Однажды в Америке - Хэрри Грей

— Выведите меня, мне плохо, я хочу подышать свежим воздухом.

Мы помогли ей выйти из машины и провели ее вверх и вниз по улице. Она походила на маленькую больную девочку. Задыхаясь, она произнесла:

— Мне плохо, ох, как мне плохо.

Затем ее вырвало. Джимми отпрыгнул в сторону. Я остался держать ее, и она уделала мне весь костюм. Мне было плевать, я притянул ее к себе поближе и вытер ее лицо. Она плакала, и тушь стекала по ее нежным щекам, оставляя черные подтеки. Она тихо проговорила:

— Пожалуйста, отвезите меня домой.

Я помог ей забраться в машину. Около бензоколонки я приказал Джимми остановить машину и отправил Долорес в женский туалет, чтобы она умылась. Долорес покорно ушла. Я отправился в мужской туалет и постарался отчистить свой костюм.

На обратной дороге я пытался вывести ее из состояния молчаливой подавленности. Я каялся и говорил только извиняющимся тоном, но все было бесполезно. Она сидела в своем углу, глядя в окно с горьким отрешенным видом. Я не знал, что надо сделать, чтобы улучшить положение. Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным и беспомощным.

— Во сколько ты уезжаешь? — спросил я.

— Вас это не касается, — холодно ответила она.

— Во сколько Джимми подъехать на лимузине, чтобы завтра отвезти вас с Мои на кладбище?

— Мы воспользуемся метро. Я не нуждаюсь в ваших услугах.

Остаток дороги она молчала, и даже выходя из машины у театра, не произнесла ни слова на прощание.

Я отдал Джимми вторую половину стодолларовой купюры.

— Благодарю, — сказал он. — А к девчонкам ты подходишь, как трущобная шваль, приятель.

Глава 20

Пожалуй, худшее, что я мог придумать, — это вернуться в свою квартиру. Я предавался жалости к самому себе. Я пил и крутил на патефоне блюзы и сентиментальные песни о разбитой любви. Я пил до тех пор, пока не уснул.

Я проснулся ранним утром следующего дня. Начиналось воскресенье, и первым делом я вспомнил о том, что Долорес должна сегодня уехать. В голове у меня пульсировало так, что казалось, будто кто-то загоняет в мозг сверло. Я был совершенно болен. Да, я был болен душой, болен от любви. И чувствовал себя ужасно одиноким. Я метался по комнате взад и вперед, стуча кулаком по ладони. Что со мной происходит? Во что я превращаю себя? Мне была необходима какая-нибудь разрядка. Но какая? Отправиться в вонючий Ист-Сайд и весь день проболтаться в комнате у Толстого Мои, в компании Макса, Простака и Косого? Да я просто сдохну от тоски. Ого, я, похоже, действительно серьезно заболел, если после стольких лет начинаю считать себя лучше их. Кто я, к черту, такой, чтобы заскучать в их компании? Просто мне необходимо какое-нибудь действие. Что-нибудь вроде тех наскоков с пальбой, которые мы устраивали в старые времена. Все стало гораздо скучнее с тех пор, как было создано Общество.

Я вышел на улицу и прогулялся по центру города, переходя от бара к бару. Затем попробовал отвлечься с помощью кино. Я сидел наверху, в ложе, курил сигару и думал о Долорес и ее поездке. Да, она уезжает именно туда, туда, где сняли эту картину. Она уезжает сегодня. Выведенный из себя мыслью об ее отъезде, я яростно швырнул горящую сигару на пол, засыпав искрами и пеплом сидящего по соседству парня. Он агрессивно полез на меня:

— Ты что, совсем свихнулся или как?

Я просто осатанел. Прежде чем он успел что-нибудь сообразить, я уже прижимал лезвие ножа к его животу и рычал ему в лицо:

— Ты что, ублюдок, хочешь заработать это в свое брюхо? Сядь на место, пока я не выпустил тебе кишки.

Он упал на сиденье. Я поспешил прочь, мысленно твердя самому себе: «Ты вонючая шпана, ты вонючая шпана, ты запугиваешь беззащитных людей, ты вонючая ист-сайдская шпана». Я завернул за угол и зашел в бар Марио. Марио почтительно поздоровался со мной. Я рявкнул на него, и он торопливо отошел в сторону. Бармен не захотел брать с меня плату. Он улыбнулся и сказал:

— Профессиональная вежливость, Башка. Ты ведь знаешь, что здесь не нужны твои деньги.

Я швырнул пятидолларовую купюру ему в лицо и заорал, брызгая слюной:

— А ну-ка, ты, ублюдок, давай быстро оприходуй!

Испуганно глядя на меня, он схватил пятерку и засунул ее в кассу. Вдохновленный моим мерзким поведением, ко мне, пошатываясь, подошел прилично одетый, крепко поддатый мужик.

— Эй, ты что, очень крутой парень, да? — спросил он. Он застал меня врасплох. Уж больно быстро он перешел к делу, сделав ложное движение левой и вломив мне хороший удар по челюсти правой. Я отшатнулся и едва не потерял равновесие. На стойке бара стояла открытая бутылка виски, которой я и заехал пьяному по физиономии. Подвывая от боли, он отступил в мужской туалет, а я, швырнув ему вслед разбитую бутылку, выскочил из бара.

Я был залит виски, и люди брезгливо уступали мне дорогу. Какой-то пацан крикнул мне вслед:

— Эй, мистер, от тебя воняет, как от пивного бара и пивоварни вместе взятых!

Ноги или сердце вели меня? Прежде чем мне это стало ясно, я уже стучал кулаком по мраморной стоике справочного бюро вокзала Грэнд-Сентрал.

— Когда ближайший поезд на Голливуд? — завопил я. У меня появилась безумная идея сесть в поезд и отправиться туда.

— Через тридцать пять минут, — ответила испуганная девушка.

— Какой путь? — пролаял я. Она сказала. Я вышел взглянуть. Прямо впереди меня в сопровождении двух нагруженных багажом носильщиков в красных кепи шли, держась за руки, Долорес и какой-то мужчина. Это чуть не стало причиной моего конца. Весь мир вдруг обрушился на меня. Не помню, как я добрался до отеля. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на своей кровати в верхней одежде и в ботинках. Рядом на стуле стояла литровая бутылка виски. Я был жалким, несчастным человеком. Мой мир рухнул, а с ним рухнуло все, чем я мог еще дорожить. Я был полон терзаний. Теперь я все понимал как надо. Я был швалью, ист-сайдской швалью. На меня снова накатил приступ жалости к самому себе, и я жадно припал к бутылке с виски.

Через некоторое время я выпил уже столько, что впал в прострацию и пришел в себя только много часов спустя. Можно было заранее предположить, что виски только усилит мою страсть к Долорес и мою опустошенность. Я вновь попытался оказать сопротивление своей страсти. К чему эти страдания? Неужто я не смогу отшвырнуть ее прочь? Я, крутой — круче некуда, Башка, ист-сайдский громила, буду вести себя как больной от любви школьник? Лучшее противоядие — другая женщина. Да, надо подцепить какую-нибудь симпатичную куколку и забыть об этой суке Долорес.

Я принял ванну, тщательно оделся и вышел на улицу Бродвей был залит светом ночных огней; на нем находился целый миллион прекрасных женщин, и многие призывно мне улыбались, но ни одна из них не была Долорес.

Глава 21

На Пятьдесят второй улице я зашел в ночной бар, который мы время от времени посещали. Усевшись за отдельный столик в дальнем конце зала, я заказал бутылку виски. Как всегда, за пианино сидела Элен. Она исполняла печальные песни о разбитой любви, и от этих песен тоска в моей груди становилась сильней и сильней. Я пил виски прямо из бутылки и в пьяном оцепенении слушал обжигающий, с хрипотцой, жалующийся голос Элен, протяжно выстанывающий слова песни о неразделенной любви. К моему столику подошла симпатичная девушка, подсела ко мне и с улыбкой сказала:

— Привет, красавец-мужчина. Ты выглядишь совсем одиноким. У меня на глазах выступили слезы.

— Разве ты Долорес? — рыдающим голосом спросил я. — Мне нужна только моя Долорес.

— О, ты тяжело их воспринимаешь, — сказала она.

— Ты о чем? — сдерживая рыдания, — спросил я. Об этих блюзовых мотивах.

— Ты страдаешь от любви, правда? Расскажи мамочке все об этой Долорес, малыш. Тебе сразу станет гораздо легче.

Она была славная и симпатичная. Она потрепала меня по руке и жестом велела официанту принести ей стакан. Подойдя к нам со стаканом, он что-то прошептал ей на ухо, и она посмотрела на меня с особым интересом. Налив виски себе и мне, она с дружелюбной улыбкой произнесла:

— Значит, ты и есть Башка. Ты верно?

Я равнодушно пожал плечами.

— А знаешь, — сказала она, — я работала официанткой во многих барах и поняла, что так оно и есть.

— Что так и есть?

— Что вы, крутые парни, всегда в чем-то очень уязвимы. Вы ужасно сильно привязываетесь к женщине, к лошади, к собаке, к ребенку, к матери или к кому-нибудь еще. Просто поразительно, как вы умеете привязываться.

— Поразительно? Разве мы не люди? — прохныкал я. Она потеребила мою руку и виновато улыбнулась.

— Я имела в виду совсем не это. Я хотела сказать, что это странная, но очень славная особенность.

— Да, но я совсем не славный. Я — скотина. Я пытался изнасиловать девушку свою девушку. — Я начал стучать кулаком по столу и громко причитать: — Я дрянь! Я вонючка! Я ублюдок!

Слезы жалости к самому себе хлынули у меня из глаз и полились в мой стакан с виски. Я больше не мог сдерживать себя и зашелся в рыданиях.