Багряная летопись - Юрий Андреев

За ужином она весело болтала с Марией Ивановной и Безбородько, даже села за рояль и не заметила, как хозяйка убралась из комнаты по красноречивому жесту Безбородько. Наташа кончила играть, и он зааплодировал:

— Бог мой! Я тысячу лет не слышал такой музыки. До чего же щедр бывает создатель! Он отпустил вам в изобилии все: красоту, ум, талант, добрую душу. Наталья Николаевна, Наташа… — Он осыпал ее руки поцелуями.

— Однако хватит, господин полковник! Вы забылись. — Она спокойно убрала руки.

«Не сердится! Не сердится!» — ликовал в душе Безбородько.

— Наташенька, да? Да? Да?

— Вы имеете в виду службу в штабе? Хорошо, я согласна.

— Ах, Наташа…

Она ловко вывернулась из его объятий и скользнула к своей двери.

— А вот об этом прошу вас забыть! — Голос ее прозвучал сурово.

Стукнула дверь, щелкнул замок.

Безбородько усмехнулся: «Лишь бы ты забыла. Но бог мой, неужели я и в самом деле способен еще что-то такое чувствовать? Среди этой-то кровищи?.. Ну, значит, крепок ты, казацкий сын Васька! Твой будет домик за морем!»

30 марта 1919 года

Самара

Фрунзе, заложив руки за спину, опустив голову, вышагивал взад-вперед по диагонали своего кабинета. Стол для совещаний был покрыт бумагами: Михаил Васильевич разложил на нем в хронологической последовательности сводки, директивы и приказы последнего месяца, поступившие от Главкома, из Реввоенсовета, из штаба Восточного фронта. С острым чувством неудовлетворенности и горечи он, еще раз проанализировав эти документы, убедился в том, насколько противоречат они один другому. Южной же группе во всех случаях отводилась пассивная, второстепенная роль, а ее силы предлагалось использовать малыми частями.

Не то, все не то! И Главком, и комфронтом надеются на стратегические резервы из центра. А где они? И когда еще их смогут сосредоточить у Самары или Симбирска? И что даст удар в лоб, планируемый Вацетисом? Еще меньше шансов на успех при ударе от Камы на юг, как замышляет Каменев, ведь в этом направлении нет никаких путей сообщения. А самое главное, пока все это планируется, Колчак будет на берегу Волги. Ни так, ни так его не разгромить. В лучшем случае можно задержать, затянув войну до бесконечности. А между тем…

Михаил Васильевич снова зашагал по кабинету. Уже более двух недель мысль о контрударе по белым армиям целиком занимала его. С необычайной яркостью, где бы он ни был, выплывала перед его внутренним взором желто-зеленая карта фронта со зловещим и подвижным черным жалом армии Ханжина на ней. Дальнейшее продвижение этой армии выводило ее в тылы и на основные коммуникации Первой, Туркестанской и Четвертой армий. А это уже грозило катастрофой. Надо было думать не о затыкании образовавшихся дыр в линии фронта, не об оттеснении противника, а о нанесении ему мощного контрудара в обнажаемый им самим фланг с целью разгрома главных сил врага. Надо было решить стратегический вопрос, определяющий исход этой кампании или даже всей войны с Колчаком.

«Так что же, Михаил? Время ли робеть? Вот он и пришел, может быть, главный день всей жизни — тот день, который оправдывает все муки, все тюрьмы, все ссылки… Ну и что же, что этот, по-моему очевидный и единственный, вариант сокрушения Колчака не виден другим нашим военачальникам? Это говорит не о каком-то крупном, скрытом от меня просчете в плане, а о том, что в силу сочетания разных причин я вижу лучше, чем они… Скромно ли это, Миша-Михаил?.. Но в скромности ли сейчас дело? Я тысячу раз все выверил!.. А если ошибка? Если что-то не так?.. Всё так! План контрудара я должен доложить Каменеву и Главкому, я выверил его тысячу раз!.. А это не честолюбие, Михаил?»

Фрунзе продолжал ходить. «И какая только ерунда не лезет в голову! Где я набрался ее? Мой долг — военного, большевика — сделать все, чтобы республика победила Колчака, а я подстраиваюсь к мнениям и шепотку злобненьких, буржуазного толка критиканов. Тьфу!» Он круто повернулся и сел за стол.

Тихо было в штабе после восьми вечера. Никто и ничто не мешало работе командарма. Мысли его быстро ложились стремительными строками.

«Наша задача, — бежали слова, — состоит не в подпирании отступающих частей и не в восстановлении утраченного положения и тем более не в добровольном отходе за Волгу всех наших армии, а в том, чтобы отнять у противника инициативу и нанести ему решительный контрудар. Только это может коренным образом изменить обстановку. Для этого необходимо…» Строка бежала за строкой, перед внутренним взором командарма вставали, сменяя друг друга, города, села, реки, железные дороги, лица — дерзкие или осторожные, огненными стрелами вспыхивали атаки и контратаки, и все это бесконечно пестрое многообразие превращалось в четкие, суховатые пункты плана. Медно и мерно отбили время большие часы в вестибюле сначала девять, потом десять, одиннадцать… Фрунзе не слышал их неторопливого гулкого боя, он заканчивал работу — главную работу своей жизни…

«Для этого необходимо быстро сосредоточить в районе Бузулука ударную группу наших войск за счет внутренней перегруппировки, по одной дивизия из 1-й, 4-й и Туркестанской армий, не ожидай пока стратегических резервов…

В создавшейся обстановке, когда главная группировка войск противника, его Западная армия генерала Ханжина, развивает свое успешное наступление на наиболее важных направлениях на Самару и Симбирск, только быстрый и мощный удар именно из района Бузулука по левому (южному) флангу противника может привести к выходу наших войск на вражеские сообщения с Уфой и изменить всю оперативную обстановку в нашу пользу.

Предлагая такой образ действий, я полностью осознаю его рискованность, но все возможные варианты ударов противника с целью срыва сосредоточения ударной группы наших войск предусмотрены, и при принятии соответствующих мероприятий с нашей стороны по обеспечению операции и достижению ее внезапности гарантируют полный успех предлагаемого плана, могущего привести к полному разгрому всех армий Колчака и к спасению судеб революции».

Закончив писать, Фрунзе тут же начал вычерчивать графическое изображение своего плана. Работа спорилась, вот уже острое лезвие контрудара вонзилось в самое основание ядовитого жала. Фрунзе размашисто подписал оба документа и снова взволнованно заходил по кабинету. Нужно срочно снять копию и завтра же утром под усиленной охраной направить план и чертеж командующему фронтом Каменеву и члену Реввоенсовета Гусеву. А сейчас, именно сейчас, надо все это обсудить с членами Реввоенсовета и с Куйбышевым, — время не терпит.

Он подошел к дверям кабинета. В приемной за столом бодрствовал Сиротинский.

— Сережа, вызови ко мне срочно Новицкого, Берзина и пригласи приехать к нам Куйбышева, — попросил он адъютанта (подчеркнуто вежливо обращаясь к своему адъютанту на людях, даже в присутствии ближайших друзей, даже в условиях смертельной опасности, которую им не раз приходилось испытывать вместе, Фрунзе тепло и доверительно — как младшего брата называл его Сережей, когда они оставались наедине).

— Слушаюсь, Михаил Васильевич.

Фрунзе стал прибирать бумаги, приводить в порядок стол. Через некоторое время в коридоре послышались шаги нескольких человек.

— Разрешите, Михаил Васильевич?

— Прошу, товарищи, прошу, заходите. Извините, друзья, за вызов в неурочное время, без особых будто бы причин, но события не терпят, да и я до утра не смог бы дотерпеть. То, что я хочу сообщить вам, весьма секретно, и возможно, от верного нашего решения будет зависеть судьба всей борьбы с Колчаком.

Глаза его боевых друзей смотрели серьезно, сосредоточенно. Берзин весело крякнул.

— Все эти дни развивающегося наступления колчаковской армии генерала Ханжина на участке Пятой, а частично уже и Первой армий я мучился, вы это знаете, одним вопросом: как остановить начатое врагом наступление и превратить его в поражение, в разгром главных сил Колчака. Отступление — вынужденное действие. Имей Кутузов больше сил, чем у него было, он никогда не отдал бы Москву. Только контрудар, один или несколько, могут переломить ход войны. Я перебрал в памяти десятки примеров, и все они говорят именно об этом. Вспомнил я и описание войн в прошлом. Так, древний историк Мовзес Хоренаци, описывая войны и военное искусство первого века до нашей эры, в рассказе о войне древней Армении с Римом писал (Фрунзе вытащил свой блокнот): «Осенью 69 года до нашей эры римские легионы вторглись в пределы Армении. Царь Тигран II, видя превосходство сил римлян, решил отступить в глубь страны, завлекая за собою врага, собирая свои силы и одновременно пересекая коммуникации римлян. Летом 68 года в долине Аракса он нанес контрудар во фланг главным силам римского полководца Лукулла. Разбитые римляне вынуждены были бежать, неся огромные потери при отступлении из Армении».