Ржавые земли - Максим Хорсун

Часть четвертая

Муравьиный лев

– Именем матросского совета!.. Штурман, прекращай валять дурочку! Отпирай по-хорошему!

Купелин взвел курок нагана, прижался спиной к стене, положил свободную руку на окованный медью засов. Он знал, что изба окружена. Матросская братия жаждала плоти и крови. Плоти – его несчастной молодой жены. Крови – штурманской, офицерской. Разойтись полюбовно уже не получится, слишком далеко зашло неравное противостояние нижних чинов и «белой кости».

А Варвара стоит перед образами на коленях и молит Богородицу, чтобы Святая отвела от них напасть. Слова сбивчивой молитвы почти неразличимы, – столь громко гудит за стенами рассерженная толпа. Матросы подогреты крепкой «марсианкой» и охмурены незамысловатой софистикой Рудольфа Шведе. Осатаневшие, голодные пчелы…

– Штурман! Такова воля большинства! Ты ведь не пойдешь супротив всех?

Это – голос председателя. Шведе, хоть сам того не признает, перенял у святого Ипата способ управления «большинством». Он выяснил, какие страсти одолевают окружающих его людей и какая вина их терзает. Затем обосновал, почему они вправе наплевать на прежние правила и учинять так, как им вздумается, и что их вина не вина, а блеф. И «большинство» сорвалось с цепи, возликовав.

– Штурман! Мы намерены восстановить справедливость!

Ну да! Куда же – без «справедливости»? «Справедливость» во время мятежа – что горячие пирожки. Со всякой начинкой и по самой доступной цене.

Купелин приоткрыл дверь. Чуть-чуть, на самую малость, чтобы посмотреть через щелку на Шведе. Председатель матросского совета стоял впереди толпы: длиннорукий и длинноногий, похожий на паука человек в гражданском костюме и в интеллигентном котелке поверх вихров. «Котелок-то Рудина! – узнал вещь Купелин. – Чертовы стервятники и мародеры!»

– Штурман! Нехорошо получается, сам понимать должен! Женщин в Поселке – всего ничего. Одиннадцать человек! Несправедливо, ежели одну девку каждый день будет пользовать тот же самый мужик. Нерационально это, да и ребята обижаются. Они, по-твоему, не люди?! Сам забавляться мастак, а остальным что делать прикажешь? Слюни пускать?

– Да делайте, что хотите! При чем здесь мы?! – выкрикнул Купелин; слова молитвы стали у Варвары в горле комом, она беззвучно зарыдала, кривя рот и захлебываясь слезами. – Варя – моя жена! Никому не позволю приблизиться! Вы слышите?.. Не позволю!!!

– Да что ты говоришь, штурман! – Шведе сделал шаг вперед. – Кто же вас обручил? Никак святой Ипат, а?

Матросы расхохотались. Шведе поднял руку, призывая к тишине.

– Ответь мне, штурман, не кривя душой: у кого в Кронштадте осталась жена да с двумя сынишками, а? У Соловья-разбойника?

– Убирайтесь вы… хамы! Оставьте нас! Идите, проспитесь лучше!

– Или ты у нас – царь-султан? Гляди: жены у него в каждом порту! А, Купелин?.. Русским языком прошу: брось валять дурочку, благородие, и выходи подобру-поздорову, пока мы с ребятами не разобрали хибару по бревнышку!

Купелин выстрелил. Толпа ахнула: Шведе рухнул навзничь. Сбитый пулей котелок взлетел над толпой. В тот же миг грянули «мосинки», но Купелин уже успел захлопнуть дверь и опустить засов.

Изба была построена на славу – из марсианского дерева. Пули вязли в толстых бревнах. А дверь и ставни на двух окнах Купелин укрепил с внутренней стороны крупповской сталью: словно сердце когда-то подсказало, что пригодится…

– Варя, на пол! Быстро! – выкрикнул он, кидаясь на прикрытые потертым половиком доски. Варвара взвизгнула и упала рядом.

Впрочем, стрельба прекратилась быстро. Матросы, почесывая затылки, обступили Шведе.

– Врача сюда! Председателя продырявили!

Бесцеремонные руки подтолкнули фельдшера Телье – ученика Рудина – к Шведе. Француз без энтузиазма поглядел на председателя.

– Цел он. Или вы не видите? – буркнул Телье; ему решительно не хотелось участвовать в происходящем.

Шведе застонал, схватился руками за голову – словно после перепоя очухался, – захлопал глазами. Ему помогли подняться.

– А может… шут с ними, товарищ Шведе? – послышался нерешительный голос. – Пусть себе живут, как им вздумается…

Председатель угрюмо поглядел на штурманскую избу.

– Рудольф, оставь! – вполголоса посоветовал ему Никанор Локтионов. – Слышь, французы носом крутят. Как бы не устроили они нам баррикады и штурм Бастилии…

– Тишина! – крикнул Шведе, морщась от какой-то ненормальной леденящей боли в обожженном пулей темени. Оттолкнул чужие руки, бодро отплясал трепака и заорал во всю глотку: – Эх, живы будем, пока не помрем, братцы!

Моряки приободрились. Роптания смолкли.

– Мы ведь сами так решили! Или… или не помните, братцы? Власть матросского совета распространяется на Поселок и на «Кречет»! Решения совета должны исполняться всеми без исключений! Матросский совет – это мы с вами, друзья дорогие! Благородия понукали нами на Земле, и здесь им вздумалось показывать гонор и артачиться! – Шведе ткнул пальцем в побитую пулями дверь. – Вы сами видели! Штурман собирался прикончить меня, да руки у него коротки! Ах, как ему хотелось бы снова прижать вас к ногтю! Мы для него – для благородия – мужики и скоты безымянные! Он привык плевать нам на головы с высокой колокольни!

– Как же нам быть, Рудольф? Они, видать, надолго заперлись… – Никанор Локтионов всё еще надеялся уладить дело миром. – Может, к вечеру наведаемся? Поостынем все, да в гости к штурману на чай? Что скажите, ребята? Из Поселка ему так и так не убежать…

Шведе помотал головой. Поморщился.

– Подкатите-ка сюда бочку мазута. Да-да, полную. Дадим прикурить гадам. Поглядим, что получится…

Кто-то, не долго думая, кинулся выполнять распоряжение председателя.

– Мазут давайте! – послышались крики. – Штурмана жечь будем!

Жан-Клод Телье отпихнул плечом Локтионова, встал перед Шведе чуть ли не во фрунт.

– Что вы себе позволяете, мсье!.. – От негодования у него прорезался сильный акцент.

Председатель сплюнул в сторону.

– Вздумал брыкаться, мальчишка? Гляди, ребята живо оттяпают тебе висюльку, что для врачевания бесполезна. Ну? Чего вытаращился?! Убирайся вон, и не говори, что тебя не предупреждали, щенок!

Фельдшер побагровел лицом, прошипел ругательства на родном языке и ушел прочь. Шведе заматерился ему вслед, потер лоб и подошел к избе. Расторопные матросики уже подкатили к крыльцу окованный железом бочонок. Кто-то выдернул пробку, и в воздухе разлился тяжелый нефтяной запах.

Шведе постучал в дверь рукоятью револьвера.

– Штурман! В последний раз предлагаю выйти! Слышишь или нет? – Он приложил ухо к двери. – Молитесь, что ли? Ну, доброе дело, ваше благородие… Семейная молитва – она ведь самая богоугодная! А мы пока юшку разольем. Не пеняй, будто мы не предупреждали… Ребята, не спим!

Председатель взмахнул рукой. Бочку наклонили. Забулькал мазут, перетекая в ушат. Кто-то, не откладывая дело в долгий ящик, принялся марать мазутом стены. Тут же отыскалась доска в ладонь толщиной, – ею подперли дверь. От одной искры вспыхнула вымоченная в керосине ветошь.

– Этот очищающий огонь, – обратился к морякам с крыльца штурманской избы Шведе, – избавит нас от последних ростков Империи, проросших на красной почве Марса! Отныне мы со спокойной совестью и чистым сердцем позабудем о классовом неравенстве, о том унизительном положении, в котором нам приходилось находиться всю свою жизнь! Отныне мы сами себе хозяева! Салют, братцы!

Он бросил ветошь в собравшуюся под стеной черную лужу. Вспыхнуло жаркое пламя, забегали по бревнам желто-красные языки.

Шведе проворно спустился с крыльца, отошел к матросам. Толпу накрыли клубы жирного дыма. Кто-то закашлялся, кто-то выругался, кто-то торопливо перекрестился.

– Рудольф! Не через край ли хватил?.. – с укором спросил Локтионов.

– Остынь, дружище! Не пройдет и минуты, как они примутся биться лбом в двери и умолять, чтобы их выпустили. Это как пить дать. Им уже сейчас жарко! И мы откроем. Конечно, откроем. Штурману, полагаю, морду следует начистить, дабы пулять в членов президиума было неповадно, а бабу сразу ребятам отдадим: пусть привыкает! Угости-ка лучше меня папироской, Никанор! Сейчас они начнут стучаться! Вот-вот сейчас!

Марсианское дерево горело без настроения, если бы не мазут, то стены вовсе бы не поддались огню. А вот крышу крыли чем попало, в том числе досками из корабельных запасов. Земная древесина за прошедшие полтора года сильно высохла, поэтому занялась сразу, как только ее лизнули первые язычки пламени.

– А если не постучат? – спросил Локтионов, сжимая за спиной кулаки.

– Постучат-постучат… – Шведе выпустил из ноздрей дым. – Куда ж им деться?..

Бум! – что-то грюкнуло в избе. У Локтионова поначалу отлегло от сердца: он подумал, что председатель оказался прав. А потом грюкнуло еще раз, и тогда моряк понял, что это стреляют из револьвера.