Грозное лето - Михаил Соколов

— Я знаком с конвенцией, Александр Васильевич, — с обидой сказал Постовский. — И мы вышли за ее рамки сами, приняв за лучшее наступление, а не оборону. Разве это плохо?

— Плохо, генерал Постовский, очень плохо. Нет, не то, что мы — наступаем, а то, как мы наступаем. Мы повторяем японскую кампанию, излюбленный нашими военными лобовой удар, тогда как следует наступать глубоким охватом противника с флангов. Так наступали японцы, обойдя Порт-Артур, так наступал Суворов в Италии, наконец, так наступают немцы сейчас на западе, навалившись на Францию правым своим флангом, о котором, кстати говоря, особенно беспокоился Шлиффен. Но у нас об этом не размышляют и по-прежнему велят штурмовать в лоб… Устарело все это. И ничего хорошего не может быть, а даст лишь напрасные жертвы.

Наступило молчание. Генерал Постовский хорошо понимал: конечно же командующий армией имеет основания так говорить, но к чему же тогда сведется роль высшего командования? К регистрации действий отдельных командующих воинскими частями? Но это будет не война, а бог знает что. Анархия. И сказал:

— Быть может, вы и правы, Александр Васильевич, но мы — солдаты и обязаны являть собой пример ревностного исполнения своего воинского долга и общепринятых уставных положений.

Самсонов расхаживал по кабинету и говорил:

— Но не к механическому послушанию и слепому исполнению долга, а разумному, связанному и вытекающему из тактической и стратегической мысли и обстановки на театре. А этого нашему командованию и не хватает. Наше командование даже и не ставит перед нами определенной цели, а просто говорит: выдвинуться туда-то и туда-то, дебушировать кавалерией в таком-то направлении и оттуда-то или разрушить железные дороги там-то и там. А какова цель всего этого? Стратегия наступления? Ничего этого нет, и мне иногда кажется, что мы не воюем, а просто движемся ради самого движения. А впрочем, удивляться особенно нечему, ибо некоторые военачальники японской кампании командуют и нынешней войной. Так же плохо командуют.

Намек был достаточно прозрачным: Самсонов имел, в частности, в виду главнокомандующего фронтом Жилинского. И Постовский подумал: отчаянный человек, ни с каким именем не считается. А ведь это может кончиться весьма печально. Жилинский, был слух, уже говорил великому князю о своем недовольстве им, Самсоновым, и великий князь не возражал заменить его. Но в последнюю минуту на Жилинского все же нашло просветление, и он не решился уволить Самсонова. Неужели Александр Васильевич ничего не знает? А быть может, сказать ему? Нет, о таких вещах не говорят, непорядочно это. Достаточно того, что сам Жилинский поступил непорядочно, ставя этот вопрос перед верховным главнокомандованием без достаточных оснований к тому.

Янушкевич, начальник штаба ставки верховного, сказал:

— Яков Григорьевич Жилинский предназначал эту должность Брусилову, по штатному расписанию мирного времени. Ну, а коль я пригласил другого генерала на эту должность, Яков Григорьевич недоволен. А великий князь недоволен самим Жилинским и говорил, что его всего лучше было бы заменить другим генералом, пока не поздно.

Вот о чем подумал Постовский, и ему по-человечески стало жаль, что высшее начальство так дурно относится к Самсонову, о котором он был наслышан в Варшаве самого хорошего от бывших его друзей, служивших с ним в пору, когда он был начальником штаба Варшавского округа.

И сказал голосом, полным решимости, что случалось редко:

— Александр Васильевич, а позвольте мне выехать в штаб фронта и поговорить там, как следует говорить. Смею заверить вас, что от меня они не отделаются и принуждены будут слушать. И я им докажу всю абсурдность такого командования со стороны штаба фронта…

— И Орановский, если не сам Жилинский, попросит позволения верховного назначить на ваше место другого генерала, как то делали раньше, — неожиданно прервал его Самсонов, слегка улыбнувшись и посмотрев на него явно признательно.

У Постовского пенсне спрыгнуло с носа и повисло на черненьком шнурочке от удивления, от неожиданности и невероятного предположения: Самсонов все знает! Как? Откуда? Когда? И никому — ни звука! Да он, Постовский, случись такое с ним, на весь театр возвестил бы: «Вот видите? Я же говорил всегда: не согласны со мной — назначайте на мое место другого генерала. Вот и назначают. А вы как думали? Начальство надлежит есть глазами, милостивые государи».

— Но я полагаю, Александр Васильевич, — хотел было сказать он что-то, а что именно — и сам не знал, да Самсонов продолжал:

— Приготовьте с генералом Филимоновым данные о продвижении армии, об обеспеченности корпусов питанием боевым, продовольственным и фуражным, о пленных и трофеях и, если разведка получила что-либо новое, — данные о противнике на нашем фронте, — И, позвав Александра Орлова, продолжал: — Штабс-капитан, вам поручается состоять при пакете на имя верховного главнокомандующего. Через главнокомандующего фронтом. Но прежде вам надлежит побывать в шестом корпусе Благовещенского и предупредить его, что штаб армии через день переезжает к нему… Главнокомандующий фронтом может рассердиться, что я поручаю вам все это, офицеру ставки фронта, но так будет надежнее. Вы согласны со мной?

— Вполне, ваше превосходительство, и исполню все, что вы прикажете, — немного помпезно произнес Александр и добавил: — А о противнике, ваше превосходительство, кое-что новое скажет поручик Андрей Листов, он ждет приема.

— Как? И вы до сих пор молчали? — произнес Самсонов с легким укором и велел впустить Андрея Листова в кабинет, а когда тот вошел, недовольно сказал: — Поручик, позвольте сделать вам замечание: вы имеете сказать нечто важное, а торчите в приемной, как в министерстве, и теряете время. Прошу впредь этого не повторять.

— Виноват и слушаюсь, ваше превосходительство, — козырнул Андрей Листов, вытянувшись, как и положено, начищенный до блеска и лоска, так что Александр незаметно и одобрительно улыбнулся, как бы говоря: «То-то, Андрей Листов, знай наших».

Андрей Листов достал из планшета пачку газет, письма, положил все это на стол перед Самсоновым и стал рассказывать.

Филимонов и Постоцский бегло читали газеты, письма и качали головами в изумлении или недоверии.

Филимонов переводил:

— Невероятно! Немецкие офицеры или чиновники с радостью телеграфируют своим семьям о том, что в ближайшее время в Восточную Пруссию будут передислоцированы их воинские части с запада, что дела там идут отлично и скоро следует ожидать падения Парижа, что ставка кайзера очень недовольна действиями Притвица и может статься, что он не удержится на своем посту, наконец, что из Берлина идут панические слухи о марше русских, которые, мол, вот-вот нагрянут в столицу рейха и тогда бог знает, что и будет. Во всяком случае, кайзер Вильгельм был в войсках и требовал от генералов фон Клука и Бюлова скорее покончить с Францией и взять ее столицу в самое ближайшее время, после чего обещал раздавить Россию и ее монарха.

— Какая беспардонщина и наглость! — возмущался Постовский.

— Кто пишет все это? Болтливость поистине немецкая, — спросил Самсонов.

— Чина нет, возможно, кто-нибудь из штатских, — ответил Филимонов. — Захотел, по всей вероятности, щегольнуть знанием военных секретов. Судя по всему, мне кажется, что эти болтуны недалеки от истины в своих предположениях о передислоцировании к нам свежих корпусов с западного театра.

И положил письмо в синем конверте на стол.

Самсонов посмотрел на него мрачными глазами, взял письмо и поморщился, читая беглый немецкий почерк.

— Поручик, вы догадываетесь, что может означать ваше сообщение, коль оно подтвердится? — спросил он.

Андрей Листов не понял его и ответил:

— Да, ваше превосходительство. Наше продвижение в глубь Восточной Пруссии станет невозможным. И противник одними тяжелыми орудиями остановит наши части в любом месте…

— Значит?

— Значит, нам надлежит как можно скорее упредить подход свежих корпусов или дивизий с запада, которые могут появиться на нашем фронте через неделю, и, по крайней мере, сделать их прибытие уже бесполезным.

— Каким способом? — задавал Самсонов вопросы, как на экзаменах.

— Совместным ударом наших обеих армий. Первой — по тылам противника, а второй — во фланг. Незамедлительно. Особенно — конницей. Ибо по настроению хозяев фольварков, но газетам и по письмам не видно, чтобы восьмая армия была разбита и бежала на запад, как говорит Ренненкампф. Ренненкампф вводит всех в заблуждение.

— Браво, поручик Листов! — произнес Филимонов в восторге. — Я назначу вас в свой оперативный отдел, если командующий не станет возражать.

Александр был доволен более всех: Андрей Листов говорил убежденно и смело, и, хотя ответы его носили немного ученический характер, однако же высказывать их так вряд ли кто мог из рядовых офицеров штаба.