...И вся жизнь - Павел Гельбак

6 февраля

Среди бумаг матери я нашла листок с такой записью: «Он грустил о своей первой жене. О первой жене часто грустят в старости. Интересно, как относятся к этой грусти вторые жены? И хорошо и плохо быть второй женой. Только одну женщину мужчина берет с собой в могилу и в полет к звездам. И так, очевидно, положено от бога».

Эти слова не могут принадлежать матери, хотя и написаны ее рукой. Она их выписала, видно, из какой-нибудь книги или статьи. Но почему выписала? Она не была второй женой. Наоборот, папа у нее был вторым мужем. Возможно ли, чтобы она, живя с таким человеком, как Игорь Печалов, вспоминала такое ничтожество, каким был ее первый муж? О ком она сейчас думает, кого готова взять с собой «в полет к звездам»?

8 февраля

Позвонил Анатолий. Наконец вернулся. Я старалась не подать вида, что тосковала. По телефону мне это удалось. Удастся ли при встрече?

Скоро он придет. Закрываю тетрадь и прячу в ящик. Пока дневник не для его глаз.

9 февраля

Прости, Толенька, писать о тебе сегодня не могу.

Маме очень-очень плохо. Врачи говорят, что если сделать операцию, то, может, появится несколько процентов надежды. Возможно, это продлит ее жизнь на год, а может, лишь на несколько месяцев. Они спросили у меня, как быть?

Разве я знаю, как быть. Разве я вправе распоряжаться жизнью и смертью матери? Вместе со мной в палату ходил Анатолий. Мать через силу ему улыбнулась и через силу, ей трудно говорить, попросила: «Береги!»

Одно слово. Толя понял. Речь шла обо мне.

Когда вышли из больницы, Толя сказал, что мама стала неузнаваемой, и посоветовал, чтобы делали операцию, если нужно, пусть вызывают хирургов из Москвы. Нельзя упускать ни одного шанса, надо сделать все, что в силах человеческих.

А что в силах человека против этой болезни? Когда врачи ставят диагноз, то словно произносят смертный приговор.

Мамочка, милая, не умирай!

30 января

Эти записи я делаю не в общей тетради, а в блокноте с коричневой дерматиновой обложкой. Я еду в командировку. Первый раз за время работы в редакции.

Мать вспомнила, что, когда папа работал в «Красном Знамени», они много ездили. Чуть не весь Советский Союз исколесили. Жизнь журналиста — в пути. К этому надо привыкнуть.

Я уехал из Принеманска охотно. Жаль, у нас такая возможность очень редко представляется. В каждом большом городе есть штатный корреспондент. Нашему же брату много дел и в Принеманске. Но обстоятельства помогли. На обсуждение пленума обкома партии, который должен состояться в конце февраля, вынесен вопрос о работе школ. Мы же о них почти ничего не писали. Деятельность учителей, школьных партийных организаций проходила мимо редакции. Теперь решили наверстать упущенное. В редакции создана группа по подготовке к пленуму. В эту группу включили и меня. При этом было сказано:

— Толя недавно был десятиклассником. Пусть посмотрит на проблему глазами комсомольцев-старшеклассников. Материалы с такой точки зрения тоже будут представлять интерес.

Решил начать знакомство со школы, в которой сам учился. Меня встретили как старого знакомого.

Надежда Сидоровна, преподавательница литературы и русского языка, бывшая моя классная, говорила со мной, как и раньше, на «ты» и так расспрашивала про мои намерения, словно я собираюсь писать сочинение по литературе. И я снова почувствовал себя школяром. Я же пока не имею понятия, о чем стану писать. Но признаться в этом своей учительнице мне не хотелось, и я выкручивался, как бывало в школьные годы, когда не приготовил урока.

Только директриса разговаривала со мной подчеркнуто официально: «Чем могу быть полезна, Анатолий Павлович?»

Болтал со многими, а вот темы для газетной статьи так и не нашел. Но мой поиск неожиданно прервали. Не успел вернуться в редакцию, как был вызван к редактору.

— Кто вам поручил идти в школу номер девять? — спросил Глебов.

— Вы сами зачислили меня в группу.

— В группу — да, но в девятую школу вас не посылал.

Редактор объяснил, что не этично мне писать о своих вчерашних учителях, о школе, которую только-только закончил. И предложил поехать в командировку.

Вот я и еду в Морской район. Не пошел бы в свою школу, — не послали бы в командировку. Да еще в такой интересный район. Это же ворота нашей области во внешний мир. Торговый порт, рыбаки, специфика.

1 февраля

Снова переехал в общую тетрадь. Блокнот весь исписан. Делаю заготовки для будущей статьи. Дневник сподручнее вести в общей тетради. Интересно, начала ли вести дневник Женя?

Кажется, школа и есть та самая стихия, в которой я должен свободно плавать.

Помню, как мать привела меня в первый класс, нарядного и притихшего. А как я гордился, когда получил первую пятерку за то, что сумел чисто, без клякс, с нужным нажимом исписать страницу буквой «В». Очевидно, тогда я думал, что постиг высшую премудрость. В дальнейшем оказалось, что правильный нажим на буквы, да и вообще красивый почерк в наше время — не главное. Писарей с успехом заменили машинистки. Вот если бы в школе учили стенографии…

Узнав, что я еду в командировку изучать проблемы обучения в школах, отец порекомендовал мне почитать ряд статей великих педагогов прошлого. Исписал мудрыми изречениями несколько страниц. Поразило меня очень верное замечание педагога Ушинского. Он увидел в душе человеческой свойство привыкать к фразе, переставая отвечать чувством на эту самую фразу. «И разве мало мы видим людей, — восклицал Ушинский, — с благородным презрением на устах, с байроновской желчью в словах и самой крупной подлостью в сердце?»

Точно замечено. Были такие люди не только в прошлом, но и сегодня их можно встретить, и не обязательно среди молодежи. Есть они и среди педагогов. А чему тут удивляться? Учителя тоже люди. Когда был школьником, считал их полубогами — любимыми и нелюбимыми, но полубогами. Сегодня…

В школе, которую я облюбовал в Морском, первое интервью брал у учительницы, которую не хотел бы называть этим почетным именем. Не сомневаюсь, что священных фраз о призвании учителя, любви к детям, о цветах жизни, которым принадлежит будущее, она произнесла много, но мне, словно кухонная склочница, жаловалась на своих учеников:

— Это не дети, а какие-то выродки, разве их чем-нибудь заинтересуешь?

Гусыня! В ее шипении слышалось столько презрения к ребятам, отданным на ее попечение! Она говорила, что девчонки только и мечтают о кавалерах, а мальчишки (о ужас!) бегают на переменках в туалет курить, а от некоторых старшеклассников на праздничном новогоднем вечере (подумать только!) попахивало спиртным. Я представил себе, как она, вытянув, свой утиный носик, поджав и без того тонкие губы, рыщет среди танцующих пар и принюхивается, не попахивает ли от кого вином.

Расспрашивал ребят о любимых учителях. Назвали несколько имен, а о моей собеседнице сказали, что надоела хуже горькой редьки. Преподает она физику и сделала все от нее зависящее, чтобы ребята не любили этот предмет. И в золотой век физики ни один из ее учеников не мечтает стать физиком! Невежды встречаются среди людей любой профессии, но среди педагогов — это уже черт знает что, преступление… Очевидно, это тема для публицистической статьи, но мне ее не написать. Силенок не хватит.

Да, послезавтра в одной из школ Морского будет комсомольское собрание. Возможно, оно и даст необходимый для статьи материал.

3 февраля

Сколько таких собраний промелькнуло на моей памяти, не оставив никакого следа. Даже собрание, на котором меня принимали в комсомол, было до обидного формальным, скучным.

— Как успеваемость?

— Ничего. Так себе, средненькая.

— Надо подтянуться. Дисциплина?

— Нормально.

— Общественные поручения?

— Оформляю стенгазету.

— Какие будут замечания?

Классная посоветовала подтянуться по математике. «Тройка» — маловато для комсомольца.

— Есть предложение принять. Возражений нет? Нет! Принято единогласно. Поздравляем, Анатолий.

Если это — самое памятное в моей жизни собрание, то что же говорить о других! Чаще всего у нас в школе собрания созывались для «накачки». На них учителя доказывали то, что не требует доказательств: плохая дисциплина — дело никудышнее; получать двойки — недостойно комсомольца. Александр Матросов, Олег Кошевой, Юрий Гагарин всегда были примерными учениками, а потому в час испытаний стали героями. Подобные откровения нельзя назвать лишенными смысла, но они вряд ли привлекают юных к комсомольским собраниям. Я не помню, чтобы кто-нибудь из моих одноклассников с нетерпением ждал, когда состоится очередное комсомольское собрание. Почему-то казалось, что собрания нужны вовсе не нам, а классному руководителю, комсоргу, директору школы.