Возвращение великого воеводы - Алексей Фомин

Еще не все оставшиеся в живых ромеи вернулись на свой корабль, а на дромоне уже обрубили абордажные концы и отпихнулись веслами от купца. Тот, кто не успел, падал во все расширяющийся просвет между кораблями, хватаясь за весла. Кого-то подняли наверх, кто-то, менее везучий, был отброшен веслами в сторону. Казаки в горячке боя чуть было не сунулись за прыгающими в воду ромеями, но Сашке с Адашем вовремя удалось остановить их.

Дромон, натужно набирая скорость (на втором ярусе работала лишь треть весел), уходил прочь от купеческого корабля, который он только что безуспешно пытался взять на абордаж.

– Государь! Пересядем на другой дромон и догоним их! – дружно загалдели казаки, но великий воевода, подняв руку, остановил их.

– Стой! Убитые у нас есть?

– Не-е… Только матросы.

– Раненые?

– Да так, царапины…

– Все, братцы! Наша война закончилась! Вон уже виден крымский берег. А с дромоном… Бог с ним. Нам он уже не страшен. Они свое получили и больше не полезут.

На дромоне действительно и не помышляли больше ни о каких каверзах. Те, кому удалось унести ноги живым, считали, что еще счастливо отделались. На дромоне, уходящем на юго-запад, уже ставили паруса и, похоже, мечтали лишь об одном – избежать судьбы своих менее удачливых товарищей.

Оставив Адаша и капитана одних разбираться с захваченным дромоном, Сашка спустился вниз.

– Ты ранен, милый? – кинулась к нему Ольга.

– Нет, это не моя кровь, – попытался успокоить он ее. – Все уже кончилось. Теперь мы пойдем вдоль крымского берега и завтра будем в Кафе.

Ольга глубоко вздохнула. Платком она стерла чужую кровь с его лица и им же принялась стирать бурые подсыхающие пятна с его доспехов. Наткнувшись на глубокую зазубренную зарубку, принялась медленно водить вдоль нее пальцем, глядя на нее словно завороженная. Медленно, по слогам, произнесла:

– Эта броня спасла тебе сегодня жизнь… Но… Они не оставят нас в покое. Нам необходимо что-то придумать, Тимоша.

XIII

Матери своей Веда не помнила, проведя все детство с бабкой. Это она ее так называла – бабушка, а на самом деле та была и не бабкой вовсе, а прабабкой или, может быть, и прапрабабкой. Веда никогда не играла с другими детьми, не бегала с ними пасти гусей, а, став постарше, не ходила в лес с крикливой, хохочущей, аукающей на все лады девчачьей стайкой по грибы и по ягоды. Все свое время проводила она с бабкой. И в лес они ходили вместе – собирать ведомые одной лишь бабке травы, и дома были все время вместе. Хозяйства у бабки никакого не было, но хлопот от этого ни у бабки, ни у маленькой Веды меньше не становилось. Собрать траву, разобрать, развесить ее сушиться. А потом ту траву надо было истолочь в порошок; какую-то – мешать с воском и делать свечи, другую же – настаивать или делать отвары. А еще собирать жаб, желуди и дубовую кору, ходить в лес за поганками и мухоморами… Да много всяких занятий находила бабка для маленькой Веды. А кроме всякого рода хлопот приходилось еще и учиться. Вернее, сами хлопоты тоже были учебой, когда Веде приходилось запоминать – что, для чего и с какой целью. Но помимо этого лет с пяти ей пришлось учиться читать толстенную бабкину книгу. Да еще и не по-русски, а на особом колдовском языке. И не просто читать, а изучать то, что написано в этой книге. А еще молитвы… Бабка была светлой колдуньей и все делала с именем Божьим на устах. Исусу молилась и старых родовых богов не забывала.

К своей семнадцатой весне Веда, можно сказать, овладела всеми бабкиными знаниями, как по знахарской, так и по колдовской части. Хотя разве отделишь одно от другого, когда переплелись они тесно, как в природе, так и в сущности человеческой? А вскорости бабка умерла. Отдала Богу душу тихо и спокойно, не мучаясь страшными предсмертными муками, как темные ведьмы. Лежа на смертном одре, взяла она Веду за руку и еле слышно молвила: «Прими дар мой, Ведушка. А я ухожу…» И – ушла.

Община позаботилась о сиротке, решив выдать ее замуж за домовитого и хозяйственного крестьянина средних лет, недавно оставшегося вдовцом. А избушку, где жили Веда с бабкой, передать какой-то молодой семье. Такой расклад пришелся Веде не по душе, и она, собрав необходимое в узелок, покинула родное село, отправившись странствовать по белу свету. То наймется к кому-нибудь на работу, а то пристанет к компании богомолок и ходит с ними из монастыря в монастырь, от одной святыни к другой. Чаще же всего просто шла от города к городу, от села к селу, от деревни к деревне. На ее искусство и умение спрос был везде и всегда. Кому-то зуб больной заговорить, а кому-то и женишка приворожить. Так к двадцати своим годам добрела Веда до Тушина, а местный староста возьми да и предложи ей здесь поселиться. И даже новую избу поставили ей тушинские мужики. Так и стала Веда тушинской знахаркой.

А когда в Тушине поселилась боярыня Тютчева, то у Веды появилась и подруга. Не сразу, конечно, но подружились они крепко и по-настоящему. Виделись ежедневно, за исключением того времени, когда в Тушине жил великий воевода. Тогда уж в боярскую усадьбу Веда по своей воле и носа не казала.

Об исчезновении из усадьбы боярыни Ольги вместе с дворецким Епифанием Веда узнала лишь через несколько дней. Занята была своими делами – лисий коготок зацвел. Надо было его постараться собрать как можно больше – уж больно незаменимая травка, этот лисий коготок. А вечерами надо было еще разбирать да обрабатывать собранное, вот и не оставалось у Веды ни одной свободной минутки в эти дни.

А как освободилась, так и решила в боярскую усадьбу забежать, справиться, что да как. Услышанное от дворовых девок: «А боярыня уж третий день как с Епифанием куда-то уехала», – повергло Веду в состояние искреннего изумления.

– Что значит «куда-то»? – попробовала она уточнить. – И на сколько уехала боярыня? Когда ждать-то ее?

– Кто ж их знает… Ихнее дело хозяйское, – был ответ. – Никому они ничего не говорили. А уехали просто, и все.

Подобное объяснение, может быть, и могло кого-нибудь удовлетворить, но только не Веду.

– Да вы, девки, вконец одурели, что ли? – возмутилась она. – Кто видел, как уезжала боярыня?

Оказалось, что при отъезде боярыни Ольги и Епифания никто из дворни не присутствовал. Более того, и боярынин возок, и кони все на месте оказались.

– Ах, дурищи вы бестолковые! – бушевала Веда, устроив разнос тютчевской дворне. – Это что ж получается? Боярыня пешком ушла вдвоем с Епифанием незнамо куда и никого об этом не предупредила? Быть того не может! Лахудры толстомясые! Боярыня уже несколько дней как из дому исчезла, а они и не чешутся!

– Да что ты, Ведушка, бог с тобой, – пробовали оправдываться девицы. – Куда ж ей, боярыне-то деться? Ушла куда, уж найдется небось. А кому мы пожалиться можем? Нам и пожалиться некому.

– А губной староста на что? Дуры! – обругала их напоследок Веда.

В Ольгиной спальне она взяла гребень с остатками ее волос, а в комнате Епифания – тонкий сыромятный ремешок, которым он имел обыкновение подвязывать волосы на манер ремесленников. И к губному старосте, и к общинному Веда сходила сама. Те тотчас организовали поиски, разослав людей верхами в разные стороны. Губной староста осмотрел боярскую усадьбу. Хотя похитители и старались не оставить следов, но от внимательного глаза не могло укрыться, что боярыня Ольга и Епифаний были увезены против своей воли. Вечером вернулись те, кто уезжал на поиски. Проехав по 25–30 верст, они не обнаружили ни боярыни Ольги, ни ее следов.

Впрочем, Веда не особенно на них и надеялась. Действовать она решила своими методами, в чем ей должны были помочь Ольгин гребень и ремешок Епифания. Сначала она увидела Ольгу. Та сидела в крытом возке рядом с каким-то незнакомым мужиком, купцом по виду, а в открытые окна возка сквозь тонкую завесу пыли, поднятую в воздух лошадиным копытами, виднелась бескрайняя степь. Ольга была какая-то странная. Вроде бы бодрствовала, а в то же время была как бы и не в себе. «Опоили», – догадалась Веда. Епифаний тоже был жив-здоров и находился где-то рядом с Ольгой, но разглядеть его Веда не смогла, ибо лежал он в каком-то темном ящике, как в гробу.

Увидев их живыми, Веда несколько успокоилась. Теперь она направила свои усилия на то, чтобы определить, в каком направлении следует искать похищенную боярыню. Получилось, что Ольга с Епифанием в той стороне, где солнце в полдень стоит. Чуть-чуть правее. С этой информацией Веда вновь пошла к губному старосте.

– Степь, говоришь, кругом… Гм-м, – хмыкнул он. – Это они далеко отсюда уже. Три дня, почитай, уже прошло. Ежели лошадей на каждом яме меняли, да еще и ночью с факелами ехали, то они, знаешь, сколько уже проехали… – Он почесал лоб, видимо пытаясь подсчитать длину проделанного похитителями пути. – Много проехали. Степь – это далеко. Даже будь у нас настоящие кони, а не крестьянские клячи, и то не достали бы. Далеко.