Иду над океаном - Павел Халов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И никто не пришел в этот день. На голый, ничем не покрытый стол мать и сестры натащили всякого. Караси вяленые, глухари, грибы маринованные и соленые, с холоду, огурцы с хрустиком, словно они такие и выросли соленые. И опять глухари и караси, и таймень, но уже горячие, и картошка в отдельной миске — без ничего.
А пили водку. Все. Сестры по стаканчику крохотному, мать — чуть больше. Мужики — по тонкому стакану. Молодой подали, как и сестрам, стаканчик, но с золотым ободком.
А водка стояла на столе в четверти, — такой теперь не продают.
Мать перехватила взгляд сына на эту чудовищную посудину, сказала:
— Отец в район ездил, в бутылках купил. А сюда слил.
Ели долго и много, почти до вечера. Даже Танька. После водки глаза у нее блестели и были любопытными. Она то и дело стреляла в молодую глазами.
Мать сказала:
— Угомонись. Выйдешь замуж, сама узнаешь.
Танька, словно пойманная с поличным, опустила очи долу.
Курашев захохотал:
— Ну, брат… То есть ну, сестрица.
— Долго побудете? — спросил отец.
— Неделю, батя…
— Мать вам тут половину изготовил. Живите.
— Спасибо, батя.
— Завтра с соседом в лес пойдем. Берлогу тебе обложили. Ждать нельзя больше — встанет.
— Отлично, батя.
Курашев смотрел на лица своих сестер, отца, матери. Он видел стены, по-сибирски нештукатуренные и небеленые, бревенчатые. Он ощущал сквозь носки чистый некрашеный пол, сидел на крепком, удобном стуле и чувствовал по левую руку от себя присутствие женщины, которая принадлежит ему и которая его ждет.
Ему сделалось отчего-то грустно и нежно в душе. И он положил руку на плечи жены. Он сделал это невольно и тотчас убрал руку. Но домашние уже заметили. Он понял это, когда спустя несколько минут отец сказал, вставая:
— Ну довольно, мать. Спасибо. Ребята с дороги. Отдохнуть им надо.
Сестры убирали посуду. Мать повела Стешу в комнату, что отвели им и все там приготовили. А отец поглядел на сына и сказал:
— Покурим на воле?
И они вышли на крыльцо и долго молча курили, глядя в вечереющее небо и на снег.
Курашев вошел к жене. Она стояла перед окном, что было обращено к лесу. Он встал с нею рядом, обняв ее за плечи. Стеша откинулась на его руку — ей было хорошо, и он не стал ничего говорить.
Потом повернул ее к себе, расстегнул пуговку платья — не верхнюю, а среднюю, там, где начиналась лопатка.
Она чуть улыбнулась сомкнутым ртом, глаза ее были прикрыты, а ноздри трепетали от дыхания. Он пригнулся и поцеловал ее холодными с мороза губами.
И, когда она была с ним в постели, ока сказала тихо-тихо, одним дыханием:
— Хочу, чтобы здесь… Здесь начался сын.
Проснулся Курашев ночью. В комнате было светло от луны и от снега за широким окном. Он осторожно встал. Жена его, обнаженная, лежала на правом боку, чуть подогнув ноги. И она показалась ему настолько прекрасной, что он с сожалением прикрыл ее одеялом, скомканным в ногах.
Потом он, ступая босыми ногами по чистым и теплым половицам, подошел к окну и открыл его. Дома никогда не замазывали окон на зиму, — это он помнил. На улице было тихо и совершенно безветренно. И, наверное, от этого холодный воздух только прикасался к его лицу, к его груди и плечам, он почему-то не тянул вниз, к ногам, и медленно входил в комнату.
Было тихо. И впереди неподалеку темнела тайга, а небо над ней было светлым и бескрайним, и ни одно движение, ни один всплеск рукотворного огня не достигали зрения Курашева.
Проснулась жена.
— Костя, — позвала она сонным теплым голосом.
Но, видимо, то, что заставляло его сердце биться с какой-то удивительной полнотой, окончательно пробудило и ее.
— Ты не спишь? — спросила она и не стала ждать его ответа.
Курашев услышал шелест одеяла и потом звук ее шагов — это никогда ни с чем не спутаешь — звука женских босых ног, женское дыхание и шорох движения женщины за своей спиной. И он ждал, когда она подойдет. Она подошла и облокотилась на подоконник, касаясь его уже остывшего плеча своим плечом.
Она проговорила тихо и раздельно:
— Этому нет конца!.. Костя, этому же нет конца. Какая ночь!
Он понял, что Стеша говорит не только об этих прошедших минутах и тишине, а еще и о том, что пережила уже здесь, на этой земле. Он посмотрел на нее. Светились, словно мерцали сами по себе, кончики ее ресниц, брови и весь контур лица, словно кто-то специально очертил ее профиль…
И вот теперь Курашеву до тоски захотелось увидеть ее всю.
Он усмехнулся. Теперь она спросила его:
— Ты что?
— Так.
— Неправда, — сказала она, приподнимаясь на локте над ним. — Ты думаешь. Я знаю, ты сейчас думаешь не об океане. Ты думаешь о чем-то хорошем.
— Да, — сказал он. — Я вспомнил ночь, Стешка. Помнишь ту — у бати.
— Ты сумасшедший, — сказала Стеша.
Не могла же она сказать ему, что вся ее жизнь с ним — продолжение той ночи.
— Ты знаешь, Стешка, — сказал Курашев. — Это смешно, но я видел тебя только девочкой. Я не видел тебя целую жизнь…
…Вернулись они в сумерках.
Посередине комнаты, у стола, вытянув больную ногу и откинувшись на спинку стула, сидел полковник Поплавский. Он был в форме, с Золотой Звездой над орденскими планками, и фуражка его лежала на углу стола.
Стеша замешкалась в прихожей, Курашев вошел первым и замер. Он не знал, что должен делать. А на душе у него сейчас было просторно и чисто. Точно он надышался снега. И он смотрел на полковника так, точно ждал этой встречи и рад был видеть этого человека.
— Ну вот, — только и сказал Поплавский. Курашев все стоял в дверях, чуть улыбаясь, и глядел на него. — Дети твои, капитан, спят… Я застал здесь соседку.
— Ее зовут Жанна. Я очень рад, что вы пришли, — сказал Курашев.
— Я знаю, как ее зовут. Между прочим, мы нашли куски твоего истребителя… А они все летают. Летают вдоль границы. Пока тебя не было, дежурные уже дважды ходили туда.
Курашев промолчал. Он прошел в комнату, сел на тахту, оперся руками о ее края. Теперь он видел полковника сбоку. Полковник не повернулся к нему и не изменил позы.
— А еще я пришел сказать тебе, что ты представлен к боевому Красному Знамени.
И эту фразу он произнес так же спокойно и устало, как и все, что говорил прежде. Вдруг он повернулся — грузно и неловко:
— Но я знаю — дело не в этом. Для меня, для тебя — не в этом дело. Я знаю одно, капитан, нам надо так держать. Знаешь, есть у моряков такая хорошая команда…
Поплавский хотел просто посидеть в комнате с этими людьми и помолчать. Или выпить с ними молча. В кожаной куртке, что он оставил в прихожей, у него был коньяк. И лимон был. Отличный, сочный, запах его Поплавскому чудился даже здесь.
Вошла Стеша и не удивилась, застав его. Она тихо скользнула к мужу и села рядом с ним. Поплавский охватил их взглядом — так похожих друг на друга — и усмехнулся. Ну, а если нужно было говорить сейчас с человеком, которого он посылал на смерть, то он хотел бы говорить о чем-нибудь другом, только не о чужих самолетах.
— Слушай, Стеша, — сказал Поплавский. — Я принес коньяк, там, в тужурке. Давай-ка мы с капитаном выпьем? А? Давай-ка, дорогая…
* * *И опять Ольгу потянуло к Нельке. Потянуло так неодолимо, что она едва дождалась часа, когда можно будет пойти туда. Ольга шла пешком и заставляла себя не спешить, пила у стойки жгучую, полную пузырьков газированную воду и снова шла дальше, покачивая сумочкой и чувствуя на спине, на обнаженных руках и на икрах ног легкую тяжесть сентябрьского пополуденного солнца.
Нелькин дом из светло-серого кирпича, весь в темных пятнах от круглых крон городских стриженых тополей, показался ей похожим на лошадь, серую в яблоках. Ольга даже засмеялась.
На третьем этаже Ольга постучала. Она была уверена, что Нелька дома. Из глубины квартиры, откуда сквозь щели в двери веял сквозняк, донесся Нелькин голос:
— Не заперто!
Ольга вошла. Нелька в зеленой мужской рубахе с закатанными рукавами, в спортивных брюках и в ботинках стояла спиной к двери перед мольбертом. На нем громоздился большой, строго квадратный холст. Она повернулась не сразу, а еще некоторое время глядела на холст, чуть склонив голову к плечу. Потом она оглянулась и вся еще была не здесь, а там, в холсте, и глаза ее смотрели куда-то мимо Ольги, а лицо, худое, темное, заострилось еще больше и словно постарело. Но она через мгновение улыбнулась и снова стала Нелькой. Она подошла и, пряча за спиной руки, испачканные краской, поцеловала Ольгу в щеку холодными губами.
— Ты молодец, Ольга. Молодец, что пришла! — Она сказала это так искрение, что у Ольги стиснуло горло.
— А знаешь, твой дом — серый в яблоках!..
Нелька забыла, что ее руки испачканы, схватила Ольгу за локти, повернула к свету и засмеялась, закинув голову. И Ольга засмеялась тоже…