Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

Они со Светкой вышли из теплого зала в промозглый поздний вечер, под колючий дождик. Проехал пустой троллейбус, по ту сторону проспекта чернели окна Хамовнических казарм. Люди переговаривались, расходясь, вспоминали эпизоды и словечки персонажей: «классно», «нормальное кино, надо Тищенко сказать, чтоб сходил», «слышь, ни фига, да – как он сейф лебедкой выдернул?», «ниче у них квартиры». Дорохов остановился, закурил, его толкнули в плечо, вполголоса извинились, под ногами было скользко и грязно.

– Мишунь, ты не заснул? – позвала Светка.

Она подсунула руку под его локоть, они пошли к подземному переходу.

– Пол-одиннадцатого, – неопределенно сказала Светка. – Поехали ко мне, чайку попьем.

А на него накатила тоска. Там сейчас эти французские ребята пьют абсент, утром выйдут на чистую булыжную улицу с разноцветными вывесками, сядут в «Ситроены»…

– Мишунь, ты чего? – беспокойно спросила Светка. – У тебя щека дергается. Тебе плохо, что ли?

– Лучше ко мне, – сказал он. – Там и чайку попьем. Имею бутылку массандровского «Кокура».

– Ой! Чародей! Уболтал! – Светка всплеснула руками. – Своим позвоню только, дай двушку.

Они выпили «Кокур», потом кувыркались часов до трех. Два раза садились на диванчике покурить. Светка сидела по-турецки, в дороховской ковбойке. В бутылке из-под алжирского вина горела свечка. От «Кокура» в животе пекло, от вида Светкиных полноватых ног и ключиц в проеме расстегнутой ковбойки делалось горячо в голове. Дорохов кутался в плед, стесняясь волосатого живота и неспортивного торса.

Светка дотягивала сигарету, гасила, совала руку под плед, шептала: «Еще разок слабо?» Было не слабо.

Среди ночи она сказала: «Все, Мишунь, я обкончалась. Товарищ умер». И заснула. Он укрыл Светку пледом поверх одеяла, приоткрыл фрамугу, вытряхнул пепельницу в окно и опять закурил, стараясь выдувать дым в окно. Из головы не шел фильмец этот забавный. Опять навалилась тоска, тускло стало, скучно, безнадежно. Он сидел на холодном подоконнике, глубоко затягивался, смотрел на безлюдную ночную Полянку, как тогда смотрел на северную реку.

«Полковнику Марку Светонию

капитана Севелы Малука

По ордерам произведены аресты нижеследующих:

Иосиф Ром из Ямнии, вероучитель.

Беньямин Арафа из Газы, вероучитель.

Джусем Пинхор, житель Ерошолойма, гончар, мастерская и дом в вартале Иаким.

Менахем Амуни из Магдалы, вероучитель.

Ром и Арафа арестованы на постоялом дворе, что у моста через Ксист. Амуни и Пинхор арестованы в доме Пинхора.

При вероучителе Арафа была его жена Рахель. «Та» Рахель вступила в перебранку со стражником Аристархом Силлаем, напала на него, вследствие чего стражник принужден был защищаться и нанес женщине побои.

Утром в дом Пинхора вернулся из поездки слуга Руфим Шик. Арестован приставом, поскольку от квартального кохена известно, что Шик к Джусему Пинхору приближен.

Аресты произведены месяца гарпея четырнадцатого дня, в вечернее время. Нарушения общественного спокойствия не было. Арестованные препровождены в крепость Антония, переданы коменданту, о чем сделана запись в арестантский реестр…»

В соседней комнате зазвонил телефон.

– Мишунь, тебя! – крикнула Машка.

Он отложил гилсоновский «пипетман», аккуратно отодвинул штатив и подошел к телефону.

– Да, але.

– Привет, брат-храбрец.

– Привет, Сеня, – обрадовался он. – Старый, я с самого приезда к тебе собираюсь. Лободу уже видел, Берга, тебя только не видел.

– Так, может, приедешь вечером?

– Приеду. Обязательно!

– Жду тебя к восьми, – сказал Сенька. – У меня поужинаем.

– Ладно. Я тогда еще в «Прагу» заскочу, в кулинарию. Шпикачки куплю или зразы, пожарим с картошкой.

– У меня к тебе разговор будет. Довольно важный.

– Заинтриговал. Случилось что?

– Тут такая штука, старик, – медленно сказал Сенька и посопел в трубку. – Я все дочитал. А ты вообще думал о публикации?

Дорохов криво усмехнулся, присел на край стола и прижал трубку к плечу щекой. Стал вынимать сигареты из заднего кармана, никак не мог докопаться до них, мешал синий лабораторный халат.

– Да как тебе сказать, – невнятно ответил он, прикуривая. – Мечтать не вредно. А практически – нет, не думал. Не представляю я это практически.

– Ну вот, а я, кажется, представляю, – сказал Сенька.

– В смысле? Ты что, показал это кому-то?

Он подумал, что Сенька мог рассказать про книгу отцу, а тот – кому-то из знакомых. А знакомые у дяди Пети были всякие, и члены Президиума Академии наук. А может, из Главлита кто-нибудь или из ТАСС?

– Нет, ну как можно! Я бы у тебя разрешения спросил! – укоризненно сказал Сенька. – Никому я не показывал, сам только позавчера дочитал.

– Ну и как?

Дорохов сел на краю стола удобнее и стряхнул пепел в чашку Петри.

– Это отдельный разговор. Я практическую сторону дела хочу с тобой обсудить.

– Ну ладно, – сказал Дорохов. – К восьми буду, жди.

В половине шестого Дорохова позвал экселенц, усадил напротив, ткнул пальцем в статью Иремашвили и страдальчески закатил глаза.

– Кошмар, – убито сказал экселенц. – Сил никаких нет. Видэлэние, панимаешь, високомолэкулярных фракций. Слушай, я уже не могу это переделывать. Хороший она человек, кто спорит. Но я говорю ей, а все как в стену. Посиди часок, поправь. Прошу тебя.

Дорохов послушно кивнул и ушел править. Когда взглянул на часы, было четверть восьмого. Он быстро собрался, выключил свет и ушел.

– Здорово, Миха, – сказал Сенька, пропуская Дорохова в прихожую.

Они пожали друг другу руки, Дорохов снял куртку и с удовольствием вдохнул воздух старой квартиры. Пахло книгами. Пахло деревом, мастикой, табаком. Где-нибудь, на Лиговке или Сенной – там тоже ароматы. Но там иной воздух. Привкус дыма и прачечной, промозглый холодок с Маркизовой Лужи и волнующая близость Запада. А здесь совсем другие запахи, московские.

Квартиру Пряжниковых на Метростроевской Дорохов любил. Бронзовые безделушки тускло отсвечивали с полок, шаги глушил истертый за века хорезмский ковер. Здесь так славно пить крепкий чай из тончайших чашек, армянский коньяк из позолоченных рюмок, курить «Казбек», «Честерфилд» и «Столичные», добавляя синеватыми струйками дыма еще один хороший запах к аромату этого дома.

– Запек вырезку в фольге, – сказал Сенька. – Нормально? С чесноком… Давай по рюмочке?

– Так никаких же возражений! – сказал Дорохов.

Дорохов выпил рюмку коньяка, захотелось сесть и не вставать.

Он увидел на спинке стула «олимпийку» с надписью «Универсиада-83».

– Берг был?

– Что?.. Да, Санька у меня ночевал, – сказал Сеня, что-то отыскивая в сушилке над раковиной. – Кстати, Миха. Ты помнишь, осенью мне говорил… Про сплавы. Помнишь?

– Да.

– Вы это с Сашкиным одноклассником мастерите?

– Это Берг тебе сказал?

– Ну, – Сеня взял из сушилки большую зеленую кружку. – Он сказал, что ты подружился с парнем из его класса. Шустрый, говорит, мужик, аферюга. Дима, да? Я почему-то сразу подумал, что ты с ним вместе химичишь.

– Сеня, не томи. Давай, говори про публикацию.

– Хорошо, – Сенька сел к столу, стал набивать трубку. – Слушай. У папы есть одна приятельница. Собственно, это мамина подруга.

– Короче, Сеня!

– Не торопи меня! – строго сказал Сеня. Он наклонил чубук, шумно попыхал. – Видишь ли, не может такого быть, чтобы книга писалась без мысли ее опубликовать. Ты можешь сейчас об этом не мечтать, не думать. Но рано или поздно ты захочешь напечататься. Ведь так?

– Так-то так, – согласился Дорохов. – Но это же нереально. По крайней мере, в нынешних исторических условиях. Хорошо, предположим, что получилась настоящая книга. Предположим, что она соответствует требованиям. Хотя у меня на этот счет большие сомнения. Но ты же ее читал, Сеня. Такой опус не лезет ни в какие ворота. Тут тебе и неклассовый подход к истории, и мракобесие, и религиозная пропаганда. А сионизмом просто пропитано, и сочится ядовитыми каплями.

– Погоди, погоди! Ты вообще видишь, что в стране происходит? «Детей Арбата» напечатали, так? «Белые одежды» напечатали?

– Ну.

– И тебя могут напечатать. Времена меняются, брат-храбрец. Еще пара пленумов ЦК в таком ключе – и «Посев» будет в киосках продаваться. Не может же быть такого, Миха, чтобы ты не хотел взять в руки свою книжку. «И вот она, эта книжка – не в будущем, в этом веке! Снимает ее мальчишка с полки в библиотеке! А вы говорили „бредни“, а вот через тридцать лет…»

– «Пылится в моей передней взрослый велосипед».

– Мы отвлеклись, – Сенька пыхнул трубкой. – Я дочитал. Рассказал папе. Возражений нет?

– Да нет, – Дорохов пожал плечами. – А он тоже читал?

– На это у меня разрешения не было, – сказал Сеня. – Я ему только ситуацию обрисовал. Сказал, что Миша написал книгу, выдумал прелюбопытнейшую интерпретацию событий раннехристианского периода. Папа мне на это ответил: поговори с тетей Соней.