Оступившись, я упаду - Лагуна Софи

— На случай, если нападет враг.

— Брайан Лоусон.

Майкл фыркнул.

38

Уорлли оставили меня в покое. Дед сказал, это из-за того, что Рэй попал в тюрьму, — ублюдки стали бояться его еще больше.

«Не волнуйся о них, ты хорошо их знаешь». Кузены Уорлли в автобусе смотрели сквозь меня, будто я была невидимкой. А существовала ли я на самом деле? Были ли у меня руки, ноги и туловище, как у остальных людей? Я знала, что у меня есть рот. Кирк заявил, что зубы у меня растут кривые, как погнутые зубцы у вилки.

— Зубы у Джастин растут точно так же, как и у других людей. Оставь ее в покое, — осадил его дед.

Кирк взял две вилки и стал изображать их разговор между собой.

— Я Джастин, — сказал он. — Вы уже знакомы с моими зубами?

Я выхватила у него из руки вилку и прижала к его лицу.

— Отвали, Кирк.

— Вилка убила меня вилкой! — вскричал он. — Ха-ха!

* * *

После объявления приговора отцу живот у деда разболелся еще сильнее. Он начинал пить пиво прямо с утра, он не собирал яйца у курочек, а в иные дни даже не разжигал костер. В доме целыми днями было холодно. Я надевала на себя всю одежду, какая только у меня была, и ночью вместе с одеялом накрывалась еще и полотенцами.

— Принеси пива, — велел дед. Он схватился за живот. — Неужели ты еще не напился, ублюдок?

Дед выпил пиво, посмотрел в окно и покачал головой. Он все качал ею и качал, без остановки.

По субботам, если по телевизору показывали фильмы с Джоном Уэйном, я находила нужный канал, и мы смотрели его вместе. Иногда могли показать три фильма подряд: Джон Уэйн в роли Ринго Кида, Джон Уэйн в роли Квирта, Джон Уэйн в роли Дэви Крокетта. Мы смотрели, как Джон Уэйн стреляет в Пламмерсов и мексиканцев в Ларедо. Мы смотрели, как он скачет на Старлайт, Герцоге и Чудесном Коне. Мы видели, как он целуется с Фитерс, Морин и Софи Лорен. Дед курил и пил пиво, а я ела кукурузные хлопья. Перед тем как лечь спать, я выглядывала в окно и видела, как вдоль ограды идет Джон Уэйн с обрезом на взводе. В темноте я поднимала свой девятимиллиметровый пистолет и говорила: «Мы на одной стороне, крутой парень».

* * *

На Пасху Майкл должен был поехать в Сидней. Он говорил, что не хочет, но у родителей там какие-то дела. Я по нему скучала. Дед держался за живот с самого начала пасхальных каникул и до конца и ни разу не разжег костер. Мне оставалось только ждать. За день до начала учебы зазвонил телефон. Трубку взял дед.

— Кто? — спросил он и протянул мне трубку: — Это тебя, Джастин.

— Алло?

— Джастин, это Лара Хупер — мама Майкла.

Дед наблюдал за мной.

— Привет, — сказала я.

— Джастин, мы бы очень хотели увидеть тебя. То есть Майкл очень хотел бы с тобой повидаться. — Я расслышала в трубке, как Майкл что-то прокричал. Но я не разобрала слов. Голос у миссис Хупер казался грустным. — Можем мы приехать и забрать тебя в гости?

— Что такое? — спросил дед.

— Это миссис Хупер. Она хочет, чтобы я пришла к ним в гости.

— Кто?

— Миссис Хупер.

— Будь дома к чаю, — сказал дед и вышел во двор.

— Да, — сказала я в телефон.

— Спасибо, Джастин. Я тебе очень благодарна.

* * *

Когда миссис Хупер забрала меня возле участка деда, Ники и Майкла не оказалось в машине.

— Мне показалось, что одной мне будет легче приехать и забрать тебя, — сказала миссис Хупер. — Майкл тебя ждет.

В машине наступила тишина. Мы не разговаривали. Я смотрела на длинные полосы пшеницы, растущей вдоль дороги, которые тянулись далеко-далеко, пока не терялись из виду.

Мы подъехали к дому, и я зашла внутрь вслед за миссис Хупер.

— Майкл! Джастин приехала.

Майкл вышел из своей комнаты, глаза у него были красными.

— Вы можете пойти во двор, если хотите, — сказала миссис Хупер. — Я принесу вам апельсиновый сок и шоколадный торт. Тебе же нравится шоколадный торт, Джастин?

— Да, — ответила я, не понимая, почему глаза у Майкла такие красные, и почему его не было в машине, и почему меня так неожиданно привезли к ним в дом.

Я пошла за Майклом на задний двор, под шелковицу, чьи усеянные листьями ветви нависали над лужайкой правильным кругом, будто зеленое платье. Мы сели на качели под ее ветвями.

— Спасибо, что приехала, — сказал Майкл.

— В чем дело? — спросила я.

— Мы переезжаем.

— Куда?

— В большой город.

— В какой город?

— В Сидней.

— Почему?

— Чтобы я мог ходить в другую школу.

— Почему?

— В школу с медицинским обслуживанием.

— Что это значит?

— Не знаю. Для таких детей, как я.

— Вот как…

Майкл уперся костылем в землю и качнул сиденье.

— Когда?

Он продолжал упираться костылем в землю, пока сиденье не поднялось высоко, потом оно дернулось и подскочило.

— Через две недели.

— Вот как…

На траве остались полосы от костылей Майкла. Глаза у меня щипало. Когда я их открыла, шелковица расплылась, будто сквозь зеленую листву лил сильный дождь. Качели все еще раскачивались.

* * *

Этой ночью я долго сидела с курочками — с Мисси, Леди и еще одной Леди, с Мадам и Девочкой, и Петушком. Они клевали вокруг меня землю. Мисси забралась ко мне на ноги, и Петушок позволил мне держать ее и гладить. Дождевые тучи, которые собрались во мне, стали выходить через нос, глаза и рот. Слезы закапали на мягкие перышки.

* * *

Я знала, что Майкл был ни в чем не виноват, но если бы я снова с ним заговорила, то никогда не смогла бы снова вернуться в дом деда, или в школу, или еще куда-нибудь. У меня не осталось бы места, куда я могла бы вернуться. В школе я отвернулась от него, но он взял меня за плечо и развернул к себе; его никогда не волновало, кто смотрит на него или кто может услышать, ему было плевать, что голос у него такой медленный, что он тянет слова, что слишком громко дышит, что издает странные звуки.

— Мы же все еще можем разговаривать по телефону, писать письма, — произнес он.

— Нет, — сказала я.

Майкл стоял перед школой, на дорожке, тело его дергалось и тряслось, а лицо заливали слезы. Его папа с озабоченным видом быстро шел к нему. Он смотрел только на Майкла и не видел меня, будто меня там и не было. Я побежала к беседкам и оставалась там, пока Майкл и его родители не уехали.

* * *

Где же хранится все то, что мы делаем? Кто знает о том, что мы делали? Кто знает о палатке, о ежевике, об Антарктиде и Черном Красавце, о грузовиках с подъемниками, о машинах без тормозов, об археологии? Я закрыла за всем этим дверь, будто ничего этого никогда не было. Но стоило мне лечь в постель, как эта дверь сама распахивалась — я не могла ее остановить — и Черный Красавец снова скакал через поле к Джо Эвансу, черная грива развевалась по ветру. Джо раскидывал руки в стороны и кричал: «Красавец! Красавец!» — и они снова были вместе, Джо и Красавец. Перед тем как уснуть, я снова видела, как мы с Майклом отправлялись в Антарктиду, где на снегу оставались только наши следы, только мы с Майклом шагали по льдам и устанавливали наш флаг. Перед сном, за несколько коротких секунд, меня окружала новая Йоламунди, с эвкалиптами, треской и какаду, которых мы видели словно впервые, будто мы приехали издалека, и все вокруг казалось незнакомым. Но наступал следующий день — и я притворялась, что ничего этого не было, а место за партой рядом со мной всегда оставалось пустым.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

39

Наступил первый день учебы в старшей школе Эчуки. Я шла по Хенли-трейл к автобусной остановке. Вокруг установленного дедом камня выросла высокая трава, и теперь его почти не было видно. Я вошла в автобус, не глядя на остальных детей. Когда я села на переднее сиденье, почувствовала, что на прокладку снова вытекла кровь. Она шла у меня уже три раза. В самый первый раз я подумала, что ко мне перешла желудочная бактерия деда. Я лежала в постели, не вырезала картинки из журналов, вообще ничего не делала, держала руки на животе и ждала, когда бактерия успокоится. Но когда я увидела кровь на трусиках, то поняла, что это просто пришли месячные — ведь мне было уже тринадцать. Джулия Ригни говорила, что к большинству девочек они приходят в тринадцать лет. Пелена, закрывающая небо, казалось, стала еще гуще, словно плотная резина. Ее ничем нельзя было разрезать. И неважно, светило солнце или нет: когда приходили месячные, небо каждый раз давило на меня сверху.