Золотая лихорадка - Николай Задорнов

– Надо бы бойницы прорубить сразу на бревнах, – посоветовал Егору старовер Никишка.

– Зачем бы? – спросил морщинистый воронежец Сапогов.

– Мало ли… Мы у себя в деревне так строим. Бойницы в каждой стене, где нет окон.

– Крысы залезут! – сказал Сапогов.

– Зачем же! На свайках сделаем бересту, ни одна крыса не пролезет.

– Откуда же ты? – спросил Егор старовера.

– С Зеи. Из деревни Заган.

– Эка тебя принесло! – удивился Сапогов.

– Да все слух, слух идет… Он так и пойдет все дальше, покуда не дойдет обратно и нас не разгонят.

– Вот, может, тогда и бойницы пригодятся, – сказал Сапогов.

– Постройка идет хорошо, – рассказывал воронежец, возвратившись вечером в свою артель на Силинскую сторону. Он безропотно отработал два дня.

– И я работал, – расчесывая бороду после мытья, толковал Никита Жеребцов, сидя на коряжине. – Только сдается мне, что строится тут не наша резиденция, а принскательское управление. Все это не для нас. Помяни, товарищ, погонят нас отсюда прочь. Помяни! Я тебе говорю, не себе строим… Не зря Силин нас предал.

Сапогов так и замер, и деревянная ложка заплясала у него перед усами, словно мужик был грамотен и быстро, как писарь, строчил рукой по бумаге.

– Что там строить, – с насмешкой молвил Никита Жеребцов.

В душе он был сильно смущен тем, что увидел на Кузнецовской стороне. Сам Никита до этого не додумался и все общественное понимал куда проще.

Быть главой, по его мнению, это означало – принимать почет, десятину пользовать, как захочется, отводить участки не сразу, с протяжкой, уверяя, что уже нет ничего, принимать благодарность при всяком удобном случае, и с отведенного участка – особо.

– Что у нас, гарнизон? Солдаты мы? Он пекарни строит. Зачем нам пекарня? Нам известно, что нужно! – глуша свое собственное беспокойство, говорил Никита. – Егор и китайцы заняли лучшие участки, выграбят самое цепное и уйдут. Вон уж говорят, нынче из Иркутска приодет артель. Надо попридержать участки, ходу чужим не давать, на караулах поворачивать обратно.

Воронежец выпил с Никитой спирта и пошел к Силину.

– Теперь у меня два понятия в голове, – сказал он. – Как ты думаешь, Тимофей, себе ли строим? Не захватит ли Кузнецов весь наш прииск? Вот ты умный человек, его сосед и помощник, а веры ему нет. Только умен. Говорят, что век мал, мы сдаем десятину на общество. Это большущие деньги… Вот вы с Никитой давеча толковали, как ты думаешь, не обманет нас Кузнецов? Не построит он на общественные деньги для себя.

– Мы с Никитой ни о чем толком не толковали, – удивленно ответил Силин.

, – А-а! Прости, пожалуйста! – Сапогов сделал вид, что спохватился. – Вот ведь десятая-то часть… Это большие деньги получаются. Ведь я седни должен дать пять золотников! Ведь это же разорение… Отдать пять золотников! Кому? За что? На старых местах это богатство, люди такого не видели и не знают, что у нас, кроме ржи и молока, есть в государстве. Едят плохо и слабеют, а купец придет, у него рожа наедена и ему, как джангину, не могут сопротивляться, и девки думают, вот, мол, порода, жеребец! Десятая часть! Легко сказать! Грабят нас!

– Нет, мы знаем Егора, мы соседи. Он плохого не сделает! – сказал Пахом.

– А ты откуда взялся?

– А я все время тут сидел, разговариваю с тобой. Можешь отвечать.

– Ты не пьяный?

– Нет, я не пил, – ответил Пахом. – Маленько чаю выпил.

– А то вот строить… Строим, а все достанется другому. Мы стараемся для себя, а все не для нас. Если у нас все отнять, то кто мы будем? Десятую часть! Шутка! И тебя подозревают.

– Нет, мы знаем же его, – сказал Тимоха.

– Человек может оступиться. Могли склонить его. Вон тут есть сектанты, есть немцы. Дядя какой-то… Есть ученье, что царя не надо, государство может существовать без него, как же так? Государство не прииск! На прииске и то не доверяем, а как же государь? А?

–Что ты этим хочешь сказать? – строго спросил Пахом.

– Из тайги вышел какой-то Генрих… Король был такой, а не у нас.

Сапогов встал и побрел, пошатываясь.

– Куда тебе еще в пупок! – слышался в палатке хриплый голос Анютки. – На приисках не раздеваются, а тут тебе не городское удобство.

– Мерку-то он как меряет? Как раз! Это оплата, а не безобразие. Сколько золота в пупок войдет, – отвечал чей-то знакомый голос.

– Глаза закрою и скажу без весов сколько. Ты сыпь мне на ладонь… Не передашь, не бойся… А то пошел, мерин! Охальник!

– В руку что! Это холодная душа! А в пупок и весело, и забава!

– У ее пупок без дна, – раздался мужской голос послаще.

– Бесстыжий! – ласково молвила одна женщина.

– Можно к вам? – заглянул Сапогов.

– Если с добычей, то заходи да принеси спирту, – ответил мужской голос.

Сапогов увидел Родиона Шишкина. Это он, кажется, уговаривал Анюту оголить пупок.

– У меня нет…

– Поди купи, вот здесь Андрюшка скрывает товар за березой. Он весь вечер ждет покупателей. Только тихо… Да пойдем я тебя провожу.

Анфиса встала. Какой-то парень ухватил ее за подол, она живо обернулась и вырвала край подола из его руки и ласково шлепнула парня по лицу.

– Ты ступай отсюда! – сказала она. – Иди молока попей, вон кержачки привезли, корову уж подоили. Люди степенные пришли, а ты ступай!

Анфиса подхватила Сапогова под руку и пошла от балагана. Возвратились со спиртом. Воронежец сказал Анюте:

– Какие у тебя картинки красивые на стене. Очень тут уютно у вас!

Он поглядел на Анфисины рябинки, потом опять на Анюту и глянул на мужскую руку на ее плече. С ненавистью посмотрел в лицо Родиону.

Тот осклабился.

– Кхл-кхл-кхл…

– Чего ты ржешь?

– Я не конь, – ответил Шишкин.

– Ну, тихо… Вы! – прикрикнула Анфиска.

Она уже смирилась с тем, что подруга всем нравилась больше ее. Так всегда. А на рябины Анфисы все косились. Но Анфиса брала свое.

– Мы немножечко выпьем, а ты не пей, – сказала она Сапогову. – Давай я с тебя ичиги сниму. И ноги тебе поглажу… Хочешь, помою? Ляг, отдохни!

– Что я, азиат? Я сам мою кажинный день, это от работы портянки преют.

Анфиса стащила обувь с мужика и пошла стирать его портянки.

Анюта поставила рюмки и кувшин с ключевой водой, чтобы разводить спирт.

– Рябые-то самые горячие! – уверял Родион. – Ты не ценишь.

– Ка-ак? – поднялся Сапогов.

Он только лег, и на душе стало тихо, как вдруг он опять вспомнил, что десятину, может быть, дерут зря, что и тут, как всюду, – обман… Его как скребнул кто-то по душе железом.

«И что за насмешки! – подумал Сапогов. – Что за рябая! Он еще не знает, что я подковы гну и разгибаю. Она, может, человек, портянки мне ушла стирать!..»

– Кто рябая? – спросил он.

– Кхл-кхл-кхл… – затрясся Родион от сдавленного смеха.

Через некоторое время на всем прииске услыхали женские крики. Потом что-то затрещало. Загремела матерная брань.

Народ хлынул со всех концов. Завыла какая-то девка, словно ее ошпарили кипятком.

– Драка!

– Отцы разодрались!

– Отцы из-за девок дерутся!

Родион вырвал длинный кол, повалил всю палатку со всеми украшениями и картинками и норовил ударить Сапогова.

Раздался хряск, и мужик, ломавший еще недавно подковы, лег замертво.

Толпа подступила к Родиону. Он отбивался, размахивая дубиной. Подбежал Никишка-старовер, кинулся под дубину и ухватил Родиона. Оба мужика покатились, хватая друг друга за бороды и кусаясь. На Родиона накинулись другие староверы и подняли его, крепко держа за руки.

– Ты, старый дурак, девок не поделил!

– А, пустите-ка меня к нему… пустите… – расталкивала народ его дочь Таня. – Ах ты, сволочь ты этакая! Окаянный ты… – подбежала она к отцу. – Да совесть-то есть у тебя? Ах ты… – она схватила отца за бороду, – зенки тебе выцарапаю…

– Плюнь, плюнь ему в глаза, – закричали бабы.

– Он-то при чем? Эти стервы его заманили…

– А этих девок, зараз, выселить с прииска…

– Разврат-то здесь заводить!

– Блядей да спиртоносов гнать отсюда, – орали бабы.

– Вон их! Вон! – орала толпа.

Утром на берег, где женщины мыли песок на исправленной бутарке, подтаскивая его в ведрах, явился Камбала.

– Здравствуйте, Лександр Егорыч! – поклонилась Анфиска.

– Пошли! – сказал Камбала.

Женщины поплелись к своему полуразрушенному балагану.

– Кури! – предложила Анюта табаку.

Сашка закурил.

– Хочешь китайский амбань-табак?[3]

– Нет.

– Что так?

– Работы много. Ты че вчера кричала? Гуляла?

– Нет.

– Собирайтесь!

– Зачем?

– Как зачем? Уходи. Домой к себе.

– Сашенька, прости нас…

– Пошел, пошел! – сказал Камбала.

– К Егору, может, пойдем попросим? Он добрый… Попроси ты за нас… А мы уж…

– Егор говорить не станет. Он работает. Слыхал? Топор стучит… Да?

– Верно, стучит топор. Сашенька…

Сашка встал, схватился за перекладину, и свалил весь только что исправленный кое-как балаган. Женщины едва успели выскочить.