Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

Легкая насмешка, прозвучавшая в его голосе, неожиданно задела Людмилу.

— А и не надо волноваться! Антошка ни в чем не нуждается, я тоже. Был момент — да, было тяжело. Но теперь зарабатываю хорошо, деньги есть, могу и с тобой поделиться.

— Зарабатываешь хорошие деньги подпольными абортами, да? — не удержался он, уязвленный ее словами. — Нет, спасибо, мне таких денег не нужно.

— Не нужно, так не нужно — тебя, видно, жизнь баловала, а я привыкла свой кусок у нее изо рта выдирать, так что денег не нюхаю.

— Оно и видно — на чужих бедах зарабатываешь.

Людмила спокойно и устало покачала головой:

— А вот этого не надо. Думаешь, спроста ко мне ходят? В больнице-то как — режут бабу по живому, да еще ругают, как собаку, чтобы не кричала, а на другой день и во дворе, и на работе все знают, где она побывала. И не всякий врач тоже в больнице хорошо сделает, раз на раз не приходится, а за себя я хоть уверена — никогда молодую девчонку не покалечу, руки у меня хорошие. Так что, брат Сережа, на моих деньгах греха нет, и если будут трудности, то с чистой душой могу помочь.

— Нет уж, спасибо. Помогай лучше этому долговязому сосунку, что сидит на кухне. А может быть, он потому и живет с тобой, что ты его содержишь?

Это было очень грубо, Сергей сам не мог понять, как с его губ могли сорваться такие слова. Впервые на щеках Людмилы выступил легкий румянец, она в упор посмотрела на брата и спокойно ответила:

— Не надо так говорить и думать, Сережа.

— Ты права, извини, если обидел. Но я говорю вот почему: ты делаешь аборты в домашних условиях, а это уголовно наказуемо. Ты, конечно, это знаешь, но не очень хорошо осознаешь. Не дай бог что случится — тебя посадят, а Антошка останется сиротой. Твой Андрей сразу же уйдет в сторону — сегодня, когда мы пришли, он решил, что я привел девушку для… гм, — он покосился на Наташу, — короче, он подумал то же, что и ты сначала. Но он сразу же ушел на кухню и сделал вид, что ничего не понимает.

Румянец на щеках Людмилы стал ярче, и впервые в глазах мелькнуло беспокойство.

— Меня остерегать не надо, я сама все это понимаю, но на одну зарплату ребенка не обеспечишь. Живут, конечно, люди и на зарплату, но я сама в детстве куска лишнего не видела, поэтому хочу, чтобы теперь у моего сына все было самое лучшее. А что Андрей делает вид, будто ничего не знает… так это я сама его так просила — он недавно подал заявление в партию, и ты сам понимаешь…

— Понимаю. Тем не менее, заработанные тобой деньги его устраивают. Ладно, извини, что я все это говорю, ты давно должна была меня оборвать и сказать, что я лезу не в свое дело, но я действительно за тебя беспокоюсь.

Людмила на мгновение закрыла глаза, потом открыла их и вздохнула:

— Ничего, я не в обиде — ты мой брат. За меня-то, собственно, никто никогда не беспокоился и в дела мои особо не лез — ты первый, наверное. Но и правда — больше не надо нам об этом. Андрей… он хороший, но не надо от людей требовать больше, чем они могут дать. Идемте чай пить — познакомишься с ним, поговоришь.

— Спасибо, но я тороплюсь — у меня скоро поезд, — поднявшись, Сергей протянул Наташе руку. — До свидания, Люда. Еще раз прошу — не гонись за большими деньгами. Лучше сообщи мне, если будешь в чем-то нуждаться — вот мой адрес и телефон.

Вытащив из кармана белый прямоугольник, он положил его на стол — Петр Эрнестович, уезжая в загранкомандировку, заказал несколько визитных карточек для себя и для брата.

— Ученый ты, значит, как наш отец, — тихо сказала Людмила, читая надпись, — кандидат наук Муромцев Сергей Эрнестович. Что ж, я за тебя рада — получаешь, стало быть, хорошо, ни в чем не нуждаешься. Но только не жди, чтобы я у тебя когда-нибудь денег попросила — я не мамаша, клянчить не люблю.

— Как угодно, это тебе решать, — ледяным тоном ответил он. — До свидания.

— До свидания, — эхом повторила за ним Наташа.

Они были уже у двери, когда Людмила окликнула:

— Сережа! — медленно приблизившись к Сергею, она положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в глаза. — Не очень хорошо мы нынче с тобой поговорили — оба с норовом оказались. И чувствую я почему-то, что не суждено нам больше увидеться, поэтому давай, поцелуемся на прощание, брат. И тебя, невестушка будущая, давай, расцелую.

Выйдя из подъезда, они с Наташей долго шли рядом, не произнося ни слова. Наконец девушка нарушила молчание:

— Когда у вас поезд, вы не опоздаете?

— Что? — он с трудом оторвался от своих мыслей. — Поезд? Я еще не знаю точно — не взял пока билета. Вечером, наверное.

— А, ну да, — она прошла еще несколько шагов и спросила: — Вы думаете, Юру оставят со мной? Я боюсь, что вдруг его отправят в детдом.

— Да с какой стати? — удивился Сергей. — Он уже почти взрослый, да и вам уже есть восемнадцать. Вам ведь уже исполнилось восемнадцать?

— Да, в марте.

— Возможно, вас назначат его опекуном, но точно не знаю. У вас есть сейчас деньги?

— Да, Лиза, — она проглотила комок в горле, — Лиза оставила половину отпускных.

— Но они скоро кончатся, нужно поскорее оформить пенсию, чтобы у вас были деньги.

— Я знаю, где оформляют пенсию — мы с мамой ходили оформлять на меня, когда умер папа. Только я не знаю, какие нужны документы. Все наши бумаги лежат в ларце, но мама с Лизой не разрешали нам с Юркой туда лазить, поэтому я даже как-то… Раз ваш поезд еще нескоро, то не могли бы вы зайти и помочь мне разобраться? Или у вас нет времени?

— Гм, — Сергею меньше всего хотелось заходить сейчас к ней и копаться в бумагах умерших людей. — Нет, время у меня есть, но я ведь посторонний для вас человек. Может, лучше вам поможет ваша соседка Екатерина Марковна — она, кажется, очень душевная женщина, и вы ее давно знаете.

— Тетя Катя очень хорошая, но стала плохо видеть, а очки надевать не хочет — считает, что они ее старят. Как она разберется в документах, если не может читать?

— Но как же она обходится? — изумился Сергей.

— Так она на заводе почти сорок лет работает, все операции на станке вслепую может делать. А книжки читать я ей наши с Юркой детские даю — там шрифт в полстраницы.

— Ладно, — рассмеялся он, — не будем затруднять тетю Катю с очками, пусть она еще немного походит молодой.

Документы и старые фотографии Лузгиных лежали в резной шкатулке, которую Наташа почему-то называла ларцом. Сергей не стал смотреть фотографии — отыскал в пачке свидетельства о рождении сестер и Юры, протянул девушке:

— Сделайте у нотариуса копии и заверьте, а подлинники не отдавайте — могут потерять. И со свидетельства о смерти тоже сделайте копию. Еще, наверное, нужно будет взять справки у управдома и из школы — вам скажут.

— Спасибо, — она осторожно взяла бумаги и, закрыв шкатулку, положила их на крышку. — Я напою вас чаем, ладно? А то вы у вашей сестры Людмилы не попили. Почему вы там не остались — не хотели встречаться с Андреем или обиделись на меня?

— На тебя? — слегка смутившись, изумился Сергей. — Простите, на вас. С какой стати я должен на вас обижаться?

— Говорите мне «ты», ничего страшного. Просто Людмила решила, что я ваша невеста, а я помешала вам ей объяснить.

— Ну, я думаю, большой беды от этого не случилось, — усмехнулся он.

— Просто потому, что Людмила ведь встретится когда-нибудь с вашей женой, и вам всем может быть неприятно.

Ее опущенные ресницы на миг дрогнули, и Сергей едва не расхохотался — маленькая хитрющая девчонка! Нет, что бы спросить в лоб: «женаты вы, дяденька, или нет?». Ладно, любопытство сгубило кошку, помучайся, детка, в неизвестности.

— Думаю, что в этом случае особой катастрофы тоже не произойдет, — губы его тронула загадочная улыбка.

Наташа незаметно вздохнула и ушла на кухню за чайником. Вернувшись с оставшимися от поминок по Лизе бутербродами, она разлила чай, села напротив Сергея и долго в задумчивости размешивала сахар в своем стакане, позвякивая чайной ложкой.

— Мне ваша сестра Людмила очень понравилась — такая смелая и сильная женщина! Как она это сказала — нужно радоваться жизни сегодня, иначе завтра даже вспомнить будет нечего. Мне кажется, она по своим взглядам субъективная идеалистка — как Кант.

— Разве вы на первом курсе уже изучаете философию? — удивился Сергей.

Наташа покраснела до кончиков ушей.

— Нет, у нас пока была только история КПСС. Это я у Лизы в учебнике посмотрела. У них, когда она училась, был старичок-преподаватель по философии — субъективный идеалист.

— Да ладно!

— Серьезно, — девушка оживилась. — Он каждого студента рассматривал, как комплекс ощущений — приятных или неприятных. В зависимости от этого ставил оценку, а готовиться у него было бесполезно — хоть учи, хоть не учи.

— Ну, для этого не обязательно быть субъективным идеалистом, таких преподавателей пруд пруди. Особенно если старые, то они вообще могут быть с маразмом.