Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

— Ничего страшного, — вежливо ответил Сергей и полез наверх.

Удобно приткнуть чемодан в изголовье ему так и не удалось, а поставить его в ногах он побоялся — неровен час, умыкнет кто-нибудь из постоянно шмыгающих по проходу пассажиров, а потом ищи ветра в поле.

В чемодане лежала тщательно упакованная коробка с отобранным материалом — предметными стеклами с мазками, полученными из взвеси испражнений, мочи и крови пятерых односельчан Рустэма Гаджиева. Для предотвращения ферментного аутолиза бактерий и стабилизации макромолекул Сергей использовал термическую фиксацию над пламенем горелки и фиксирующие растворы — формалин и спирт. Методы грубые, но большего с тем, что сумел достать в Тбилиси Дагир, сын Рустэма, сделать было нельзя. Во всяком случае, подобная обработка сохраняла морфологию и давала возможность использовать светооптическую микроскопию. Другое дело живые бактерии — их он намеревался исследовать с помощью темнопольной микроскопии, изготовив препарат из огромного куска свежего сыра, старательно завернутого Фирузой в несколько слоев чистой прозрачной кальки.

В течение ночи, безуспешно пытаясь уснуть, Сергей думал о пресловутом микробе, из-за которого заварился весь этот сыр-бор. Ясно, что это не возбудитель какой-либо из известных науке инфекционных болезней — иначе в село давно нахлынули бы эпидемиологи. Поскольку этого не произошло, да и никто из сельчан или их соседей рутульцев не страдает ни желудочно-кишечными, ни какими-либо еще инфекционными заболеваниями, можно было предположить, что культура вообще не относится к патогенным бактериям, но медики из Дербента, затрудняясь определить ее видовую принадлежность, просто себя подстраховывают.

Конечно, прежде, чем о чем-то говорить, необходимо было идентифицировать микроорганизмы, определив их морфологию (наличие ядер, жгутиков, внутриклеточных включений), установить их видовую принадлежность, токсикогенные свойства и чувствительность к антимикробным препаратам. Скорей всего, это непатогенные энтеробактерии или псевдомонады.

По завершении работы нужно будет составить и подписать официальное заключение — с печатью института, заверенное кем-либо из маститых профессоров. В заключении обязательно должна присутствовать фраза, что микроорганизм, из-за которого санэпидстанция не дает Гаджиеву разрешения на продажу молочных продуктов, болезнетворным не является, а его присутствие объясняется естественным сдвигом в микрофлоре. После этого малоквалифицированным медикам из Дербента останется лишь умолкнуть в тряпочку — спорить с авторитетом крупнейшего в Союзе НИИ они не посмеют.

Под утро ему удалось задремать, перед глазами расплывалось лицо сестры Людмила, а девочка Наташа говорила: «Я Толстого не люблю, а Мопассана мне не разрешают». Зычный голос проводницы вторгся в сознание.

— Через полчаса прибываем в Ленинград, подымаемся, товарищи, сдаем белье. Сдаем белье, товарищи!

С трудом очнувшись, Сергей разлепил веки и чертыхнулся — было только четыре утра. Институт в это время закрыт, и что теперь делать с чемоданом? Он всегда почти автоматически придерживался железного правила: в стенах родного дома не должно быть никаких образцов, никаких препаратов, никаких химикалий. Старший брат часто говорил ему и своим аспирантам:

«Это, дорогие мои, элементарная техника безопасности, а то один под настроение захочет у себя в спальне выделить посевом лактобактерию, а другой вообще Pasteurella pestis любимой девушке доставит, чтобы прихвастнуть — какой он смелый, с чумной палочкой работает! Нет уж, правила одни и для всех. Мы работаем с объектами повышенной опасности, никогда об этом не забывайте».

Но не шататься же три часа по улице с этим чемоданом до открытия института. Смешно даже — в чемодане у него всего лишь образцы с неживой культурой и сыр, который он сам сто раз ел. И вспомнив, что фактически уже вторую ночь не смыкает глаз, плюнув на все правила техники безопасности, кандидат биологических наук Муромцев отправился с образцами домой, испытывая одно лишь желание: поскорей добраться до своей кровати.

Когда он беззвучно отворил дверь своим ключом, в доме стояла тишина — старшие Муромцевы пребывали в объятиях крепкого сна. Сергей, сбросив в прихожей туфли, на цыпочках направился в свою комнату. По дороге он остановился у тихо зафырчавшего холодильника, подумал, открыл белую дверцу и, вытащив из чемодана упакованную в кальку сырную голову, сунул ее на нижнюю полку — хотя, Фируза, третья жена Рустэма Гаджиева, и уверяла, что брынза, приготовленная в их селении по особому рецепту, долго не портится, но все же сыр почти двое суток пролежал в тепле в чемодане, а нынешний день с утра обещал быть особенно жарким. Теперь можно было завалиться на кровать и полностью отключиться от внешнего мира.

Разбудило Сергея мелодичное позвякивание за стеной. Голос Златы Евгеньевны с укором прошептал:

— Тише, Ада, ты Сережу разбудишь!

— Ох, мучение — десять раз накрывать! Накрыли бы сразу в столовой.

— Но ты ведь знаешь, что Сурен Вартанович больше любит пить чай в этом кабинете. Он сказал, что около полудня ненадолго заедет. Голос у него был неважный — наверное, плохо себя чувствует. А вечером, когда придут гости, мы накроем в столовой.

Ада Эрнестовна тяжело вздохнула:

— Ладно, ладно. Дай мне новую сахарницу — я сахару в нее насыплю.

— Нет, давай уж, я лучше сама, — изысканно вежливо отказалась Злата Евгеньевна, — а ты загляни, пожалуйста, в духовку — кажется, пирог начинает пахнуть. И чайник поставь — нужно уже чай заваривать.

Когда дело касалось домашних дел, Ада Эрнестовна предпочитала подчиняться невестке, поэтому она без возражений поплелась на кухню и, вернувшись, доложила:

— Пирог поднялся, а чайник сейчас закипит, его Петя поставил. Пока ты будешь заваривать, я достану чашки из розового сервиза?

— Нет! — в ужасе возопила ее невестка, забыв даже понизить голос.

— Только не трогай розовый сервиз!

— Ну и, пожалуйста, делай все сама, раз ты мне прикоснуться не даешь к фарфору, — проворчала Ада Эрнестовна голосом человека, оскорбленного в своих лучших намерениях.

— Адонька, не обижайся, но там и так одной чашки не хватает. И потом, Сурен Вартанович больше любит пить из стакана, ты достань лучше подстаканники.

— Понятно, я ведь медведь неуклюжий, и мне можно дотрагиваться только до металлических предметов, — буркнула Ада Эрнестовна, и обе женщины от души расхохотались.

— Можешь сыр нарезать, — отсмеявшись, разрешила ей невестка. — Только на животе у себя его не пили, положи на доску. Все-таки, молодец Сережка со своим подарком — чудо-мальчик он у нас.

Сергей за стеной не понял, о каком подарке шла речь, но, внезапно похолодев, сообразил, из-за чего женщины их дома так суетились — нынче было двенадцатое июня, и в этот день профессору Петру Эрнестовичу Муромцеву исполнялось сорок девять лет. Это помнили все — его друзья, родные, аспиранты, и даже неважно чувствовавший себя академик Оганесян собирался заехать с поздравлениями. Один лишь любимый младший брат не только не приготовил никакого подарка — он напрочь забыл о столь важной дате. Впервые в жизни, между прочим.

…Сергей помнил, как они с сестрой подгадывали, когда писали брату на фронт поздравительные открытки — чтобы дошло точно ко дню рождения. Конечно, порою эти письма доходили с большим опозданием, но какая разница! Позже у них в семье появился безумно понравившийся маленькому Сереже обычай — подкладывать имениннику ночью подарки. Проснется человек утром в свой день рождения и может найти у себя под подушкой или рядом с кроватью на тумбочке все, что угодно — книгу, альбом, радиоприемник, новые туфли, одеколон или духи. Конечно, не всегда подарок мог уместиться на тумбочке — сам Сергей в день своего тринадцатилетия чуть не расквасил нос, когда утром вышел из комнаты и споткнулся о стоявший у порога новенький велосипед. В прошлом году он достал по случаю и подарил старшему брату импортный радиоприемник для машины, а потом полдня ходил с интригующим видом, пока Петр Эрнестович не догадался заглянуть в гараж…

У него оставался единственный выход — незаметно выбраться из дома и мчаться в Гостиный двор. Конечно, с ходу найти на прилавке что-либо стоящее уже не удастся, но можно купить хотя бы запонки.

Голоса в кабинете за стеной стихли — женщины расставили приборы и ушли на кухню. В коридоре было тихо. Приоткрыв дверь своей комнаты, Сергей выглянул, воровато оглянулся и, осмелев, начал было красться к входной двери, но не успел сделать и десяти шагов, как его сгребли крепкие мужские руки, и он оказался в медвежьих объятиях старшего брата.

— Сережка, охламон несчастный! — Петр Эрнестович отстранил его немного и оглядел сияющим от радости взглядом.