Сад лжи. Книга 1 - Эйлин Гудж

Свернув направо в дальнем конце коридора, она заметила группу людей в белых халатах, сгрудившихся у дверей первой палаты. Лица еще припухшие после сна; у многих в руках бумажные стаканчики с кофе, который они медленно потягивают. Несколько человек из тех, кто дежурил ночью, похоже, вот-вот свалятся с ног от усталости — глаза у них стеклянные и неестественно яркие. При искусственном неоновом освещении все лица кажутся трупно-серыми.

Дэвида, слава Богу, пока не видно, отмечает про себя Рэйчел. Обычно он начинал кипеть от злобы, если кто-то опаздывал к утреннему обходу. И если этим «кто-то» бывала она, скидок Дэвид не делал. Впрочем, они с самого начала условились, что никаких поблажек для нее не должно быть.

Джо Израэл приветствовал ее ленивым зевком.

— Не повезло тебе. Самое захватывающее пропустила. Двойняшки. Представляешь, попала к нам прямо с улицы — и тут же родила. Выскочили, как котята.

Рэйчел в упор посмотрела на Израэла. Высокий, костлявый, рябое лицо, чем-то напоминающее доску со следами от «дротиков». Израэл был ей даже симпатичен, но сравнивать близнецов с котятами? Это уж слишком.

Джанет Нидлхам бросила на него испепеляющий взгляд:

— Ты не собираешься переквалифицироваться в ветеринары, Израэл?

Их было всего двое, девушек-практиканток, и Рэйчел старалась хорошо относиться к Джанет, но это ей плохо удавалось, поскольку Джанет сама себя не любила. Толстая, сальные темные волосы перехвачены резинкой, вечно недовольная гримаса на лице — попробуй с ней по-дружески, тут же заподозрит какую-нибудь пакость.

Подняв стаканчик с кофе, Израэл ухмыльнулся:

— Если надумаю стать ветеринаром, ты первая об этом узнаешь.

— Остыньте, вы, двое! — прошипел Пинк.

Вообще-то его полное имя было Уолтер Пинкхам. Сегодня Рэйчел насчитала пять ручек, торчащих из нагрудного кармана его белого халата. Среди практикантов он был единственным, кто носил с собой кейс.

И тут Рэйчел заметила направляющегося в их сторону Дэвида. И без того высокий, он выглядел еще выше в своем белоснежном халате. Целеустремленный, энергичный, одним своим видом он заставил практикантов подтянуться, даже как будто стать выше — сонливости как не бывало.

Сердце Рэйчел громко забилось.

Боже! И как человек может так на нее действовать? Ладони сразу делаются потными, в крови подскакивает адреналин, словом, все как водится в таких случаях. Столько лет убаюкивать себя, что ты фригидна — а тут вдруг, как выясняется, — все с точностью до наоборот. Да она же просто нимфоманка.

Улыбнувшись про себя, она вспомнила, что подумала, увидев Дэвида впервые:

«Человек с такой обаятельной внешностью не может не быть дерьмом».

Именно так должен выглядеть врач в телешоу: зеленые глаза, в которых время от времени вспыхивает, как светофор, яркий огонек; соломенные волосы спадают на лоб — по-мальчишески, а-ля Джон Кеннеди. И даже, видит Бог, еще и ямочки на щеках и одна в середине подбородка, как у Кэри Гранта.

Почему он выбрал именно ее, известно одному Господу Богу. Дэвид завоевал ее сердце. Осаду он вел по всем правилам, словно речь шла о накрахмаленной героине-учительнице из какого-нибудь романа викторианской эпохи: преподносил то розу, то гвоздику — то были цветы, наверняка оставшиеся в палатах после выписки пациентов. Два-три раза в своем шкафчике для одежды она находила записочки от Дэвида — совсем как в школе.

А теперь вот нашла и ребенка, — с горькой иронией подумала Рэйчел.

— Доброе утро, коллеги! Извините, что заставил вас ждать. У меня был второй прием по «скорой», — быстро проговорил Дэвид, явно избегая встретиться с ней глазами.

Рэйчел испугалась, что она для него всего лишь «одна из», и по телу побежали мурашки. Но тут же поспешила себя успокоить. Какая чушь, это обычное благоразумие, чтобы никто ничего не заметил. Конечно же, он ее любит.

Однако напряжение не проходило, и она боялась пошевелиться, словно розовый клочок бумаги у нее в кармане на самом деле был взрывным устройством, которое могло сработать от малейшего неверного движения.

Рэйчел присоединилась к группе, которая вслед за Дэвидом направилась к ближайшей палате. Длинная комната, выкрашенная в тошнотворный желтовато-зеленый цвет, ряды кроватей, разделенных блеклыми коричневыми занавесками. И жара — не продохнешь. Старые радиаторы парового отопления шипят и потрескивают. И чего это никому в голову не пришло открыть фрамугу?

Дэвид остановился у первой койки. Бледное лицо в обрамлении темных спутанных волос. Испуганно моргающие глаза. Одеяло откинуто, видна выступающая ключица. Во впадине на шее — маленькое золотое распятие. Такая юная, что, глядя на нее, невольно щемит сердце. Уже мать, а сама, в сущности, ребенок.

Дэвид взглянул на ее карту, затем обернулся к Гари Мак-Брайду, стоявшему возле него.

— Ваша, если не ошибаюсь, доктор Мак-Брайд?

Гари напоминал Рэйчел повзрослевшего Тома Сойера — мальчишеский вид, веснушки, рыжий вихор… Впрочем, доктором он был весьма неплохим. И о пациентах своих неизменно заботился.

Гари начал без запинки, не заглядывая в свои бумаги.

— Мисс Ортиз. Шестнадцать. Первые роды. Доставлена в два часа ночи. Открытие шейки — четыре сантиметра. Кровяное давление — норма. Правда, небольшое кровотечение. Удары сердца у ребенка замедленные. Я консультировался с доктором Мелроузом. Он порекомендовал кесарево.

— И как наша пациентка чувствует себя сейчас? — спросил Дэвид.

— Немного низковатое давление. Небольшая температура. Жаловалась на боли, я дал ей демерол.

Дэвид откинул одеяло и поднял рубашку мисс Ортиз, осторожно сдвинув пропитанную бетадином марлевую полоску, прикрывавшую шов. Рэйчел, не отрываясь, смотрела на его руки, испытывая прямо-таки благоговейный трепет. Боже, до чего они красивы! Руки художника, скульптора, ваяющего живую плоть. Ладони широкие, почти квадратные, а пальцы длинные, неожиданно изящные, тонкие, с ровными бледными лунками ногтей. Руки, способные творить чудеса. Она видела, как ему случалось в операционной распутывать даже самые хрупкие сосуды, не повредив их; видела, как он берет кровь у ребенка, залезая в матку и действуя при этом просто на ощупь.

А разве не чудом было и то, какие чувства он сумел в ней вызвать?

Она вспомнила их первую ночь — лицо ее зарделось. Совращение по-голливудски. Его квартира, шампанское в ведерке со льдом, мягкая музыка (в ее памяти остался лейтмотив из «Мужчины и женщины»). Кровать, простыни, пахнущие кремом после бритья. Вся эта обстановка, хотя и подействовала на нее возбуждающе, в то же время оставила ее несколько холодной внутри, как бывает, когда ешь, сидя перед экраном телевизора, так до конца и не разогретый готовый ужин, слишком долго пролежавший в морозилке.