Ключ от этой двери (СИ) - Иолич Ася

– Ты обзываешь моего мужа. Она сказала, ей понравился один человек, который вёз её в Ордалл, – с удивлением вспомнила Аяна. – Конда, кто её привёз из Тайкета?

– Не имею ни малейшего представления, – так же удивился Конда. – У меня тогда отняли "Айэне", и я начал пить.

– Не представляю тебя пьяным.

– Не надо. Это страшно. Я больше не вернусь туда. Я вернулся к тебе, и никогда больше не спущусь в ту тьму, в которой побывал. Айи, если я сломаю руку или ногу, я буду терпеть. И больше никаких дурманящих зелий, хорошо? Даже если я буду смертельно ранен, и ты решишь из милосердия облегчить мою боль. Я хочу до последнего вздоха быть живым и осознавать... Никакая телесная боль не превзойдёт...

Он начал крупно дрожать, и лицо потемнело, как резко темнеет небо перед внезапной грозой, и Аяна замерла, потом рванулась к нему, хватая его лицо в ладони.

– Конда... Конда. Конда! Вернись ко мне. Конда. Я тут. Слышишь меня? Говори со мной... Конда!

Он наконец очнулся, тяжело дыша. Аяна прижалась лбом к его лбу, поворачивая его голову к себе, и долго целовала слегка посиневшие губы.

– Хорошо. Как скажешь. Никакого дурмана. Конда, можно спросить тебя? Это может сделать тебе больно.

– Возьми меня за руку, и тогда спрашивай.

– Когда ты сломал ногу, и Сола напоила тебя зельем...

– Меня вёл твой голос. Я слышал твой голос, и чувствовал тебя рядом. Ты была как луна над заливом, и твой голос, как серебристая дорожка, тянулся ко мне в этой... Ты говорила со мной. Ты говорила, что не навредишь мне, и что будешь нежно касаться меня, а потом упрекнула, что я ушёл, оставив тебя. И ты касалась меня прохладными руками, как сейчас, и я был над этой... Я не падал.

– Можно, я обниму и поцелую тебя?

– Нужно. Нужно. Зачем ты спрашиваешь?

Он повернулся к ней всем телом и недоуменно взглянул на неё.

– Тебе не нужно спрашивать. В твоём присутствии я очищаюсь от этой тьмы. Знаешь, в одном из тех тёмных... в один из дней, когда меня увозили от тебя, мне вдруг привиделось, что ничего не было. Я метался в бреду, в тревоге, сводящей меня с ума, и меня опутывала мысль, что всё, что было – лишь плод моего больного рассудка, мой бред после той болезни, что мы подцепили в Нанкэ. Передо мной вставали картины, я видел тебя, слышал твой голос, но что-то чёрное шептало мне из мрака, что я выдумал тебя, что ничего этого не было, что в пути мы заболели, но выздоровели, и просто возвращаемся в Ордалл. Так бывало в детстве, во сне, когда я скакал в нём на лошади с каким-то другом, и рядом бежала его пёстрая собака, но, просыпаясь, я понимал, что этого человека не существует. И потом до вечера на меня накатывали волны тоски от несбыточности этого сна. Я начал верить в то, что действительно безумен, а после того, как мы пришли в Ордалл, и Пулат ничего не сказал о вашей долине, у меня снова возникли эти навязчивые мысли. Я строил шхуну и постоянно думал – а что если я доплыву до вас, но увижу лишь стену из скал вместо пляжа и рукавов Фно? Как те недостойные корыстные грабители, искавшие золотую долину на материке Паден? По преданиям, она как часть высоких небес, как часть оурана на земле, где нет места грехам и недостойному, но она и не открывается грешникам... Единственное, что осталось у меня – это листы с текстами и нотами, что ты писала мне. Я часами вглядывался в твой почерк, вспоминая твои нежные ладони, а потом зачем-то писал, повторяя его, и очень зря, потому что, как только начало получаться, у меня исчезло единственное доказательство того, что ты есть вовне, а не только внутри меня. Что ты – не скрытая часть меня, которая проявилась видениями из-за болезни, а существующий наяву человек.

– Конда, но как же твои записи? Ты оставлял записи о долине в своей большой книге!

– У меня её нет. Книги нет. Думаю, она у Пулата. Я боюсь, что он как раз отправился в вашу долину.

– Почему? Почему боишься?

– Он может попытаться воспользоваться... наивностью ваших людей в свою пользу. Он пытается обращать в золото всё, чего касается, и делает это, по его словам, во имя долга перед родом. Он говорит, что это обязанность и ответственность имеющего власть, – строго поддерживать существующий порядок, и ничто не может быть превыше этой ответственности. А у него есть эта власть, потому что он входит в совет крейта Алты по внешним делам Арная, как и мой дед, Самел, в своё время входил в число советников.

Аяна взглянула в его лицо, вновь ставшее резким и жёстким, и сунула руки ему под камзол, обхватывая и прижимаясь щекой к его груди.

– Мы принесли вам потную лихорадку и заразили непоседливых парней желанием повидать мир. Но это пустяки по сравнению с тем, чем вам грозит такое вмешательство извне. Он может заразить алчностью и всем тем, чего у вас в долине нет, чем ваши души ещё не переболели.

– Я знала, что мне будет сложно в твоём мире, но иногда, особенно, когда тебя нет рядом, меня охватывает отчаяние от того, что я так мало понимаю. Вернее, я понимаю уже достаточно, но то, что я вижу, часто расстраивает меня.

– Надеюсь, я не заразил тебя своим безумием.

– Сходить с ума – так вместе.

Коляска остановилась около рощи олли, не доезжая до дома Эрке. Аяна, поправляя бороду и камзол, спрыгнула, отпуская пальцы Конды, и забежала за деревья.

– Поистине чудесные преображения, – хмыкнул Конда, оглядывая её платье, когда она выскользнула из-за сероватых стволов. – Ты меняешься просто по щелчку пальцев.

– Стараюсь угнаться за тобой, – улыбнулась она.

Ташта был привязан к одному из деревьев неподалёку от ворот Эрке. Она прижалась к его гладкой, блестящей шкуре щекой, обхватив за шею, а он косился на неё дружелюбно. Аяна с улыбкой чесала его шею под гривой и мохнатые щёки, потом отвязала и подвела к воротам.

– Сегодня его привёл сюда камьер безумного кира, – сказал Томилл, подозрительно глядя на Аяну. – Я смотрю, вы трое нашли друг друга?

Он осёкся и слегка попятился под взглядом Аяны.

– Прости, капойо, я пошутил, – промямлил он, слегка бледнея. – Это шутка. Прости.

– Она смешная, – сказала Аяна с улыбкой. – Каждый человек немного безумен по-своему. С какой стороны посмотреть. И в любом безумии веселее вместе.

– Ты немного пугаешь меня, капойо, – сказал Томилл, нахмурившись.

– Прости, – весело сказала Аяна, не испытывая ни малейшего сожаления.

Гелиэр подняла глаза ей навстречу радостно и взволнованно.

– Десятого числа, – сказала она. – Десятого числа я уйду в их род. Ты будешь оплакивать меня? Это делает мама и остальные родственницы по женской линии, но мамы нет, а сестра отца далеко на юге.

– Если это необходимо, то я готова, – кивнула Аяна, занимая кресло у окна. – Как поживают твои цветы?

– Вот, – с гордостью повернула Гелиэр станок. – Закончила ещё два бутона. Аяна, отец сказал мне, что я могу взять мамино покрывало. Я сначала хотела новое, чтобы, как ты говорила, начать заново историю своего мира, но я вчера весь день и сегодня всё утро думала об этом, и поняла, что лучше возьму мамино. Я хочу как-то почтить её память.

– Ты это решила ещё и потому, что поняла, что за оставшееся время не успеешь вышить на нём то, за что не стыдно будет перед дочерью? – улыбнулась Аяна. – Зря. Я бы помогла тебе. Вышивали бы по очереди, ты устала – я продолжила, и вполне бы успели изобразить что-нибудь чудесное.

– И это тоже, – смущённо отвела взгляд Гелиэр. – Но я вышиваю не так быстро, как ты, и моя часть работы к тому же выделялась бы неровными стежками. Лучше не надо.

– Как хочешь. Где оно? Я хочу посмотреть. Ни разу не видела ничего, что у вас связано со свадьбой.

– Саорин как раз пошла за ним в подвал. Оно там в сундуке. А ещё мне наконец пришло приглашение от Риды... От Айлери. Завтра они ждут нас с визитом.

Аяна почувствовала внезапную дурноту. В животе опять поднялся комок водорослей со дна Фно, липкий, тревожный, противный. Она усилием воли отогнала мысли о том, как Конда орал на Айлери в приступе бешенства, и поморщилась. Она, Нелит Аяна, подписала тот договор. Ничего не поделаешь.