Операция «Святой Иероним» - Сергей Карпущенко

— Да что ты встал-то посреди флэта охламоном? — прервал Кошмарик созерцательное настроение Володи. — Сдай товар Мартышке, она у нас сегодня за старосту, и айда побалакаем о твоем деле. Я ведь чую, что у тебя ко мне дело есть, а?

Володя передал сумку тоненькой девочке в белом платье, не сообразив, что ей будет очень тяжело нести ее, и последовал за Кошмариком, который повел Володю в самый угол подвала, где помещался, видно, «командный пункт» Кошмарика, то есть стояли его личный стол с толстой бухгалтерской книгой и диван, над которым висело шишкинское «Утро в сосновом бору» — репродукция в приличной позолоченной раме.

— Я всей той попсы не люблю, — сказал Кошмарик, перехватив Володин взгляд, упавший на картину. — Я сам в лесу всю свою жизнь прожил, так чего ж мне этими кубиками да пирамидками украшаться? У меня еще крыша не поехала. Садись-ка на диван, сейчас Мартышка нам штефки принесет.

— Чего, чего принесет? — переспросил Володя.

— Ну, шамовки значит, пожрать, — ответил Кошмарик и, скинув сапоги, забрался с ногами на диван, где развалился с видом турецкого султана. Он понимал, что обстановка, в которую попал «питерский», несомненно, удивляет Володю, но ждал, когда же его гость сам начнет расспросы. Но не дождался и заговорил:

— Что, думаешь я здесь «малину» какую-нибудь держу, а?

— Да, — улыбнулся Володя, — все это похоже на притон.

— А и нет, калики-моргалики! — даже подпрыгнул на диване Кошмарик, радуясь ошибке Володи, такого смелого и ловкого, каким он показал себя на Ежовом острове, когда ловил беглых зэков. — Тут ты, братишка, мимо проехал! Я благотворительностью занимаюсь, то есть благое, доброе дело творю, понимаешь? Вот, устроил приют для всякой малолетней шушеры да промокашек, что по Лиговке шляются. Подвал на свои баксы арендую, обстановка здесь вся моя, в местных органах зарегистрирован, бумажка есть. От санэпидемстанции тоже справочка имеется — все очень чисто. Обо мне даже в одной газетенке статью написали. Говорят, очень нужным делом занимаюсь, так-то...

Володя был ошеломлен. Как же мог уживаться в этом человеке, способном без жалости лишить женщину ее драгоценностей, подаренных к тому же матерью, тот, кто бескорыстно занимался благотворительностью? Володя подумал было, что здесь кроется какой-то тонкий расчет, тайная выгода, а поэтому спросил:

— А зачем... тебе все это надо?

Кошмарик, сидевший на диване с поджатыми по-турецки ногами, победно улыбнулся и поднял вверх палец:

— Калики-моргалики, да разве ты не понимаешь, сколько удовольствия можно получить, когда видишь, что человек тебе обязан? Королевское удовольствие, ни с чем не сравнимое! Тут — психология! Они же здесь все перед тобой на цырлах ходят, в рот тебе смотрят, потому что, если бы не я, они бы все уже или в психушках находились или же в притонах настоящих, а то и на зоне. Здесь и постарше меня, а я над всеми бугром стою, потому что деньги, братишка, все в этом мире делают!

Володя поморщился. Ему совсем не понравилось то, как объяснил Кошмарик причину, толкнувшую его к благотворительности, но тут же он вспомнил то чувство, которое пережил ночью, в зале Эрмитажа, когда ощущение собственной силы, вседозволенности буквально подняло его над землей, над людьми, над законом. Кошмарик в своем откровенном рассказе очень напомнил Володе его самого.

— Но ты не думай, — нахмурился Ленька, — я здесь не царек, но скорее отец или брат, правда строгий. Они у меня не только на цырлах передо мной ходят. Я их не только жратвой снабжаю, но учу работать к тому же, пити-мити, деньги то есть, добывать учу. Вот, бухгалтерская книга у меня. И Кошмарик ткнул пальцем в толстый журнал, лежавший на столе. — Туда я все их заработки вношу — гроши, конечно. Но тому, кто больше всех за неделю заработает, я премию даю, благодарю словами. В общем, поощряю в этой шушере стремление обеспечить себя своими ручками. А то ведь кем они до меня были? Наркота да алкаши! В моей же коммуне не только ширева не водится, но даже пиво пить запрещается. Боятся! Знают, чуть хоть запах почую, сразу на улицу выкину, на снег да на мороз...

Кошмарик не успел договорить. К столу с бухгалтерской книгой подошла девочка с распущенными волосами и в белом платье, которая на подносе принесла еду.

— Морг, — ласково сказала девочка, — попробуйте, я сегодня борщ варила.

— А помидоры не забыла бросить? — строго спросил Кошмарик. — Я без помидоров борщ не ем!

— И помидоры, и свеклу, и стручковый перец — все положила, безропотно отвечала девочка. — Жаркое подождать нести?

— Да, не гони пока, Мартышка. Дай мне с дружком потолковать о том, о сем.

Когда девочка ушла, Володя по знаку Кошмарика принялся за борщ, оказавшийся таким вкусным, ароматным, острым, что перехватило дух.

— Ты что же, счастлив? — задал Володя наивный вопрос, который задавать не следовало, потому что все глуповатое личико Кошмарика буквально светилось ощущением самодовольства, успеха, даже торжества. Но в ответ Кошмарик глубоко вздохнул и ответил далеко не сразу, точно лишь сейчас задумался над вопросом, счастлив он или несчастлив?

— Да знаешь, — вяло произнес он, — в общем-то, свободы, к которой я стремился, добиться трудно. Всякой сволочи платить приходится. Столько с тебя дерут за колпачки... Все ведь в игорном нашем деле схвачено: ты — их, они — тебя...

И Кошмарик вяло махнул рукой, не желая, видно, продолжать обсуждение неясной и сложной для него проблемы счастья. Так он и молчал, дохлебывая борщ, но когда «официантка» принесла жаркое, оживился вновь, снова приосанился, лицо его приобрело выражение торжества и довольства, и Кошмарик спросил:

— Ну а что тебе, корешок разлюбезный, от меня надо? Чем могу помочь?

— Да в сущности ничем, — попытался уйти Володя от вопроса и от необходимости раскрываться перед человеком, обожающим благотворительность потому, что она приносила ему наслаждение от сознания силы и превосходства над тем, кто нуждался в его помощи. Но вдруг Володя понял, что не сможет сдержаться, и начал рассказывать.

Рассказал он Кошмарику все с самого начала, не забыв поведать даже о своих приключениях в Плоцком замке, ибо именно там и крылись зерна истории, давшие столь пышные всходы. Короче, через час Кошмарик знал обо всех злоключениях Володи минувших дней и о том, что ожидало его послезавтра. Рассказывая, Володя видел, что Кошмарик поначалу не верил ему, глуповато посмеивался, по-турецки сидя на диване начальника коммуны, но вскоре остроносое личико Леньки посерьезнело и уже безо всякого стеснения выражало, в зависимости от эпизода, то негодование, то ужас, а то иронию или искреннее сочувствие. Когда Володя кончил свой рассказ, Кошмарик медленно покачал головой и авторитетным тоном заявил: