Наваждение Монгола (СИ) - Гур Анна

Предпочитаю игнорить вопрос. Вытаскиваю из кармана флешку, кидаю Ивану. Кац ловит молниеносно и прищуривает глаза.

– Что это, Палач?

– Презент из России. Считай, сувенир вместо матрешки.

Даю наводку, упоминая погоняло одного занятного персонажа, который тесно связан с левыми махинациями Айдарова по отмыванию денег.

– Однако… – присвистывает.

– Посмотри на досуге, думаю, поймешь, что с этим делать.

Внимательно смотрит на носитель ценной информации и кивает своим мыслям.

– Ты опять оказываешь мне услугу.

– Пока смотрел офшоры Айдарова и вскрывал информацию, напоролся на весьма интересную инфу по твоим, скажем так, "конкурентам".

Постукивает флешкой по столу, крутит в длинных крепких пальцах и смотрит на меня исподлобья.

– Почему ты эту мразь просто не грохнешь?

Откидываюсь в кресле, складываю пальцы.

– Я хочу агонии. Хочу отнимать все. По чуть-чуть, нанося удар за ударом, чтобы шакал прочувствовал, каково это – терять самое ценное.

– Твое право. Только я не понимаю, почему ты пришел ко мне лично. Перелетел океан Неужели из-за этой вещицы?

Показывает глазами на флешку. Проницательный.

– Это так, брат, накинул тебе инфы, а ты сам решай как быть. По другому поводу я здесь. Дела на контроле держать нужно. Бизнес на самотек, сам знаешь, пускать нельзя. Ну и скажем так. Вопрос решаю один в личном порядке. Сложный. На уровне аппарата власти.

– Даже так? – тянет уголок губ в ухмылке.

Киваю и перевожу разговор в иное русло:

– Есть тема. Пацаненку одному помочь нужно. Времени у него мало. Бабла на лечение у семьи нет. Да и в очередь на лекарство ему не светит попасть.

Паузу берет, задумывается. Слишком Иван проницателен.

– Что делать нужно?

– Для начала звони профессору Цукербергу. Я связался со своим человеком и пробил тех, кто причастен к созданию препарата. Сам знаешь, вопрос бабла передо мной не стоит, но мне нужно, чтобы пацаненок был вписан в список, и оплата лечения должна быть от независимой третьей стороны, скажем, благотворительный фонд.

– Не хочешь светиться, – констатирует.

– Как называется фонд помощи детям, который Аврора возглавляет?

– «Второй шанс», – отвечает без запинки, хмурится, правда.

Собственник до мозга костей. Одно упоминание имени его женщины со стороны другого мужика уже вызывает ревность.

Понимаю это. Странно, но ловлю, что чувствовал нечто подобное, когда Кац про невесту Айдарова спрашивал.

– Второй шанс, – тяну губы в улыбке, – пожалуй, это все, что нужно. Еще один шанс…

Глава 23

Ярослава

Две недели.

Четырнадцать дней неведенья.

И боль в груди, граничащая с отчаянием. Я перестала есть. Это не был знак протеста или же желание достать добродушную старушку Рению.

Просто кусок в горло не лез. Я часто вечерами сидела у окна и молча пялилась на ворота, все ждала, что Гун приедет, что не будет столь жесток и даст мне хотя бы толику надежды.

Лишь маленькую возможность узнать, как там Мотя.

Хотелось умолять о возможности позвонить домой. Но никто из охраны не дал бы мне мобильник, а дом был отключен от любой связи с внешним миром.

Как я узнала, даже Интернета не было.

В один из вечеров не выдержала и в слезах принялась умолять Рению дать мне позвонить домой. Хотела узнать, что с братом все хорошо.

– Не могу, кыз, не плачь, милая. Нет у меня телефона, а то бы не выдержало мое старое сердце, я бы позволила…

В ответ я вцепилась в покатые плечи женщины и разрыдалась. Долго плакала, пока слезы не закончились, а Рения, не размыкая объятий, помогла мне подняться в комнату и, заварив душистый чай, заставила выпить отвар. Затем долго гладила мои волосы, успокаивая, помогая уснуть.

Лишь когда веки потяжелели, и я закрыла глаза, уносясь в спокойный сон, благодаря, видимо, щедро добавленной в чай мелиссе, Рения произнесла:

– Тургун жесток, девочка. Он не ведает жалости ни к кому. Но знай, что палач в первую очередь не прощает слабостей самому себе… Не пытайся обойти его решение, только крылышки обломаешь.

Сил на ответ не осталось, но прежде, чем сознание полностью отключилось, перед мысленным взором возник образ мужчины, которого я с каждым днем ненавидела все больше, до лютой ненависти.

Только веки обжигали слезы обиды, потому что самое отчаянное чувство вызывает противоречие и ненависть граничит с чем-то иным. С тем, что заставляет сердце обливаться кровью и отпечатывать на сетчатке глаза образ мужчины, который перевернул всю мою жизнь…

С каждым днем в отсутствие Монгола я хотела верить, что отец смог уговорить Айдарова.

Да, глупо. Да, опрометчиво, но надежда штука такая. Я убеждала, что не виновата, что замужество не состоялось, а ведь Мурат обещал, что поможет Матвею.

Очередное утро. Солнце холодными лучами проникает в комнату, поднимаюсь с кровати, набрасываю одежду и иду вниз, достаю миски для Маршала, выхожу на улицу.

За время отсутствия Монгола я привязалась к его псу и животное ест из моих рук, что вызывает шок даже у бравых охранников.

Подхожу к грозному хищнику, сажусь рядом, жду, пока черный гигант насытится, позволит мне гладить бархатистую шерстку. И неожиданно для самой себя откровением вырывается тихая фраза:

– Я по нему скучаю…

Как-то я привыкла уже разговаривать с собакой. И почему-то в черных глазах, которые собака поднимает на меня, мне мерещится ответ.

– Не должна, знаю. Твой хозяин еще та сволочь, если честно, и меня гложет дикая обида. И еще… я хочу бежать отсюда, найти путь домой и наконец-то увидеть брата, узнать, что Айдаров сдержал слово.

В ответ пес тихо порыкивает, а я принимаюсь наглаживать шею.

– Если бы ты помог мне найти дорогу домой…

Почему-то почти шепотом произношу и вздрагиваю, когда слышу недовольный голос Рении за спиной.

– Вай мэ, уйди от собаки, бедовая девчонка.

Поднимаюсь, женщина кивает, чтобы я подошла.

– Иди, тесто для хлеба замесить надо, поможешь.

Молча киваю и направляюсь за женщиной на кухню. Быстро мою руки и приступаю к делу.

– Я тебе вот что скажу, кыз, когда на душе смута и в твоей голове рождаются сумасшедшие мысли – займи руки делом. Вот сейчас меси тесто. Прок будет – раз, а во-вторых, черные думы только работой отгоняются. Физическим трудом. Когда тело устает, душа перестает болеть. Я свое горе так пережила.

Отрываю взгляд от теста, смотрю на женщину в черном платке.

– У каждого свой крест, Ярослава, своя боль. Каждый справляется со своим испытанием как может. Я вижу, что ты тоскуешь, но тебе сейчас здесь безопаснее. Тургун знает что делать.

– Он уехал, хотя я просила, объяснила, рассказала обо всем, а ему плевать.

– Монгол никогда не говорит о своих делах, он решает проблемы, и если ты все еще здесь, под крышей его дома – то это лучшее для тебя.

– Нет, просто ему плевать на меня.

Говорю жестко и опять начинаю замешивать тесто, отвлекаюсь, чтобы не разрыдаться.

Вот как так может быть, что мне горько и обидно из-за того, что он меня оставил, уехал и… я тоскую по Монголу так же сильно, как и ненавижу его за бессердечие.

И голос Рении, наполненный горечью, бьет наотмашь:

– Была любовь у Гуна давно…

Замираю на месте, рука так и зависает в воздухе, а я смотрю в глаза женщины.

– Любил он. Сильно. Первая любовь. Говорят, это особый яд, который способен отравить душу.

Ноги подгибаются, сажусь на стул, все еще молча продолжая смотреть в сухое морщинистое лицо.

Почему ее слова вызывают нестерпимую боль?

А в душе поднимается черное чувство, колет иголками, и я понимаю, что ревную. Хорошо знаю это чувство.

Еще ребенком, когда моя жизнь перевернулась с приходом в наш дом мачехи и ее дочери, я начала ревновать по-детски отчаянно.

Я ревновала отца к Настасье, своей сводной сестре, потому что ей он улыбался, ее за хорошие отметки хвалил, даже помню, как в сердцах закатила истерику, отказавшись фотографироваться для семейного альбома только потому, что фотограф посадил на колени к отцу Настасью, а не меня.