Багряная летопись - Юрий Андреев

— Боюсь ошибиться, но вряд ли Ольхин, который уже чувствовал за собой слежку, осмелился бы на такой шаг.

— Значит?..

— Значит, остался кто-то еще.

— Так, так. Значит, каждый из нас, товарищи, в чем-то виноват… Необходимо сделать выводы.

— Да, Михаил Васильевич, — строго сказал Новицкий, — мое промедление с крестиком обернулось крупнейшей моей виной.

— Тем не менее ваш рассказ еще и еще раз заставит нас предпринять все возможное для сохранения секретности принятых решений. Товарищ Валентинов, прошу принять меры для того, чтобы выяснить обстоятельства убийства Семенова и Ольхина. Прошу вас продумать, как поступить товарищу Новицкому с подброшенным ему письмом и организовать его личную охрану. Еще раз, может быть через аппарат Дзержинского, проверить наших спецов. Положение серьезное. Если организация контрреволюционеров действительно пошла на решительное заметание своих следов, то вполне возможно обострение борьбы новыми силами — особенно в связи с наступлением Колчака. Валерьян Владимирович, прошу вас сегодня же провести совещание с чекистами, особистами, политотдельцами, работниками трибунала и прокуратуры.

Товарищ Новицкий, на вас возлагаю изготовление копий сегодняшнего решения. Товарищ Берзин, вы — ответственный за подбор людей для поездки. Вы свободны, товарищи. Спокойной ночи.

— Доброго утра, хотел ты сказать, — ответил Берзин. — Ну и встретит же меня боевая подруга!

«ТЫ СПРАШИВАЕШЬ, КОСТЯ…»

— А зачем тебе, Костя?

— Ну как «зачем»: комиссаром Ярославского округа я после тебя был? Был. Командармом-четыре после тебя был?

— Честно говоря, мог бы быть и получше.

— Так разве я спорю? Однако был? Был! Твоим заместителем по Туркестанскому фронту был? Тоже, скажешь, мог бы и получше работать? Тогда почему же ты потянул меня за собой в штаб войск Украины и Крыма, а?

— Сдаюсь! А теперь, значит, хочешь после меня стать председателем Реввоенсовета?

— Да мне бы чего поменьше: можно и наркомом по военным и морским делам!

Друзья расхохотались.

— Забирай! Хоть Военную академию возьми, и то мне легче станет!

Все так же смеясь, Фрунзе подошел к окну, распахнул его и повернулся к Авксентьевскому.

— Ты спрашиваешь, Костя, где же все-таки я получил военное образование? Так?

— Точно так. И что тебя все-таки подтолкнуло к военному делу?

Фрунзе посерьезнел, задумался:

— Думал, экономистом буду, в Политехнический поступил. Не вышло. А подтолкнула меня, Костя, одна беседа. Всего лишь одна: с незабвенным нашим Ильичом.

— С Лениным?! Когда?

— Давно это было, девятнадцать лет тому назад: в девятьсот шестом году. Двадцати одного года от роду попал я в Стокгольм, на Четвертый съезд партии. Парнишкой совсем молодым был. Хотя и обстрелянным. А ему тридцать шесть — в расцвете сил и зрелости был. И вот начал он меня обо всем выспрашивать, особенно об иваново-вознесенских Советах. Интересовался и баррикадными боями. А потом и говорит: «Что стрелять рабочие умеют, это хорошо. А вот руководить военными действиями многие ли из них могут по-настоящему? И не думаете ли вы, что в будущих восстаниях-битвах это умение может сыграть решающую роль? Революционеры должны овладеть военными знаниями, это еще Энгельс писал! Я бы вам советовал над этим подумать!»

— И стал думать?

— Да. И стал я читать все, что мог. И всюду, где мог. И начал изучать языки, чтобы читать как можно больше о военном искусстве.

— «И всюду, где мог»?..

— Ты тюрьму имеешь в виду? Верно. Там я много успел. Особенно в камере смертников: очень усердно учился. И сказал бы я так: низшую военную школу я кончал тогда, когда взял в руки револьвер и стрелял в урядника во время забастовочного движения иваново-вознесенских и шуйских текстильщиков, да когда по тюрьмам да каторгам сроки отбывал.

А среднюю школу, я считаю, кончил тогда, когда правильно оценил обстановку на Восточном фронте в девятнадцатом году и нанес удар Колчаку армиями Южной группы.

А третья, высшая моя военная школа — это та, когда ты и другие командиры и многие специалисты убеждали меня на Южном фронте против Врангеля другое решение принять, но я позволил себе не согласиться, принял свое решение и оказался прав. Там мы Врангеля разгромили весьма основательно.

— Михаил Васильевич, а какую же школу ты сейчас кончаешь? — Авксентьевский кивнул на стопку иностранных книг и журналов.

Фрунзе подошел к столу, взял одну книгу, другую.

— Не знаю, Костя, как назвать эту школу, но, в общем, навалился я сейчас на изучение военной техники. Авиация, танки, невиданной силы артиллерия, подводный флот и многое другое — вот что будет играть в будущей войне совершенно особую роль, и мы должны об этом думать загодя.

Авксентьевский стоял у стола склонив голову.

— Нет, Миша, — строго, без улыбка сказал он, — уж лучше ты и оставайся на своих постах. Уж лучше бы, чтоб тебя никто не сменял, не заменял.

— Соня! — закричал Фрунзе. — Неси нам чай, да сама иди сюда скорее: надо гостя дорогого развеселить, а то уж очень он в серьезность ударился и меня туда же тащит. Да захвати конфет каких, хоть монпансье!

31 марта 1919 года

Уфа

В полдень 31 марта в Уфе начались два совещания. В центре города, в тяжелом каменном здании, окруженном часовыми, генерал Ханжин принимал по экстренной просьбе Безбородько своего начальника контрразведки. И в это же — наименее подозрительное — время в кладбищенской сторожке собралась руководящая тройка подпольного ревкома. Ханжин и Безбородько сидели в мягких креслах, их ноги утопали в ковре — ревкомовцы ютились на узкой койке деда Василия, накрытой стареньким одеяльцем из блеклых ситцевых лоскутков. Конечный смысл речей Ханжина и Безбородько сводился к тому, чтобы принести как можно больше вреда русской революции, — содержание беседы ревкомовцев, напротив, заключалось в принятии конкретных мер, содействующих успеху революционной борьбы. Тем не менее — бывают же парадоксы в жизни! — на обоих совещаниях одним из объектов обсуждения была Наташа Турчина в качестве стенографистки-переводчицы при штабе генерала Ханжина.

— Ваше превосходительство, — говорил Безбородько, — я просил у вас конфиденциального разговора в связи с особо важными соображениями.

— Да, я слушаю вас, Василий Петрович.

— Прибывшие к вам от Верховного иностранные военные советники плетут интриги с целью скомпрометировать не столько ваше превосходительство лично, сколько саму идею нанесения главного удара именно вашей армией. Генералы англичанин Нокс и американец Гревс хотят добиться переотправки всех резервов, в том числе корпуса генерала Каппеля, на север, чтобы создать генералу Гайде реальную возможность объединения с англо-американскими экспедиционными войсками.

— Ах, канальи! Об этом, впрочем, я давно догадывался!

— Они боятся, что, самостоятельно дойдя до Москвы, мы захотим и самостоятельной политики.

— А что, Жанен лучше? — Ханжин выругался. — Деникин отдал Франции на концессию весь Донбасс, вот француз и хлопочет о нашем выходе к Волге навстречу его холую!.. Откуда ваши сведения, полковник?

— Нокс и Гревс довольно беспардонно разговаривали в прошлый раз по-английски у вас на совещании, зная, что никто их не поймет. Между тем мне приходилось бывать по делам службы в Англии, и кое-что из их разговора я уяснил.

— Да вы настоящий клад, полковник Безбородько!

— К сожалению, я понял далеко не все. Поэтому у меня есть предложение.

— Докладывайте.

— В моем распоряжении имеется девушка из благородной семьи. Ее отец — полковник Турчин — всю войну принимал оружие в Англии. Он и сейчас там. Его дочь превосходно владеет французским и английским, и, кроме того, она стенографистка.

— Ого!

— Если мы сможем стенографировать их разговоры и замечания — мы получим интересные для нас данные. Кроме того, эти данные мы могли бы преподнести и Жанену, демонстрируя ему, что делается у него под носом. А в крайнем случае можно и их самих взять за горло, предъявив им стенограмму их грязной игры.

— Прекрасно! Но неудобно, если на наших совещаниях будет присутствовать молодая женщина. А что если одеть ее в форму и присвоить чин, скажем, подпоручика? А? Пишите мне официальный рапорт, и я зачислю ее в штат, подчинив непосредственно вам. А?

— Вот и рапорт, ваше превосходительство. — Безбородько вынул из полевой сумки и протянул генералу бумагу. — Правда, я не учел, что переводчицу следует превратить в офицера.