ЦУНАМИ - Анатолий КУРЧАТКИН

— Идем, — положил Рад руку ей на бедро, увлекая с собой к стеклянной двери «Liberty place».

Дежурный на ресепшене, когда проходили мимо него к лифту, узнающе взглянул на Рада, скользнул взглядом по девушке и равнодушно отвел глаза.

В лифте, нажав нужную кнопку, Рад поднырнул рукой под просторную блузку девушки, подцепил чашечку лифчика пальцем, сместил ее вверх и взял освобожденную грудь в ладонь. Его снедало вожделение, он готов был овладеть сокровищем с Пат-понга прямо здесь, в лифте. Он ощущал себя моряком эпохи географических открытий, месяцы и месяцы болтавшимся в море наедине со своей природой.

Девушка, когда он взял в ладонь ее грудь, ответно взяла его обеими руками за бедра, прижалась к нему и положила ему голову на грудь. «DarIing, — проговорила она, — любимый». Ее звали Лана — так, во всяком случае, она представилась при знакомстве, — что, конечно же, было лишь европейской оболочкой, в которую она пряталась, чтобы избегнуть гнева духов и сохранить для их заступничества себя настоящую.

Лифт остановился, внутренние двери разошлись. Рад разжал ладонь, Лана подняла голову, отстранилась от него, он вытащил руку из-под блузки и повернул ручку внешней двери, открывая ее. Коридор был пуст, одиноко горела на стене под потолком люминисцентная лампа, за дверьми номеров стояла мертвая тишина, казалось, там ни души, ни в одном номере, и они двое — единственные на всем этаже.

Рад пропустил карту ключа через устройство считывания кода, замок щелкнул, ручка его поддалась нажатию — дверь открылась. Изнутри комнаты навстречу им хлынула волна душного жаркого воздуха. Рад зашел внутрь, включил свет и, шагнув дальше, тут же включил кондиционер. Шагов Ланы за спиной не было слышно. Он повернулся — она стояла на пороге, не переступая его, вся ее поза выражала собой тихую кротость: я не была приглашена — и не иду, я войду, когда буду позвана.

Это было трогательно.

— Come in, — сказал ей Рад, делая приглашающий жест рукой. — Входи.

Она ступила в комнату и толкнула дверь за спиной. Дверь плавно поплыла к косяку, достигла его и мягко сошлась с ним, завершив свое движение бархатно-металлическим взлаем собачки. Лана, все с тем же выражением кротости на лице, окинула комнату быстрым взглядом, прошла к креслу, плеснув по Раду просторным подолом блузки, и опустилась на сиденье, переплетя тесно сжатые ноги у щиколоток и поставив на колени свою небольшую, сплетенную из толстой крученой нити белую сумочку. Не знать, кто она и зачем здесь, можно было бы предположить, в гости к нему среди ночи пожаловала если не воплощенная невинность, то уж никак не служительница порока.

А сам Рад обнаружил, что не знает, как ему вести себя дальше. Теперь, когда были в комнате, у него возникло ощущение, что с женщиной, которую покупаешь, все должно быть совсем по-другому, чем с той, что ложится с тобой по своей охоте. У него это было впервые — женщина за деньги. До этого он был, как Тони. Конечно, женщины брали у него деньги, вымогали их, случалось, что крали, но так — договорившись о таксе — он прежде не ложился в постель ни с одной. Рад почувствовал даже что-то вроде внутреннего озноба — словно ему предстоял акт инициации.

— Хочешь душ? — осенило его спасительным вопросом. Желание немедленного соития, владевшее им с такой силой в лифте, сменилось желанием оттянуть этот неизбежный миг. Отодвинуть его. Словно бы то действительно был акт инициации, и он страшился его.

Лана в ответ на вопрос Рада недоуменно повела головой. «Что за нужда?» — почти наверняка означало это ее движение.

— Прими душ, — сказал Рад.

Он повелел — и она послушно поднялась с кресла и направилась в ванную комнату. Свою вязаную белую сумку на длинных ручках она взяла с собой.

Пока она шумела водой в ванной, он тупо сидел на ее месте в кресле. Теперь это место воспринималось им как ее. Кондиционер со стены напротив неутомимо веял струей прохладного воздуха, регулятор температуры стоял в крайнем положении на «холод», и атмосфера в комнате была уже вполне пригодна для обитания.

Лана появилась из ванной комнаты без одежды, которую несла на руке, повязанная на бедрах полотенцем, На лице у нее была улыбка удовлетворения от хорошо сделанной работы. Она положила одежду с сумкой на стул и двинулась в Раду в кресле.

— Enjoy! — Наслаждайся! — воркующе проговорила она, подходя к Раду, наклоняясь над ним и по очереди проводя грудями ему по лицу.

Грудь у нее была довольно скромных размеров, но красивой округлой формы — истинно два холма, — тугая, крепкая, с большими, ослепительно стоящими коричневыми сосками.

Рад было поймал мазнувший его по лицу сосок губами, но тут же выпустил его. Он уперся руками в подлокотники, стал подниматься, и Лана вынуждена была распрямиться и отступить от кресла.

— Я сейчас тоже душ, — проглотив глагол, сказал он.

В ванной было парно и душно. Мыло лежало на краю ванны, покрытое седой шапкой не успевшей осесть пены. Лана помылась на совесть.

Рад поколебался мгновение — не снять ли одежду в комнате — и решил раздеваться прямо здесь. Ему не хотелось оставлять лежавшие в брючных карманах документы и кошелек без присмотра. Лана, кстати, сообразил он, тоже заходила в ванную с сумкой. Что там у нее, интересно? Не драгоценности же.

Он простоял под душем минут двадцать. Хотя, чтобы освежиться, было достаточно и двух минут. Он стоял под горячими секущими струями в надежде вымыть ими озноб, чувствовал, что обливается потом, как в парилке, голова протрезвела, все вокруг, перестав плыть, стало резко, а озноб никак из него не вымывался.

Вытершись, перед тем, как выйти из ванной, Рад неожиданно для себя самого оделся. Как будто собирался заниматься с ожидающей его в комнате женщиной чем-то вроде высшей математики. Одевшись, он протер запотевшее зеркало влажным полотенцем и, глядя на свое мутное отражение, причесался. И в таком виде — одетый, застегнутый, причесанный, — открыв дверь ванной, выступил в комнату.

Он выступил в комнату, предвкушая отраду прохлады, но в комнате снова была духовка — как полчаса назад, когда вошли в нее. Покрывало с кровати было снято, Лана, укрывшись простыней, лежала в постели, чернея разбросанными по подушке волосами. На столике в изголовье огненно краснела длинная плоская коробочка, которой у него там не лежало, — наверно, презервативы.

— О-дия-я?! — увидев его, издала изумленный возглас Лана, что явно относилось к его одежде.

Рад, не отвечая ей, посмотрел на регулятор кондиционера. Кондиционер был выключен. Не переведен на другой режим, а выключен вообще.

— Why?! — изумился теперь он. — Почему?! Лана, проследившая за взглядом Рада, поняла его.

— Too cold — Слишком холодно. — Улыбка на лице у нее была винящаяся, но уверенная. Она не сомневалась в своем праве выключить кондиционер. Она не была рабой Рада, она была нанятым работником, разве что продавала не руки. — My throat. — Мое горло, — высвободив из-под простыни руку, показала она на шею. — Too deIicate. — Слишком слабое.

— О-дия-я! — в подражание ей воскликнул Рад, полагая, что это тайское слово означает почти наверняка удивление.

— Why? — Почему? — вопросила теперь, в свою очередь, она.

«Потому что это душегубка, а не комната», — стояло ответом в Раде, но он не произнес вслух ни слова.

Слабое горло! Ему вспомнилось, как она сидела в «тук-туке», обхватив шею ладонью. Бояться простуды в такую жару… Что, если слабое горло было всего лишь следствием?

Рад молча глядел на проститутку в своей постели и думал, как сказать ей, чтобы она поднималась, одевалась и уматывалась. Он понял истинную причину того озноба, что овладел им, когда они вошли в комнату. Это был не страх инициации. Страх инициации входил в него только составной частью. Что презервативы, приготовленные на столике. Плата за ублаготворенное вожделение могла оказаться несоизмерима с обговоренными тысячью батами.

Так и не сообразив, как сказать ей, что она свободна, он отступил от кровати и включил кондиционер. После чего у него получилось произнести:

— If you are cold, you can get up. — Если тебе холодно, давай поднимайся.

— What?! — вскричала она, сбрасывая с себя простыню и вскакивая. — Что?!

Она, как и следовало ожидать, лежала в постели без клочка одежды, и в глаза Раду ярко ударил черный огонь волос на лобке, подбритых так, что получилась стрела, указывающая острием в междуножье.

— What? — снова вопросила она. — Why?!

В голосе ее был гнев. Она была оскорблена. Куда делась вся ее покорная готовность служить и ублажать, что сквозила в каждом ее движении и интонациях голоса. Это была фурия, ведьма. Взбесившаяся змея, обнажившая ядовитые зубы.

Рад смешался. У него не было опыта общения с женшинами этой профессии. Ему следовало просто достать кошелек и, ни слова не говоря, дать ей деньги, а он вместо того, стараясь не глядеть на пронзенный черной стрелой лобок, проговорил — словно вступил в перепалку: