Утоли мои печали - Алюшина Татьяна

– Коробка, как у большой куклы. Вы нашей маме кукол дарите, подозреваете, что уже пора? – спросила она у Марьяны, сняла крышку с коробки и вытащила из нее невероятный дивный плед.

И не просто замолчала, а онемела от неожиданности – уж такой роскоши Алевтина Петровна никак не ожидала увидеть. Шерстяной плед с великолепным тонким рисунком, изображающим осенний лес багряно-красных и оранжево-коричневых тонов и оттенков, небольшое озеро и яркие селезни с серыми уточками. Обалденная вещь. Роскошная!

– Где вы взяли такую красоту? – спросила Марьяну Марина вместо замолчавшей от потрясения матери.

– Почему вы дарите Глафире Сергеевне столь дорогие подарки? – строгим тоном надзирательницы спросила девушку Валентина, придирчиво рассматривавшая и даже трогавшая великолепный плед.

– Я дарю то, что считаю нужным, и то, что нравится мне самой, – ровно и вежливо ответила Марьяна.

– А ну-ка хватит! – остановила не успевшую начаться атаку на Марьяну Глафира Сергеевна и сказала дочери: – Так, положи мой плед обратно в коробку и не завидуй. Тебе такой точно не светит.

В это время Григорий начал фотографировать собравшихся на свой профессиональный фотоаппарат, раздавая указания, куда встать и как позировать. Причем никто спорить с Григорием как-то не сунулся и права качать не попытался – руководил он таким начальственным тоном, что отпадало любое желание возражать – сказано: встали вот так и улыбаемся – все и встали, сказано сели – сели.

Дальше – больше.

Он выбрал подходящий фон – стену веранды, и заставил всех по очереди сниматься там с бабулей, как на студийное фото. Валентину с Виталей, Алевтину всем ее семейством, своих родителей, Костика с Ольгой, даже Женуарию. А потом передал камеру отцу, показал, как снимать, и сфотографировался вдвоем с бабулей и сам, а после сделал несколько снимков Марьяны с юбиляршей.

Все. Фотосессия закончилась, родня потянулась в гостиную и начала усаживаться за стол.

Хотелось бы сказать: по семейному чину и старшинству, но из чина на своем главенствующем месте оказалась только Глафира Сергеевна, остальные же родственники расселись так же, как и третьего дня, расколовшись на два лагеря, невзирая на перебежчика Константина.

Но торжественный обед проходил на удивление в благодушной и вполне праздничной атмосфере. Никто выступать и выяснять отношения со «злодейским убийцей» не спешил, да и явного противостояния не выказывал. Наоборот, Григорий старался ни к кому из обвиняющей стороны не обращаться конкретно, чтобы не провоцировать конфликт, и кроме него и Марьяны, сегодня отчего-то сильно задумчивой и немного напряженной, все живо переговаривались, обмениваясь репликами и замечаниями.

Звучали тосты, один цветастей другого, с признаниями в любви и почти верности, с восхищением заслугами Глафиры Сергеевны и того, что она сделала для каждого из присутствующих – все по правилам проведения таких мероприятий.

Марьяна также произнесла тост, но скромненько, без особой цветистости, в конце которого попросила от всей души:

– Живите, пожалуйста, подольше, Глафира Сергеевна. Очень вас прошу.

– Я постараюсь, детка, – улыбнулась ей именинница и, подняв бокал, чокнулась с ее бокалом.

И банкет покатил дальше.

Атмосфера становилась все более расслабленной и душевной, по мере принятия спиртной составляющей, хотя, надо отдать должное: вполне скромно, никто на алкоголь не налегал, так, понемногу, без фанатизма и лишней активности. И все же свой расслабляющий эффект он оказал – вот уже и Валентина живо беседует с сидящей рядом с ней мамой Григория, а Марина рассказывает Марьяне про элитный магазин, в котором видела нечто подобное тому пледу, что получила бабуля, а Костик, откинувшись на спинку стула, за их спинами обсуждает нечто научное с Григорием.

Снова подняли тост, вспомнив Петра Акимовича, но легко, без намеков – какую-то веселую историю из прошлого, тут кто-то еще одну историю из семейного фольклора напомнил, посмеялись. В это время Женя принялась разносить десерт.

И тут…

Младшая внучка Алевтины, правнучка Глафиры Сергеевны, четырнадцатилетняя Инга, продолжая смеяться над очередной веселой семейной легендой, что вспоминали родственники, хохоча, перебивая и дополняя рассказ друг друга, звонким, веселым тоном громко вдруг спросила:

– А все-таки, интересно, кто же убил прадеда?

Все замерли, онемели и обездвижели, лишь обмениваясь быстрыми настороженными взглядами. И над столом повисла тишина.

Какая-то густая, тревожная, как предвестница беды…

И в этой тишине вдруг раздался ровный, спокойный голос Марьяны:

– Я могу сказать, кто убил Петра Акимовича.

Вот так же она заявила Глафире Сергеевне два дня назад после скандального обеда, когда семья вновь принялась обвинять Григория.

Марьяна прошла к Глафире Сергеевне в спальню, постучала, втайне надеясь, что хозяйка спит и не ответит, и тогда ей, может, не надо будет затевать то, что пугает ее саму…

Но Глафира Сергеевна пригласила войти. Марьяна вошла в комнату, закрыла за собой дверь и прошла к окну, задумчиво посмотрев за стекло, все не решаясь сказать то, зачем пришла.

– Что-то случилось, детка? – подтолкнула ее к разговору Глафира Сергеевна.

И, глубоко вздохнув и выдохнув, Марьяна развернулась к ней лицом и решительно заявила:

– Я знаю, кто убил Петра Акимовича, – и с сочувствием посмотрела на Глафиру Сергеевну. – И, думаю, нет, почти уверена, что могу это доказать. Только…

– Что? – сосредоточенно спросила та.

– Только захотите ли вы этого разоблачения и нужно ли оно теперь вам и вашей семье? – осторожно высказала свои сомнения Марьяна.

– Помоги мне, – протянула ей руку старушка.

Марьяна шагнула к кровати и, поддержав за руку, помогла ей подняться повыше, сесть поудобней и подложила под спину пару подушек.

– А почему, по-твоему, все эти годы я не выгнала всех их к такой-то матери и все настаивала, чтобы Григорий приехал? – усмехнулась многозначительно Глафира Сергеевна и сама же пояснила: – Понятно, конечно, что совсем уж отлучать их от себя и дома я не собиралась: ну, дурные, расчетливые и жадные, потребители, но родные же, любимые. Так могла свести к минимуму их посещения, но не делала этого, а приманивала тем, что будто бы еще не решила, что сделать с коллекцией. Подразумевалось и намекалось, что придерживаю, а вдруг в семье что произойдет и потребуются большие финансы. Вот так.

– Подождите! – осенило вдруг Марьяну. – Вы что, все это подстроили?

– Ну, подстроила – это громко звучит, но пыталась все эти годы, – хохотнула старушка. – Поэтому и к Грише приставала постоянно, чтобы приехал в усадьбу не на пару часов позлить родню, а на несколько дней пожить, чтоб всерьез заволновались. Знала же точно, что без разборок и ругани не обойдется. А он мужчина серьезный, уже с большим авторитетом и весом в обществе, но и с характером непростым. Обязательно завелся бы и полез разбираться до конца и искать убийцу деда. Это он тогда уехал, потому что горе для него слишком больное было, слепило его, а если б остался, уверена, он бы расследование это не остановил и проследил, чтобы оно дошло до конца.