Благословение святого Патрика - Вера Колочкова

– Я имею в виду другую женщину, Ирина. Если хочешь, давай поговорим. Только мне особо сказать тебе нечего, кроме банального «прости». Не знаю, что еще в таких случаях говорят.

– Ага. Прости, значит. Вот так, значит, да? И откуда же она взялась, эта другая женщина? Я ее знаю?

Она все еще говорила насмешливо, будто подстраивалась к несостоявшейся дурацкой шутке. Потом подошла, вырвала из его рук очередную рубашку, отбросила в кресло, произнесла раздраженно:

– Ну все, хватит! Объясни, наконец, что происходит!

– Я тебе уже объяснил. Я собираю вещи. Я ухожу, Ирина.

– В смысле – навсегда-навеки, что ли?

– Да. Навсегда-навеки. Если хочешь, на развод подавай сама.

– Ах, на разво-о-од? – пропела она угрожающе, подняв подбородок вверх. – Вон даже как, на развод? А вот это видел, развод? – вытянула она перед его носом жирную фигу.

Он глянул сначала на фигу, потом ей в глаза. Ирина задохнулась, будто ударилась об его взгляд, непривычно решительный. И еще что-то плавало, плескалось в его взгляде, уж совсем для нее неприемлемое, похожее на дерзкую жалость и к фиге, и к угрозе в голосе. И как-то потерялась вдруг, моргнула растерянно, медленно опустила руку вниз.

– Саш… Ты что, серьезно, что ли? Но это же невозможно, Саш… Погоди, давай поговорим. Давай все с самого начала… Что-то я не пойму ничего. Какая женщина, откуда она взялась?

– Неважно, Ирина. Неважно, откуда она взялась.

Она трудно сглотнула, потерла ладонью грудь. Лицо приняло несчастное выражение, какое бывает у человека, которого только что оскорбили неожиданно, а главное, незаслуженно. А главное – кто оскорбил… Тот, кому и близко оскорблять не положено. И надо бы как-то умудриться не закричать, не затопать ногами, а ответить достойно, чтоб этот, кому не положено, почуял свою оплошность… Да только слова нужные делись куда-то, и никак их, нужные и правильные, не подобрать…

Он видел, как трудно бьется жилка на ее влажном виске, как брови поднялись удивленным несчастным домиком. И как трудно дается ей это минутное молчание. Наверное, он сейчас очень грубо ей отвечает. Наверное, надо как-то помягче. Но как – помягче? Может, вообще надо было молча собраться и уйти, не отвечая на ее вопросы? Может быть… По крайней мере, дискуссии бы не затеялось и фиги, выставленной в лицо, не было бы. Хотя – нет… Без фиги все равно не обойтись. Это уж надо Ирину знать.

– Тебе, может, и не важно, а мне – важно… – проговорила она тихо, но с весьма значительной менторской ноткой в голосе. – Не забывай, какое положение здесь мы занимаем… Все-таки я директор школы, этакой славы мне еще не хватало… Ты что, решил меня опозорить, Иваницкий? Ты думаешь своей головой, что делаешь? Ну, я могу допустить… Понятно, что ты все-таки мужчина… Но уходить-то зачем? Что за блажь тебе в голову пришла? Нет, нет, это никак не возможно, и не думай даже…

– Я все уже решил, Ирина.

– Нет. Ты ничего не можешь решить без меня. Тебе придется со мной считаться. Я тоже имею право… Да что происходит, в самом деле! Дурацкий какой-то разговор, как в дурном сне… Ты мой муж. У нас семья. У нас дочь, в конце концов. И здесь нас знают как семью Иваницких! Семью, понимаешь? Каждая собака знает! Да что я тебе объясняю очевидные вещи, как младенцу…

– Да, Ирина, ты права. Не надо мне ничего объяснять. Я повторяю – я все решил… А дочь у нас уже взрослая, она все поймет правильно. И неудобства с социумом тоже можно пережить. Надеюсь, это для тебя не смертельно.

– Ах, ты… Да что ты понимаешь – не смертельно… Это, мой дорогой, в большом городе не смертельно, когда женщина идет по улице, и за спиной у нее никто не шепчется! А здесь! Ты понимаешь, что будет со мной здесь? Такая новость для кумушек – директора школы Ирину Сергеевну Иваницкую муж бросил!

– Ну, скажи кумушкам, что это ты меня бросила…

– Издеваешься? Да я бы сказала, но кто мне поверит! Ты ж у нас, можно сказать, местная знаменитость, тонко организованная нежная душенька! У тебя на уроках все гегемоны стихи читают, а родители на руках носят… Никто ж не знает, что ты в душе такой подлец! Кто она, я тебя спрашиваю?!

– Не кричи, Ирина.

– Но я ее знаю хотя бы?

– Нет, ты ее не знаешь. Да это и не имеет значения, в общем.

Она вдруг выпучила глаза, на секунду прижала ладонь ко рту, потом медленно проговорила, вальяжно качнув головой:

– А… Погоди-ка… Как же я сразу-то не догадалась, а? Это ведь та женщина, которая… Мне твоя матушка как-то обмолвилась, что к ней медсестра приходила, уколы ставила, когда ты у нее неделю жил… Когда Женька уезжала… Ну, теперь мне все ясно… Это ведь она, да? Ну, чего молчишь? Имей смелость признаться, Иваницкий! Это она?

Он молча наклонился, сунул в карман чемодана галстук, синий, в черную крапинку. Потянулся рукой к креслу, чтобы достать брошенную туда Ириной рубашку.

– Значит, она… Значит, тебе недели хватило, чтобы… А я, значит, всю жизнь – псу под хвост… Сволочь ты, Иваницкий. Тихая подлая неблагодарная сволочь и предатель, вот ты кто…

Она зарыдала громко, неумело, утирая со щек слезы тыльной стороной ладоней. И впрямь, плакать она никогда не умела, не получалось у нее плакать. Наверное, оттого, что больше чужие слезы любила. Пока, бывало, не доведет какую-нибудь слабохарактерную учительницу до слез, не успокоится.

Вот и сейчас – вдруг успокоилась мгновенно, подобралась вся, с шумом вдохнула в себя воздух. Шагнула к чемодану, наотмашь сбросила его с кресла так, что все содержимое вывалилось на пол жалкой тряпичной кучкой. И проговорила злобно, сквозь зубы:

– Да что я с тобой тут… Никуда не пойдешь, и все! Хватит с меня, Иваницкий! Если не понимаешь слов, значит, будет вот так!

И пнула по тряпичной кучке ногой. Постояла, глядя на разбросанные по ковру вещи, потерла в задумчивости лоб, пробормотала себе под нос:

– Так, надо еще деньги проверить… Все ли на месте…

Шагнула к мебельной «стенке», откинула крышку секретера, вынула жестяную коробку из-под печенья, где хранились семейные сбережения. Выхватила пачку купюр, повернулась к нему, нервно зажав их в кулаке:

– Деньги я забираю, Иваницкий. Так, на всякий случай. И карточка твоя зарплатная у меня, так что ты гол, как сокол. Если хочешь уйти – уходи, в чем есть.

Он молча повернулся, пошел к двери. Она взвыла, ринулась вслед за ним:

– Да что мне, силой тебя держать, что ли? Подумай, кому ты нужен, бесхребетник несчастный? И на что ты жить будешь? У тебя даже на электричку денег нет! Постой…

Он быстро шел к станции, почти бежал. И сам себя презирал за это бегство. Благо, что электричка вовремя подошла – вскочил в вагон, двери закрылись, мелькнули за окном улицы, мост через реку…

Все. Сбежал.