Новая сестра - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Осторожнее, Катенька, не простудись, – улыбнулась Элеонора.
– Не волнуйтесь, мамаша, не дадим такой красавице замерзнуть, – сверкнул косеньким зубом молодой боец, которому Катя накладывала колосовидную повязку прямо поверх шинели, – согреем небось.
Элеонора сдвинула брови:
– Держите себя в руках, товарищ красноармеец! – но почему-то на душе стало тепло оттого, что ее назвали мамашей.
Условно раненные прибывали, и под навесом, где был развернут перевязочный пункт, становилось все веселее. Бойцы отчаянно флиртовали с сестричками, и Элеонора видела, что никакие насупленные брови не в силах это остановить. Ребята выпрямляли спины, вздергивали подбородки, бросали на девушек томные и горячие взгляды, а те, кому выпал жребий изображать тяжело раненных, лежали на брезенте перед госпитальной палаткой и ежесекундно подзывали сестер слабыми голосами.
Убедившись, что Любочка справляется с работой, Элеонора, воодушевленная тем, что ее произвели в мамаши, осталась наблюдать за перевязочным пунктом, чтобы немедленно пресечь любую развязность со стороны бойцов. «Даже в нынешние свободные времена есть границы, – подумала она чопорно, как настоящая мамаша, – словесный флирт ради бога, распускание рук в любой форме – категорическое нет».
Костя, как самый опытный хирург, стоял на медицинской сортировке, то есть носился по поляне, осматривая вновь прибывших и определяя, кого куда.
Подбежала Любочка, очень серьезная и очень хорошенькая в этой своей серьезности. Элеонора сказала, что она молодец, все делает правильно, но пусть готовится к тому, что поток пострадавших возрастет. Ибо Стенбок если проводит учения, то проводит их на всю катушку. Перевязочного материала на всех не хватит, поэтому пусть Антипова потихоньку снимает повязки с тех, кому уже оказали помощь, и скатывает бинты для повторного использования.
Подошел Гуревич, потирая руки в огромных пушистых варежках, и остановился рядом с Элеонорой.
– Как хорошо, когда это только игра, – он рассеянно улыбнулся, прищурив свои бездонные черные глаза, – а когда не игра, то не так хорошо.
Она кивнула.
– Так и не смог привыкнуть, – продолжал он, – мужики молодые, красивые, им бы пойти поесть, погреться, что-то сделать хорошее, девушку порадовать, а нет, остаются лежать на поле боя холодной мертвечиной и даже похоронить сами себя не в состоянии. Зачем? Ради чего?
– Я не знаю, Лазарь Аронович.
– И я не знаю. Но весь мир имеет, видимо, какую-то причину считать, что война это не безумие.
Она пожала плечами.
– О, смотрите-ка, кто пожаловал, – Гуревич радостно рассмеялся и указал рукой на просеку, по которой к ним приближались два всадника.
Это оказались Стенбок на вороном тонконогом коне, в котором более искушенный человек, чем Элеонора, увидел бы хорошую породу, и, неожиданно, Мария Степановна на гнедой лошадке с белой звездочкой во лбу.
– Здравия желаю, – сказал Александр Николаевич, не спешиваясь, – доложите обстановку. Как вы справляетесь с потоком пострадавших?
– Спасибо, Александр Николаевич, все в порядке, – сказала Элеонора.
– В штатном режиме, – добавил Гуревич.
– Как личный состав? Не замерз? – спросила Павлова, пригибаясь к шее своей лошадки и похлопывая ее по упругой блестящей щечке.
Вспомнив, что сегодня командует не она, Элеонора вызвала из палатки Любочку. Та, неумело вытянувшись по стойке «смирно», доложила обстановку.
– Вольно, – кивнул Стенбок, – и доведите до личного состава, что скоро подвезут котловое.
Когда Люба убежала, Костя подошел к Александру Николаевичу. Конь Стенбока фыркнул, как-то очень по-человечески вздохнул и переступил копытами.
– Александр Николаевич, вы не рано сели в седло? – спросил Костя негромко. – Смотрите, как бы у вас позвоночник в сапоги не высыпался.
– Не беспокойтесь, Константин Георгиевич, я всегда отлично чувствую себя верхом, – процедил Стенбок.
– А я вот как собака на заборе, – засмеялся Костя, – последний раз сидел на коне, дай бог памяти, в восемнадцатом году.
– Давненько.
– Да, точно, как раз навещал Элеонору Сергеевну в госпитале.
– Вы были ранены? – спросила Павлова.
Элеонора покачала головой:
– Нет, всего лишь тиф.
Она зажмурилась, и воспоминание будто ударило под дых, будто она провалилась в ту палату, увидела белый в трещинах потолок и стакан на тумбочке, свою исхудалую руку на вытертом до веревочной основы одеяле, даже запах карболки причудился, и тут же возникло лицо Кости, тогда еще доктора Воинова и Константина Георгиевича, молодое, веселое, и, конечно, это был обман памяти, но во взгляде его промелькнуло что-то кроме сострадания…
Господи, неужели это было пятнадцать лет назад? А такое чувство, будто бы вчера, или вовсе не было, или было с кем-то другим…
Стенбок повернул своего коня в сторону перевязочного пункта, откуда доносилась приятная симфония из напористого юношеского смеха и смущенного девичьего хихиканья.
– Отставить разговорчики! – зычно крикнул он. – Уверяю, в боевой обстановке вам будет не до смеха!
Бойцы тут же притворились умирающими, а сестры вытянулись по стойке «смирно». Наверное, Элеоноре показалось, померещилось от искрящейся влюбленности всех во всех, но Стенбок надолго задержал взгляд на Кате Холоденко. Что ж, настоящий русский офицер, коим Стенбок сегодня выглядел на все сто процентов, выбрал бы именно такую девушку, наивную, чистую, тихую, но скорую в работе.
«Да нет, глупости какие, – поморщилась она, – он старше ее на… какая разница на сколько, когда он меня старше! А я, видно, старею, раз начинается любовный бред по доверенности. Катя умная и достойная девушка, а Стенбок старый сухарь и нетерпим к своим порокам так же, как и к чужим. Пусть она понравилась ему, это ясно видно, но соблазну он не поддастся».
Стенбок тем временем объехал перевязочный пункт.
– Возвращайтесь к работе, – произнес он наконец, – и, ради бога, отнеситесь к ней серьезно, ибо в настоящей боевой обстановке вы будете лихорадочно вспоминать уроки сегодняшнего дня.
Костя улыбнулся:
– Вот не сидится человеку в мирной жизни.
– Скоро кашу привезут, – повторила Павлова. В коротком тулупчике, галифе и сапожках, раскрасневшаяся, радостная, она выглядела совсем на себя не похожей.
Стенбок прогарцевал по поляне. Он так безупречно держался верхом, что сразу становилось понятно – это не рисовка, а многолетняя, доведенная до автоматизма привычка. Если про Павлову можно было сказать, не сильно преувеличив, что она родилась в седле, то Александр Николаевич составлял с конем единое целое, как кентавр.
«С такой посадкой можно сразу расстреливать, как царского офицера», – хмуро подумала Элеонора.
