселый капельмейстерВ молодой лесной капелле?

То, быть может, серый чибис.Что стоит, кивая гордо?Иль педант, что там кукуетТак размеренно и твердо?

Или аист, что серьезно,С важным видом дирижера,Отбивает такт ногоюВ песне радостного хора?

Нет, во мне самом укрылсяКапельмейстер окрыленный,Он в груди стучит, ликуя, —То Амур неугомонный.

Тема любви теперь звучала по-новому. Любовные страдания отошли далеко, поэт воспевал ясную гармонию природы и человека, и для него вся природа была единым всеобъемлющим мировым началом. Гейне увлекся философским учением французского социалиста-утописта Сен-Симона, мечтавшего о преобразовании мира и установлении царства социальной справедливости. Учение Сен-Симона и его последователей было согрето прославлением здоровой и светлой любви, освобожденной от уродливых условностей феодального общества. Гейне усердно читал на Гельголанде сочинения французского философа Сен-Симона, умершего пять лет назад, и газету сен-симонистов «Глоб». В их творениях Гейне видел протест против удушающей власти постной католической морали, против лицемерного и корыстного мира церковников, против «готического мракобесия» и одуряющего запаха ладана.

Утром 6 августа все было как будто по-прежнему. Так же светило жаркое солнце, так же плескались волны о песчаный берег. Но с материка пришла толстая пачка газет, «полных теплых, знойно-горячих новостей». «То были солнечные лучи, завернутые в газетную бумагу, — записал Гейне, — и в моей душе они зажгли неукротимый пожар. Мне казалось, что тем огнем воодушевления и дикой радости, который пылает во мне, я могу зажечь весь океан до Северного полюса».

Газеты принесли известие об Июльской революции 1830 года в Париже. Гейне представлял себе французскую столицу только по рисункам и гравюрам, но живое воображение перенесло его туда, где на башнях Собора Парижской богоматери развевалось трехцветное знамя в знак победы революции… «Трехцветное знамя, марсельеза… Я точно в опьянении, — записывал Гейне. — Смелые надежды страстно вздымаются во мне… Кончилась моя жажда спокойствия. Теперь я снова знаю, чего я хочу, что должен делать… Я сын революции и снова берусь за оружие, над которым моя мать произнесла заклинание… Цветов, цветов! Я хочу увенчать ими свою голову для смертного боя. И лиру, дайте мне лиру, чтобы я спел боевую песню… Я весь — радость и песня, весь — меч и пламя!..»

Гейне присматривался к тому, какое впечатление произвели события на окружающих. Парижский солнечный удар поразил всех, даже бедных рыбаков, которые только чутьем поняли, что произошло во Франции. Рыбак, перевозивший Гейне на островок, где он обычно купался, встретил его, улыбаясь, со словами: «Бедняки победили!»

На радостях Гейне расцеловал свою толстую хозяйку и ее мужа, старого морского волка. Даже противного советника юстиции из Кенигсберга поэт заключил в свои объятия, чем окончательно убедил его в том, что сошел с ума. Немецкая знать, находившаяся на курорте, была обескуражена революционными событиями во Франции. Многие тупые головы, охотно погружавшиеся в волны Северного моря, не поняли происходящего в Париже и сохранили свою первородную тупость. Но Гейне весь сиял от радости. Только бумаге вверял он свои чувства: «Один из тех неистовых, завернутых в газетную бумагу солнечных лучей ворвался мне в мозг, и все мои мысли горят ярким пламенем. Тщетно я погружаю голову в море. Никакая вода не погасит этот неукротимый огонь».

По ночам поэту снились самые причудливые сны. Ему казалось, что он перебегает на чудовищно длинных ногах из Германии во Францию и обратно, стучится к немецким друзьям и знакомым, не дает им спать и стаскивает с постели. «Доброе утро! — кричит он им среди ночи. — Радостные вести: французский петух пропел зарю!»