Грозное лето - Михаил Соколов

Рассказ поручика произвел на Александра угнетающее впечатление. Если такое ротозейство не пресекать всеми возможными способами — этак и другие захотят «поскорее» разбить противника и начнут выкатывать орудия на открытые позиции. «А впрочем, такое бывало и у немцев при Гумбинене, как рассказывают. Однако Германия это арсенал: потеряют батарею — получат две новых. А если мы так будем воевать — заводы не успеют и поставлять фронту новые орудия», — думал Александр, но вслух этого не сказал, а предупредил:

— Вы — старший здесь, поручик, поэтому прикажите казакам быть внимательными: по нас только что стреляли вон из того фольварка, — указал он в запыленную даль, за которой еле виднелись красные дома, и добавил: — Я сам скажу… Урядник! — позвал он командира казачьего отряда, а когда тот подъехал, негромко продолжал: — Отрядите нескольких человек вперед, пусть осмотрят фольварки, что стоят невдалеке от дороги. Там есть ландверные вояки, кои стреляли по нас и могут устроить вам неприятность.

— Слушаюсь, ваше скородие… Митрофан, Ананий, ко мне! — скомандовал урядник и стал что-то тихо наказывать казакам, чтобы не слышали раненые.

Александр еще и не простился с поручиком и с ранеными, как наряд казаков отделился от обоза и на рысях устремился в даль дороги, по которой предстояло идти обозу.

И тотчас же все заметили, как от фольварка отделились два всадника и стали быстро удаляться в сторону леса, темной стеной стоявшего километрах в трех.

— Вы правы, кажется, штабс-капитан: два всадника уже снялись с якоря и уходят к лесу, — сказал поручик.

— Вижу. Но почему они, в таком случае, не стреляли по нас? Или не хотели выдать себя, зная, что вы должны будете ехать по этому шоссе клятому, как на Дону говорят? Чтоб можно было дать залп в спину раненым?

— Вполне вероятно. У них здесь каждое дерево — шпион и лазутчик, — ответил поручий более чем равнодушно.

И вдруг разом раздалось несколько радостных голосов:

— О! Заяц! И еще лисица!

— Две лисицы, братцы!

— Не две лисицы, а одна и еще волк!

— Так они же его, стервецы… Держись, зайка!

— Наддай, наддай шибчей!

Александр бросил взгляд вперед и увидел оригинальное состязание: по чистому полю, по стерне, во весь опор мчался заяц, а за ним, вытянув правило, во весь дух гналась огнистая красавица лиса, а за этой… волк.

— И серый! Вот чудно…

— Кто же за кем гонится, интересно? Никак двое разбойников за одним косым зайчишкой?

Действительно, за лисой среди бела дня, выставив маленькие ушки и вытянув толстый хвост, мчался матерый серый и, видимо, порядком устал, так как вывалил язык сколько можно было, однако не мог остановиться перед таким соблазном — заполучить на завтрак зайчишку. А в небе величаво парил степной хищник-орлан и, наверное, прикидывал: не ринуться ли вниз камнем, схватить зайчишку за шиворот — и пусть тогда кума с кумом разбираются, кто прозевал добычу, но пока еще парил, выжидая.

Один из казаков пришпорил коня и поскакал навстречу волку и выстрелил и не попал, но серый не обратил на это никакого внимания, войдя в азарт.

Но тут случилось совсем неожиданное: зайчишка вдруг круто свернул к шоссе, к санитарным повозкам и автомобилю, юркнул почти между ног раненых и спешившихся казаков, так что кто-то крикнул:

— Тю на тебя! Дурной еще…

А лисица и волк остановились как вкопанные, поджали хвосты и не решились приблизиться к людям, а потом лениво повернули восвояси и вскоре пропали из вида.

И что тут поднялось! Все заулыбались, засветились радостными улыбками, заговорили одобрительно по адресу находчивого косого, восторгаясь наперебой друг другу:

— Вот те и трусливый зайка… молодец-то!

— Потому знает, что человек могет дать ему защиту от ворогов.

— Никогда, братцы, не видал такой картины! Один косой оставил в дураках куму и серого кума. Надоть же удумать такое!

— Гля, братцы, да он сидит под двуколкой! — кто-то умиленно воскликнул. — Умаялся и отдыхает.

Заяц на самом деле сидел под двуколкой, озирался большими косыми глазами по сторонам, как бы убеждаясь, отстали ли преследователи, и, не видя их, не торопясь, попрыгал прочь, а вскоре исчез, затерявшись меж стогов хлеба.

И паривший под облаками степной хищник сделал круг и улетел.

Недалеко от Ортельсбурга, горевшего и дымившего на всю округу, Александр встретился с полковником Крымовым. Широченный в плечах и безбородый, Крымов гулко набросился на Александра:

— Штабс-капитан, где вас нелегкая носит, позвольте осведомиться? Мне вот как, — показал он на горло, — нужен мотор, подтолкнуть дивизию Комарова да и Рихтера немедленно брать Ортельсбург, пока противник не подтянул свежие армейские части. Беда с вами! Я же просил: вручить пакет командующему и — обратно, а вы, наверное, чаи там гоняли, в штабе. — И более мирно спросил: — Ну, ладно. Что там Александр Васильевич наказывал мне? Вы, поди, наговорили ему, что Крымов заживо глотает генералов, командиров корпусов? Ну, ну, валяйте. Обо мне все так говорят. А пока отдайте мне мотор, садитесь на моих лошадок и ищите командиров шестого корпуса где-нибудь в лесочке, в тени, вне пожара и дыма, а я буду входить в город.

Александр слушал его громоподобную тираду молча, с мягкой улыбкой и думал: неуравновешенный, беспокойный человек, и немного наглый, и еще чванливый, ни с кем решительно не считающийся, исключая командующего армией. Всех гоняет: офицеров, генералов, гражданских в штабах, и, кажется, попадись ему под горячую руку сам великий князь — сделает нагоняй и ему. Интересно, как он будет вести себя, получи чин генерала и корпус?

Александр видел, как Крымов разговаривал с генералом Артамоновым: корпусу взять Сольдау сегодня, затем выйти за город, окопаться, разведать хорошенько с помощью кавалерийской дивизии Любомирова или Роопа и быть готовым наступать на Нейденбург или Лаутенбург.

Артамонов был не из быстрых; погладив широченную бороду, он сказал, не повышая голоса:

— Великий князь приказал мой корпус далее Сольдау не выдвигать. Но как только Сольдау падет — я все же выдвину корпус севернее, и вы можете передать командующему: Артамонов не подведет и будет стоять, как скала. Вот только иконок бьг мне побольше.

Крымов знал, что Артамонов, будучи прежде командиром шестнадцатого корпуса, любил награждать своих солдат иконками и строго следил, чтобы они были у каждого нижнего чина, солдата и чтобы оные молились с усердием и исправно, и даже на учениях любил спрашивать у фельдфебелей:

— Скажи, братец, а что бы ты сделал, если бы налетел германский цеппелин?

— Скомандовал бы, ваше превосходительство: «Шапки долой! На молитву!»

Артамонов был в восторге.

— Похвально, голубчик, весьма похвально.

Сольдау был взят вчера так, как и сказал Крымов, после бомбардирования, хотя в этом не было нужды, и вот сегодня Крымов приехал на правый фланг армии, к командиру шестого корпуса Благовещенскому, с такой же задачей: подтолкнуть к вступлению в Ортельсбург, который также охранялся ландверными частями, а не армейскими, обученными, и вышколенными, и вооруженными всеми видами оружия. Удастся ли понудить Благовещенского действовать без промедления, пока противник не укрепил город свежими частями?

Александр был уверен, что удастся, хотя знал от Крымова же: командир шестого корпуса — канцелярист, любитель писать бумаги и прятаться за них, слишком беспечный и перекрестится лишь тогда, когда гром грянет, ибо привык сидеть в канцеляриях и писать бумаги начальникам дивизий, как писал в русско-японскую кампанию проездные бумаги для офицеров.

Сейчас Крымов так и сказал Александру, когда узнал, что командующий армией Самсонов указывает Благовещенскому на задержку в атаке и взятии Ортельсбурга, как сказано в общей директиве штаба.

— Поезжайте, вручите ему приказ, но не верьте ему; он ничего сегодня не сделает, а будет перекладывать свои бумажки слева направо, пока я не сделаю ему допинг, нахлобучку. И будьте осторожны: вокруг Ортельсбурга бродят отдельные кавалерийские части противника. В случае чего — не ввязывайтесь в бой. Нашему брату — офицерам связи — этого делать не следует. А вы, кроме того, нравитесь мне. Получу корпус, возьму вас начальником по артиллерийской части. Да, Благовещенского ищите верстах в трех от Ортельсбурга. Я еду в четвертую дивизию Комарова, а потом — в шестнадцатую Рихтера. Поручика Листова я послал к Толпыго, в четвертую кавдивизию.

И покинул Александра, как и появился: вдруг, не простившись даже, но назначил сопровождающего и что-то пошептал ему.

Сопровождающим был пожилой казак Трофимыч из сотни подъесаула Новосильцева, охранявшего шоссе, ведшее в Ортельсбург.