Грозное лето - Михаил Соколов

Андрей Листов достал из планшета бумагу и приготовился к допросу, а казаки обезоружили улан и проверяли содержимое подсумков и вдруг зашумели негодующе:

— А бурсачки-то хлеба наши, русские, ваша благородь!

— Видали, люди добрые, нахлебничков таких?

— И бельишко наших солдатушек, не брезгуют, хапуги клятые.

— Братцы, и святые крестики наши.

Действительно, у каждого улана было две-три буханки добротного ржаного хлеба, запасное солдатское белье, папиросы и даже кисет с махоркой. Казаки со злостью выдергивали все это из кожаных подсумков и возмущались:

— А за этот хлебушек наши солдатушки положили свои головы.

Эх!

— Мародеры, сучье племя. Русского хлебца им захотелось по-воровски! Да ты попроси по-человечески, собачий сын, так мы тебе и добром дадим, хоть ты и вражина.

— Мы им за каждый брот платим пятиалтынный, когда неудержка выйдет с обозом, а они за буханку — головы с наших людей долой.

И вдруг лейтенант сам стал выдергивать из подсумков своих улан буханки ржаного и серого хлеба, зло швырял их под ноги казаков и приговаривал по-русски:

— Пожирай свой шварц брот, козак швайн. У нас есть вейс, белый галет. Пожирай, свинска культура ваша…

И что тут поднялось! Казаки выхватили шашки из ножен, бросились к лейтенанту, другие бросились собирать буханки хлеба и вытирать его полами рубах, и поляна наполнилась гневными криками:

— Хлеб?.. Кидать под ноги коням, нехристь, богом отринутый?!

— На капусту, ирода, за святотатство!

— Ваше благородие, ды что ж вы смотрите: за этот же хлебушек они порубали наших обозных, а теперь кидают под ноги. И тех людей порешили, — едва не со слезами на глазах сказал Трофимыч и, выхватив шашку, размахнулся во все плечо, да Александр еще не спрятал свою и успел подставить ее под удар, так что шашка Трофимыча задела лишь пику-шишку каски лейтенанта.

Медная, начищенная до зеркального блеска каска слетела с головы лейтенанта, как пушинка, уткнулась половинкой пики во влажную землю и так осталась стоять, показывая серую парусиновую подкладку, на которой было что-то написано крупными черными буквами.

Немцы шарахнулись в сторону, сбились в кучу, а некоторые истово закрестились и закрыли глаза, будто к смерти приготовились.

Лишь один рослый и сухожильный детина в золотых очках вышел вперед и сказал в лицо Трофимычу:

— Ненавижу. Руби, русская свинья! — и плюнул ему в лицо.

И прежде чем Александр и Андрей Листов успели что-либо сделать, как очкастый уже валялся на земле, сраженный тупым ударом спинкой шашки.

— Трофимыч, десять суток ареста! — крикнул Александр.

— Слушаюсь, ваше скородие, — покорно ответил Трофимыч и бросил шашку в ножны.

Лейтенант стоял бледный, перепуганный смертельно и все еще не верил, что он жив-здоров, и щупал свою уже начавшую лысеть рыжую голову, и осторожно вращал ею направо-налево, словно и она вот-вот могла свалиться вслед за каской.

— Видите, лейтенант, что могло получиться, если бы вместо вашей каски на земле была ваша голова. А надо было бы, — мрачно сказал Александр. — Вы наплевали на конвенцию и порубили наших раненых солдат. За это всех вас положено судить военно-полевым судом. Но прежде вы ответите мне на мои вопросы…

Андрей Листов отвел его немного в сторону и сказал:

— Александр, ты ведешь себя с лейтенантом, как гимназистка. Он приказал своим солдатам применить оружие против наших раненых, и его не судить, а расстрелять надобно. На месте. А уланы что ж? Они просто пленные, и я отпустил бы их на все четыре стороны. Пусть расскажут своим таким же, что мы воюем не с ними, простыми солдатами, а с их генералами и с императорской Германией.

Александр сердито ответил:

— Мы воюем с Германией, врагом России самым лютым и коварным, и со всеми ее солдатами, коль они подняли меч против нашей с с тобой родимой земли. Если ты с этим не согласен, как мой братец, — можешь оставаться при своем мнении и не мешай мне исполнять свой священный долг перед отечеством и престолом.

— А ты не только солдафон, а еще, оказывается… Не хочу говорить, — сказал Андрей Листов и резко повернулся уходить, но остановился и заключил: — Я уезжаю вместе со своим отрядом. Ты можешь допрашивать сам.

Александр понял свою оплошность и примирительно сказал:

— Извини, я погорячился, — и обратился к лейтенанту: — Лейтенант, вы будете отвечать на мои вопросы?

— Разумеется, господин штабс-капитан. Я вижу в вас порядочного человека и офицера, потому что вы спасли мне голову, — разумеется, если это не заденет моей чести офицера германской армии.

— Где вы научились русскому языку?

— В военном училище, господин штабс-капитан, затем у вас, в Санкт-Петербурге, где я часто бывал по делам со своим отцом — коммерсантом, наконец, в нашем генеральном штабе нас обучали специально.

— Да, вы давно готовились к войне с нами, лейтенант.

— Так точно. То есть не совсем так. Просто наш генеральный штаб не считал вас способными открыть военные действия против нас ранее, как через полтора-два месяца, и поэтому оставил в Восточной Пруссии только одну, хотя и лучшую, восьмую армию фон Притвица. Но вы потрепали ее так, что фон Притвицу пришлось уйти в тень и уступить место фон Гинденбургу фон Бенкендорфу, а начальнику штаба армии фон Вальдерзее — уступить место фон Людендорфу. Но смею вас уверить, господин штабс-капитан, что, теперь в тень придется уходить вашему Жилинскому, ибо Мольтке замыслил такую операцию против ваших армий, в частности против второй, что о победе вам нечего и мечтать будет, и вы побежите так же, как то делают ваши союзники на западном театре: они скоро добегут до Парижа, смею вас уверить.

— Союзники не бегут, а отступают.

— Бегут. И Париж скоро будет наш. И вы побежите через несколько дней, господин штабс-капитан, — хвастливо разболтался лейтенант.

Андрей Листов возмущенно прикрикнул:

— Замолчите! Не то я расстреляю вас немедленно!

Лейтенант лихо покрутил рыжие стрелки своих торчавших усиков и сказал:

— Не имеете права, герр поручик, Женевская конвенция запрещает…

Александр продолжал допрос:

— Это вы убили поляка и двоих своих на дороге за лесом?

Лейтенант опустил голову и ничего не ответил.

— Подлые… Мирных жителей, с такой жестокостью, — сказал Александр и записал в книжке: «Уланы. Убили поляка и двоих немцев». И продолжал: — Откуда вы, из какой части и почему оказались в нашем глубоком тылу?

— Мы есть уланы первого резервного корпуса генерала фон Белова, посланы сюда проверить, насколько плотно занята вами территория между шестым и тринадцатым корпусами генералов Благовещенского и Клюева, какие здесь ваши части, какова их сила и не помышляете ли вы атаковать фон Белова с тыла. Или с фланга. Но мы, кажется, немного увлеклись и заблудились.

— А куда направляется корпус фон Белова?

— Я не знаю об оперативных планах командира корпуса. Корпус пока приостановил отступление, а куда он пойдет — не знаю. Вы ведь не знаете планов своего штаба?

— Отвечайте на мои вопросы и не задавайте своих, — сказал Александр.

— По всей вероятности, корпус фон Белова пойдет на Алленштейн, чтобы преградить вашему тринадцатому корпусу путь к Остероде и далее на север. Возможно, какие-то части повернут сюда, чтобы преградить путь на север и вашему шестому корпусу и не допустить соединения его со вторым корпусом генерала Шейдемана и всей первой армии фон Ренненкампфа.

— Вы отлично знаете фамилии наших генералов, лейтенант.

— О да! Вы их сами называете в ваших телеграммах. А мы их перехватываем.

Андрей Листов записывал, а Александр продолжал допрос:

— Каковы планы вашего командования на правом фланге генерала Шольца, в районе Сольдау — Лаутенбурга?

Лейтенант не хотел говорить всего и ответил как бы неуверенно:

— Я всего лишь — лейтенант и командир отряда, герр штабс-капитан. Откуда мне знать, о чем думает ставка или штаб? Я лишь знаю, что генерал фон Шольц испытывает затруднение…

— Это мы знаем. Отвечайте на мои вопросы и не виляйте. Смею вас уверить, что виляние ничего хорошего вам не сулит.

Лейтенант подумал немного, попросил закурить, а когда Александр дал ему папиросу и зажег спичку, лейтенант не мог прикурить — руки дрожали.

Александр подумал: «Знает, бестия, все, но не хочет говорить. Отправить его в штаб армии? Или к Крымову? Тому он скажет все, что следует», — и сказал теряя терпение:

— Лейтенант, у меня нет времени ждать вашего ответа, и я вынужден буду передать вас поручику, который настиг вас. Или говорите, или…

И лейтенант ответил: