...И вся жизнь - Павел Гельбак

Не уловив настроения подруги, Анатолий беспечно продолжал разговор:

— Я думал, о нем вчера речь шла. Часто бывает, что у боевых женщин мужья попадаются совсем ни то ни се. Странно…

— Мой папа был очень смелым и хорошим. Хочешь посмотреть его фотографию?

— Покажи.

Женя принесла пухлый альбом. На первом листе была приклеена любительская фотография черноволосого лейтенанта.

Лицо лейтенанта показалось Анатолию очень знакомым. Нет, конечно он никогда не видел и не знал Игоря Печалова. Но именно таким и представлял себе отца Жени. Раньше ему казалось, что Женя очень похожа на мать. Теперь он увидел, что и разрез глаз, и взгляд, и чуть-чуть приподнятую вверх левую бровь Евгения унаследовала от отца.

— А ты, оказывается, дочь своего отца, — пошутил Анатолий.

— Похожа?

— Очень.

— Значит, буду счастлива. Так говорят: если девочка похожа на отца, а мальчик на мать, то будут счастливы. А ты на кого похож?

— Познакомлю с родителями — сама определишь. Хорошие у тебя родители, Женюрка.

— В самом деле тебе нравятся? Для меня нет дороже человека, чем мама.

— Романтичная, женственная и такая боевая! — констатировал Анатолий и тут же спросил, — а как тогда с комендантом мать разделалась, удалось бежать пленным?

— Не знаю, я вчера сама первый раз слышала эту историю. У матери таких историй на книгу бы хватило. Она даже начала писать, да бросила. Писательский труд ей оказался не под силу.

— А если бы мы с тобой помогли ей, как думаешь, согласилась бы Любовь Павловна?

Женя обрадовалась предложению Анатолия. Конечно, надо записать воспоминания матери, кроме того, совместная работа сблизит их, поможет лучше узнать друг друга — об этом она тоже подумала.

В тот же день девушка спросила мать:

— Где твои записи, давай, мы вдвоем с Толиком решили писать о тебе книгу.

— О, оказывается, и ты у меня писательницей заделалась, — засмеялась Любовь Павловна. — Смотри, вместо медицинского не поступи в литературный институт.

В рассказах, или главах неоконченной повести, главной героиней была Валентина Владимировна Ветрова. Не только Женя, но и Анатолий без труда узнали в ней автора записок Любовь Павловну Печалову. Она писала довольно откровенно. Анатолий был счастлив, словно старатель, напавший на золотоносную жилу. Женя радовалась, что теперь у них есть общее дело, и они часами увлеченно работали вместе.

Перепечатав на машинке первые страницы записок матери, Женя спросила у своего соавтора:

— Ты, Анатолий, ревнивый?

Он ответил довольно стандартно:

— Кто любит, тот ревнует.

— Удобная формулировка для домостроя, — возмутилась Женя. — Какая же это любовь, когда жизнь превращается в каторгу, один человек порабощается другим! Любовь — это прежде всего взаимное доверие, вечный праздник.

Анатолий согласился, но заметил, что «вечный праздник» чересчур сильно сказано, в семейной жизни бывают не только радости, но и огорчения.

— Согласна, — перебила Женя, — но и радости и огорчения пополам. Когда вдвоем, то все легче. Друг на друга влияют, один другому помогают. Тогда все легче, правильно, Толик?

Только прочитав дальше записки Любови Павловны, молодой журналист понял, почему так настойчиво Женя интересовалась — ревнив ли ее друг. В записках говорилось, что первый муж Любови Павловны был ревнив до сумасшествия, деспотичен и к тому же труслив.

Анатолий листал страницы конторской книги, в которой писала свои воспоминания Любовь Павловна, но в них не было последовательности, пропущены многие важные события — о них говорилось только намеком. Чтобы все это восполнить, нужна была помощь автора записок.

— Это исключено, — заявила Женя, — мама совсем скисла. Посидела с нами на Новый год, выпила рюмку вина, вспомнила прошлое — и слегла. Боюсь, что придется класть в больницу.

— Прости, Женечка, — Анатолий искренне огорчился, укорил себя за черствость. Увлекся воспоминаниями Любови Павловны и даже не поинтересовался, почему не видит ее, когда приходит к Жене. Не в этом ли проявляется эгоизм молодости, не это ли называют черствостью молодых? Очевидно, когда сам молод, никакие хворобы тебя не донимают, то и не думаешь, что кому-то может нездоровиться. Вот и отец последнее время что-то сильно кряхтит. Врачи говорят, что надо щадить его сердце.

— Значит, мы не сможем больше работать над записками мамы, — огорчилась Женя.

Нет, Толя так не считал. Работу надо продолжать. Обязательно продолжать.

— Надо будет найти документы о партизанской борьбе в нашем крае, — вслух размышлял Анатолий, — достать книги о партизанах, мемуары партизанских командиров. Будем читать, читать и читать, обрабатывать то, что успела написать твоя мама. А потом, когда она выздоровеет, расспросим обо всем, что касается лично ее товарищей по отряду.

Страницы из двух дневников

30 января

Анатолий посоветовал мне писать дневник. Он даже подарил для этого довольно симпатичную общую тетрадь и признался, что сам ведет дневник, который, возможно, даст мне почитать. Я высмеяла его затею. Если он может дать мне читать свой дневник, то может и рассказать все на словах. Дневник пишут не для посторонних глаз. Это — самый скромный и самый молчаливый друг. Он должен уметь выслушивать молча, не давать советов, не осуждать, не смеяться над чувствами. Так что, друг Анатолий, считай, что твоя тетрадь исчезла для тебя на веки вечные. Больше ты ее никогда не увидишь. Иначе ты всегда будешь стоять передо мной, контролировать мои мысли, и я стану к тебе приспосабливаться. Буду стараться писать так, чтобы тебе понравиться, выглядеть лучше, чем я есть на самом деле.

Но как же я тогда смогу прочесть твой дневник? Ты ведь согласен только на обмен — обмен чувствами, мыслями, выраженными вслух, — это еще можно понять, но ты хочешь знать самое сокровенное, даже те мысли, которые только промелькнули в голове, те чувства, которые только зреют во мне, в которых я еще сама не разобралась. Не много ли ты хочешь, Толик? Тогда я перестану быть сама собой. А может быть, так и будет лучше. Ведь порою мне так хочется слиться с тобой, чтобы мы перестали быть двумя разными людьми, а стали одним целым. Для этого нужно полное родство душ. Сегодня, сейчас, у меня нет таких мыслей, таких чувств, которые я хотела бы скрыть от тебя, а что, если завтра они появятся? Может быть, вредно, непедагогично говорить тебе, какое место в моих мыслях отведено твоей персоне. Я умышленно написала «непедагогично» — ты же сейчас ударился в педагогику. Бессовестный. Уехал, оставил меня одну, и как раз в такое время, когда очень-очень мне нужен. Понимаешь, очень!

2 февраля

Мать свезла в больницу. Рентген показал опухоль пищевода. Врачи оставляют крохотную надежду — возможно, она доброкачественная, но операция неизбежна. Мама почти ничего не ест. Сильно исхудала. И в таком состоянии она думает обо мне больше, чем о себе. Сегодня спрашивала:

— Толя вернулся из командировки? — А затем добавила: — Он, кажется, порядочный парень, не вертопрах.

Маме, очевидно, очень хочется, чтобы я прибилась к какой-нибудь гавани. Такой гаванью можешь стать и ты, Анатолий. Но ведь ты молчишь. Может быть, и рано говорить о свадьбе. Впрочем, мне кажется, что пора. А может, я тебя нафантазировала, выдумала тебя таким хорошим, а ты ординарная дрянь. Прости, я, конечно, о тебе так не думаю.

3 февраля

Гадкая я, гадкая! Мне сейчас надо думать только о мамочке — ведь она сильно мучается, ей, возможно, осталось жить считанные дни. Чудовищно! Такого быть не может. С детства, с того времени, как помню себя, я вижу рядом мать. Она такая же привычная, как солнце, как воздух. Без нее не может быть жизни — значит, она вечна. Она во мне, всегда со мной! Почему я не ощущаю сейчас ее боли? Почему позволяю себе думать в такое время не только о ней, но и о тебе? Мать у меня одна. Другой никогда не будет! А ты?

Что же ты молчишь, Толя, или, может быть, тебе нечего сказать? Мать чувствует мое смятение, чувствует, как мне трудно. Перед см… Нет, не стану дописывать это слово. Она еще вернется из больницы. Но сейчас, я знаю, если мама в сознании, то она думает обо мне. Такой и должна быть любовь. Только такой!

Почему же ты не торопишься приезжать, даже не позвонишь по телефону? Когда-то я слышала странное выражение: «любовь до семафора». Неужели и такая бывает?

5 февраля

Прошло еще два дня. Какая длинная командировка. На улице холодно, метет вьюга, а в сердце тоска. Только что вернулась из больницы. У мамы без перемен. Как она страдает, бедная. Какие у нее сегодня были глаза! Кажется, они кричали. Нет, нет они умоляют, любят, страдают. Я боялась, что разревусь.