Наваждение Монгола (СИ) - Гур Анна

Чувство, которое вызывает упоминание любви Монгола… оно другое, темное и болезненное, распространяющееся по венам диким огнем, который концентрируется на кончиках моих пальцев.

Рения отворачивается и смотрит куда-то в сторону, не замечая, как сцепляю пальцы в замок и прикусываю губу. Она в своих мыслях, которыми делится.

– Сложная у него судьба. Тургун с самых пеленок воевал за свою жизнь…

– Вы его давно знаете, да?

– Я его мать еще знала. Связалась она не с тем человеком и забеременела. Ее на улицу выкинули. Тоже первая любовь… Я тогда что только ни делала. Как ни убеждала Кару, что девушка честь блюсти должна. Не по нашим традициям это – с мужчиной ложиться, а она, дуреха, полюбила. На беду свою. Ждала, что ее замуж возьмут, а потом…

Понимаю, что затем ничего хорошего не было, но все равно вопрос слетает с губ:

– Что с ней случилось?

– Она обесчещенная, лишенная всего оказалась на улице, да еще и беременная. Плохое питание, скитание по каморкам, все на здоровье оставило след. Ребенок родился хилым, говорили, что не выживет. Только я к ней в больницу пришла, помогала чем могла. В тайне, конечно. Если бы моя семья узнала, могли так же отвергнуть.

Рения тянет руку в карман и достает платок. Вытирает нос, словно опять переживая былое, у меня же сердце сжимается.

– Помню, как пришла к ней, а она рядом с кювезом сидит, бледная, с синяками под глазами, отрывает остекленевший пустой взгляд от младенца, обвитого трубками, и мне в глаза смотрит. Я запомнила этот ее взгляд. Так безнадежность выглядит.

Рения теребит черную юбку, смуглые пальцы сжимают ткань.

– Подлетела к ней тогда в ожидании худших новостей и сжала ее руку, а Кара будто сквозь меня смотрит и по щекам слезы текут.

– Врачи говорят, мой сын умрет. Не выживет. Слишком слаб.

И такая боль в ее голосе слышна была, что я замолчала.

Все слова выветрились.

– Всевышний поможет, откроет дверь… – лепетала бессвязно, а она сжимала мою руку и в черных глазах огонь ее тогда вспыхнул. Словно жизнь возвращаться начала, желание бороться проснулось, и я до сих пор помню ее слова:

– Знаешь, как я назову своего сына, Рения?

Улыбнулась дрожащими губами, а я головой покачала, понимая ее отчаяние и не зная ответ.

– Поверье я вспомнила старое. Бабка еще рассказывала, что в старых именах сила есть наших предков. Мой мальчик должен выжить, понимаешь? Он единственное, что держит меня на этой земле. Ему нужно бороться и жить. А это сможет только Тургун – Живучий. И пусть это имя ему оберегом станет…

Рения опять обращает на меня свой взгляд, а у меня ком в горле и слезы непролитые душат.

– Правду она сказала. Живучий он. Всегда выживал, как бы жизнь его ни била, ни ломала. Он падал, но на колени ни перед кем не вставал…

Открываю рот, хочу что-то спросить, но голос не слушается, мне будто связки перерезали и в душе зарождается дикая боль.

Матвея вспоминаю.

Как брат так же лежал на процедурах, маленькая крошка, обмотанная проводами… А я за ним как привязанная ходила, тайком проскользнула в палату. Помню, как пальцы на стеклянную перегородку положила, холодную. Брат на меня взгляд перевел засыпая, а я безмолвно плакала, пока Марина меня не отогнала…

Слишком больно находить параллели между Матвеем и Монголом. Тяжко.

Но в душе рождается сумасшедшая надежда, что, может быть, однажды мой брат станет таким же сильным, как Палач, если… если у него будет шанс на лечение…

– Вот такая вот история…

Выдыхает женщина, морщится опять и разглаживает платье, что секундами ранее скомкала на коленях, а я прикусываю губу и не могу отделаться от страшного знания, что Монгол любил…

Не решаюсь задать вопрос, хотя душа разрывается на части. Никогда до этой секунды я не задумывалась, что у этого мужчины могла быть женщина, а может, и сейчас кто-то есть?!

Стоит подумать, как ощущаю во рту стальной привкус крови, осознаю, что укусила щеку изнутри.

– Многое ему терять пришлось. Он другим человеком стал. Палачом. Но я все равно его вижу тем мальчиком, которого знала.

– Рения… – сипом, но она слышит.

– Ты мне о его первой любви рассказать хотела, как эти истории связаны?

– Умная ты, кыз, хоть и бедовая. Связь уловила. Многого я сказать тебе не могу. Не моя это тайна, но все же немного расскажу, раз уж начала.

Киваю, боясь спугнуть момент откровения. Хочу знать о его прошлом.

– Каре пришлось тащить ребенка одной, воспитывать в строгости. И мыть подъезды. Тургун выжил. Несмотря на все прогнозы. Живучим оказался. Рос крепким парнем, учился прилежно, часто, правда, дрался в школе, когда стал постарше. Пара сломанных носов одноклассников и старшеклассник, оказавшийся в реанимации, отучили называть его нищебродом и ублюдком. В университет он поступил. На бесплатное. Должен был выучиться и стать инженером, подрабатывал на первом курсе где мог и повстречал девушку…

Бросает на меня осторожный взгляд, а я держусь изо всех сил, слышать о той, которую он любил, становится невыносимо сложно. До одури больно.

– Все как у всех, Ярослава. Обычная семья, он бы отучился, женился, детей воспитывали бы и жили тихо-мирно, как большинство, но все изменилось, мать у Тургуна заболела, деньги были нужны…

Резкий свист заставляет вздрогнуть и воспринимается мной как выстрел. Рения поднимается, снимает чайник с плиты, чай заваривает. Из своих трав. Успокоительный, а я на пальцы свои смотрю и вижу, что они у меня ходуном ходят.

Даже такой скупой рассказ о прошлом Монгола вызывает бурю непонятных эмоций и море горечи. Сердце щемит. Не от жалости, а от сочувствия.

Не к нынешнему Тургуну, закаленному варвару, способному рушить судьбы не глядя, а к тому мальчишке, без вины виноватом в том, что рос без отца и был сыном уборщицы.

Примерно понимаю, какую травлю он вынес и как именно расправился с ней. Иногда жизнь не оставляет выбора, заставляет быть сильным, а сила очень часто граничит с жестокостью. Только так можно было выжить во враждебной среде, в которую угодил Гун.

Пока убираю волосы с неожиданно взмокшего лба, Рения окидывает меня недовольным взглядом, словно встрепенувшись.

Наливает в чашку горячий отвар и ставит передо мной, садится рядом.

– Попей, кыз, совсем исхудала. Не ешь ничего. Глупая девчонка.

Пропускаю бубнеж старушки мимо ушей и задаю интересующий вопрос:

– А что же дальше случилось в его судьбе, что сделало его таким?..

Не решаюсь произнести “бездушным”, но Рения понимает, прищуривается, делает глоток, смотрит на меня поверх чашки. Решает, видно, говорить или нет. Ставит чашку без ручек на блюдце и продолжает:

– Не могу сказать всего, но жертвы Тургуна были напрасны. Мать ему спасти не удалось, закон он нарушил. Только там не все так просто было… Гун был в своем праве…

Замолкает. Делает неопределенный взмах рукой, словно в корне не согласна с тем, что произошло с Монголом.

– Тургун был осужден по серьезной статье и получил срок.

Тру лицо, информация, которую мне поведали, скупая, но за каждым словом мне мерещится судьба человека, изломанная, неправильная, как в кривом зеркале. Остается четкое ощущение, что у того парня из прошлого просто отняли будущее.

Не знаю, что я хотела услышать. Наверное, что-то другое. Историю про безжалостного убийцу, но явно не это. Демон во плоти, оказывается, когда-то был человеком.

Жил, стремился к своим целям и… любил…

Меня прострелило именно последнее открытие. Я привыкла считать Монгола бесчувственным. Он глух к моим стенаниям, с трудом поверил в историю с болезнью брата, а оказывается, когда-то сам был на моем месте. Знает, каково это, когда человек готов на все ради спасения близкого.

Даже на то, чтобы преступить закон.

Улыбаюсь горько, сквозь слезы.

А ведь мы похожи с тем Гуном из прошлого…