Меланхолия - Михаил Савеличев

- Изменение... Забывчивость... Какая разница? Мы так много забываем, что умираем каждую секунду, а боимся какой-то невозможной смерти. Что же это, как не сумасшествие? - она приподнялась и прижала губы к моему уху. - Я не помню первую любовь, не помню первую страсть. Нет, я знаю, что они были, я знаю обстоятельства, погоду, но что из этого? Это был кто-то чужой, какая-то далекая и неприятная кукла.

Я отстранился от щекотки и Сандра снова легла, лишь ее рука продолжала сжимать кожу сидения рядом со мной и тонкие морщинки разбегались из под грязных пальцев. Требуется немного времени, чтобы лоск цивильности слез такими вот царапинами, заусенцами, изломанными ногтями и лохмотьями маникюра.

- Интересно, - вклинился маленький паршивец, - а она бреет лобок?

Старик отпустил дежурную затрещину. Может быть, ему тоже было интересно? Паршивец не протестовал.

- Да ладно тебе, - примиряюще пробормотал он. - Какие теперь могут быть секреты?

Старик натянул поглубже кепку и поплотнее обхватил себя руками. Все-таки ему было холодно.

- Я не о секретах, а о приличии...

- Что же ты раньше молчал? - усмехнулся гадкий мальчишка. - Не сказал своего приличного слова, когда они трахались в развалинах? И заметь - именно это слово и никакое другое я не могу подобрать для описания данного физиологического отправления!

- Они же действовали по твоему сценарию, сынок, - усмехнулся старик. - Ты так все красочно описал.

- Я не рассказал главного, - хмуро ответствовал паршивец. - Он пользуется для этого дрелью.

Старик закашлялся, засипел:

- Чем, чем?

- Дрелью... Ну не совсем, конечно, дрелью, а с соответствующими насадками...

- Коллега, - вытер слезы и рот старик, - в вас определенно умер большой талант. Только не советую воспроизводить ваши фантазии на практике, когда срок стажировки закончится и вы получите какую-нибудь вещь в полное владение. За такие вещи, простите за каламбур, быстро наказывают мозговым рассолом. Чем меньше явных патологий, чем смирнее и незаметнее лошадка, тем больше шансов дотянуть до моего возраста.

Паршивец вздохнул.

- Да знаю я, знаю... Жизнь скучна, коллега, и хочется расцветить ее чем-то непотребным. Каким-то бредом, за которым мир изменяется в той мере, в какой изменившееся знание о действительности управляет этим миром и пронизывает его... Бредом, коррекция которого угрожает катастрофой бытия как такового... Хочется чего-то грандиозного, космического или космологического... Мы слишком паразитичны.

- Старая песня, - заметил старик. - Каждый рано или поздно ее исполняет. Болезнь она и есть болезнь.

- Что же в том, что это болезнь? Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией и красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?

- Когда ты уже не принадлежишь этому миру, в нем больше ничего нет. Точка, - отрезал старик. - Все остальное - художественные бредни. Мозговое воспаление.

Рассвет надвигался с неукротимостью шторма. Все замерло, застекленело в предвкушении исчезновения всевластных ночных призраков, проросло мириадами тайных связей обыденной дневной жизни, слишком откровенной, чтобы вольно творить жестокие чудеса, но не такой уж и реальной, чтобы просчитать каждое движение на счетах причины и следствия. Дорога простирала одиночество и пустоту на многие мили от нас - крошечной точки на поверхности геоида, безразличной двойной звездочки, затерявшейся во вселенной равнодушных. Даже ветер неожиданно стих, опал, опустил свое прозрачной тело на проявляющийся пейзаж, побелел, заиндевел, острые пики разгорающегося рассвета проткнули нежную шкуру и из под нее хлынули многочисленные потоки нежданного тумана.

Деревья и кустарники еще как-то сдерживали плотную белизну - она густела, громоздилась над ними все новыми и новыми слоями, набухала упрямым дрожжевым тестом, протискивая массивное тело сквозь листву и обвисая подрагивающими складками нездоровой, разжиревшей плоти. Расплывающаяся акварель прозрачного неба неотвратимо скрывалась за стеной тумана, но от этого не становилось темнее, наоборот - в глубине подступавшей слепоты разгоралось жемчужное свечение, лес терял свои очертания и лишь рекламные шпильки еще как-то доносили яркие послания сквозь плотную вату.

- Застряли надолго, - сказала Сандра. Она поднялась, вылезла из машины и закурила. Тонкий дымок отвесно поднимался в узкую полоску неба, зажатую между двумя могучими стенами.

- Боишься?

- Не люблю туман. Тем более в это время года. Какие сейчас могут быть туманы?

- Мы можем еще немного проехать. Дорога пока чистая.

Она посмотрела вдоль асфальта, на который пока ложились самые робкие мазки белизны.

- Они нас должны подобрать здесь.

- Они не найдут нас. А до форта осталось совсем немного. Доехать, возможно, и не успеем, но потом немного пройдемся.

- Пройдемся, - с сомнением повторила Сандра. - Ну хорошо. Лучше двигаться, чем стоять. Она кинула окурок в туман, захлопнула все двери и села за руль. - Расследование продолжается. Мужественные агенты на свой страх и риск решили проникнуть в самое логово преступников. Это так выглядит?

"Кобра" медленно тронулась, вывернула с обочины и поехала мимо неподвижных стен. Тишина наконец-то разбилась фырчанием двигателя, шум робко расползся по узкому промежутку, пробуя на прочность угрюмое молчание тумана. В жемчужной белизне продолжалось величественной движение - скрытые потоки и течения, образование густот и разряженных ячеек, вся таинственная жизнь созерцаемой природы, освобожденной от пристального взгляда человека, от неловкого скальпеля анализа, предоставленной лишь самой себе в бессмысленности свободы.

- Странный день, - сказала Сандра. - День, когда меня расколдовали...

- Ты просто спала, - возразил я. - Просто спала. Так всегда бывает. На смену одному сну пришел совсем другой.

- Надеюсь он будет лучше.

- Вряд ли. Но в любом случае это будет лучше, чем пробуждение.

Сандра покачала головой.

- Не понимаю. Все равно не понимаю. Не могу уместить в себе. Такой тихий городишко, все про всех знают, самое страшное дело - взлом банкомата и тут... Поневоле станешь суеверной.

- Тебя не удивляли и более странные вещи. Все дело в привычке, в устоявшемся взгляде. Нас всегда губит стереотип. Вещь в себе.

Девушка протянула руку и включила радио. Вопреки предчувствию сквозь кристальную прозрачность прорвалась музыка - медитативное спокойствие прибрежной полосы и ностальгия по далеким берегам.