Ржавые земли - Максим Хорсун

А потом идиллии пришел конец. В речную долину явился «Важжжный Госссть»; он известил ящеров, что довольно им жить в безмятежности, что вскоре грядут большие перемены, что реки разольются и над сушей сойдутся соленые воды великого океана. Если ящеры намерены сохранить себе жизнь, они должны соорудить большой плот, на котором найдется место и для них, и для безмозглых сошек, а затем приготовиться к длительному путешествию. Ящеры переполошились: жить на плоту? Оторвать лапы от земли, дарующей пищу? Ведь природа не приспособила фильтраторы для переработки соленой воды! Добывать полезные вещества из океана означало обречь себя на муки. А дальше – неизбежное отмирание нижних конечностей.

Тем не менее плот был построен. А когда пришел день, названный Гостем, то померкли разом три солнца и небо прикипело к земле струями непрекращающегося ливня. Налетела со стороны океана стена соленой воды, и суша исчезла в считаные мгновения. Сооруженный с горем пополам плот завертелся на волнах, зашипели-запищали, предвидя скорую гибель, ящеры, подобранные ими сошки и прочие гады.

Засверкали молнии, заклубилась водяная пыль, из хмурых небес грянул не то звон, не то зов, не то рев. Потом – бабах! – плот со всего маху врезался в один из гравиевых холмов марсианской пустоши. Перевернулся вверх тормашками, развалился на бревна, убивая и калеча своей тяжестью ящеров и очумелых сошек.

Что случилось далее, понятно и так. «Покориться!» – шипели боевые механизмы хозяев на языке рептилий. И ящеры покорились. Как тысячи несчастных с других планет, которых хозяева призвали без спросу и согласия на Марс.

И последний любопытный эпизод в этой истории – встреча многоруких с людьми.

«Важные Гости!» – шипели ящеры, падая ниц перед почесывающими затылки морячками-одесситами с какого-то непримечательного сухогруза… Откуда моряки были родом, установлено доподлинно: ведь первой фразой на русском языке, которой овладели ящеры, стала «люблю Одессу – мать родную». Те же люди научили ящеров изготавливать примитивное оружие и добывать огонь, так что, в определенном смысле, они имели право наречь себя Учителями.

Рудин поерзал, сунул руку под спину, вытащил упиравшийся в лопатку камень. Не глядя, швырнул его в пустошь. Камень пронесся по крутой параболе и беззвучно плюхнулся в пылевой нанос.

Марс – маленькая планета унылых пустошей, метеоритных кратеров и древних вулканов, на деле оказалась чем-то вроде нервного центра или галактического перекрестка. Чем-то вроде точки с массой и плотностью, стремящимися к бесконечности, в которой спрессовалось прошлое, настоящее и будущее… по крайней мере – прошлое, настоящее и будущее человечества. Незримое присутствие древних владык Марса (или, быть может, всего спирального рукава Галактики?) – людей со звериными лицами, тех самых «Важ-ж-жных Гос-с-стей» и Учителей, если использовать определения многоруких… Козни трижды проклятых хозяев… Пришествие загадочных Синих… И неспроста Земля сыскалась под боком…

– Доктор!

Рудин тряхнул головой, отгоняя дремоту, приподнялся на локтях.

– Тревога, доктор! – вполголоса объявил Битов. Его кум прекратил тасовать карты, сунул колоду в карман и подхватил винтовку. Доктор вскочил на ноги, а Шершень сейчас же захлопнул рот и заморгал маленькими, мутными со сна глазенками.

– Что там, братец? – Рудин, скрипя суставами, поднялся на камни, сел рядом с Битовымь и принялся в бинокль обшаривать горизонт.

– Та-а-ак… – протянул он пятью секундами спустя.

– А чего тут непонятного? Это наши, Павел Тимофеевич, – сказал, покручивая ус, Битов.

Крошечные человечки… Суетливые силуэты, прорезавшиеся на горизонте, что по марсианским меркам – едва ли не под носом. В отряде было двадцать человек. Знакомые до боли лица, знакомая форма, твердая поступь, блеск солнца на примкнутых штыках… Орлы-балтийцы! А впереди шагал сам председатель матросского совета Рудольф Шведе. «В моем котелке! – мысленно возмутился Рудин. – Вот крохобор!»

– Какая нелегкая их сюда принесла… – буркнул доктор, разглядывая царапины на бинокле. Затем он исподлобья посмотрел на матросов; проницательный Битов сейчас же почуял, что тревожит Рудина.

– А стрелять по своим уговора не было! – Битов для убедительности помотал головой. – Никак нет, Тимофеич!

Федоров попросил у доктора бинокль, приник к окулярам и зачем-то принялся называть имена тех, кого увидел в отряде Шведе:

– Алешка Козлов, Кирюха Стельмах, Коля Волков…

– Закрой пащечку, Вася! – прикрикнул на него кум. – У кого из нас память дырявая? Без тебя тошно…

Действительно, настроение у моряков (а оно и так не было радужным) стало вовсе паршивым. Понимание того, что они – изгои в глазах людей, с кем прежде хлебали из одного котла, день ото дня доставляло страдания; а нынче всё нахлынуло с удвоенной силой. Даже Рудин на секунду забыл, что вот эти самые Козловы-Стельмахи-Волковы без особых угрызений совести встретили бы ренегатов отмеренными порциями свинца, вздумай он или кумовья, или боцман Гаврила приблизиться к околице Поселка. Солдаты приказов не обсуждают…

Только Шершень не разделял терзаний людей, он вертелся между камней, звеня кольцами. Трутень в последние дни стал слабнуть, а сахар, которым можно было подкрепить его силы, давно закончился. Теперь же «старик» ожил и начал вести себя как подружейная собака, учуявшая дичь.

– Нет, дружище! – Рудин собрался погладить «старика» по лысой, испещренной пигментными пятнами голове, но вовремя опомнился: все-таки перед ним был не пес, а чужепланетник, брат по разуму. – Пусть идут себе с богом, у них своя дорожка, у нас – своя.

– А куда это они идут, интересно? – полюбопытствовал Битов. – Да еще с капралом во главе. Не просто так идут, Тимофеевич, а кому-то шею наскипидарить.

Несколько минут вчетвером – вместе с Шершнем – они изучали отряд Шведе, пытаясь на глаз определить азимутное направление их движения. Если бы сейчас председателю матросского совета вздумалось посмотреть в бинокль на непримечательную возвышенность, то он бы заметил четыре головы над одним из плоских камней скалистой вершины.

Битов и Федоров сползли за скалу, Рудин с Шершнем продолжили наблюдение. Матросы спорили шепотом, водили руками параллельно земле. В конце концов, матросы сошлись на том, что Шведе ведет свой отряд туда же, куда устремился Рудин со своими немногочисленными друзьями.

Доктор выслушал соображения кумовьев и чертыхнулся в сердцах. Это что теперь получается: они должны потратить день или даже больше, ожидая, пока простынет след Шведе и балтийцев? Пустошь ведь просматривается окрест – стоит только взобраться на первый попавшийся холмик. А встречаться со «своими» пока резона нет. Тем более кумовья сомневаются; скорее всего, в трудный момент матросы оплошают и не смогут защитить себя от соседей по кубрику. Хоть они и из «ветеранов» – бок о бок с Рудиным сражались против хозяев и их прихвостней, когда те надвигались лавиной на «Кречет».

Подул ветерок, и сейчас же очнулись от летаргии пылевые течения. Заструились полупрозрачные потоки у поверхности равнины. Доктор пожал плечами и вынул из кармана неразлучный клетчатый платок, – свою импровизированную маску от пыли.

Затем стало происходить нечто необычайное: ветер окреп до пяти-шести баллов, несколько рыжих струй свились в невысокий темный смерч. Смерч пополз по пустоши, вычерпывая и поглощая пыль из трещин в базальтовом фундаменте и мелких метеоритных кратеров. Не успел Рудин глазом моргнуть, как таких смерчей стало в десять раз больше. Взвыли вихри, взлетели к помрачневшим небесам мелкие осколки гравия; шальной порыв выхватил из рук доктора платок и зашвырнул под самые тучи. Пустошь меньше чем за минуту превратилась в кипящий котел! Морякам из отряда Шведе можно было лишь посочувствовать – аномальный шторм застиг их на открытом месте…

– Доктор! Доктор!!! – звали, перекрикивая ветер, кумовья. – Ты слышишь???

Рудин помотал головой, заморгал засоренными пылью глазами. Он был настолько, с одной стороны, растерян, а с другой – заворожен зрелищем бурлящей пустоши, по которой деловито перемещались, выгибаясь по-змеиному, темные смерчи, что забыл о собственной безопасности – разве только покрепче прижал котелок к вспотевшей лысине. Шершень прокашлялся и шмыгнул к матросам.

– Тетеря глухая!!! – кричали в два голоса кумовья. – Схоронись!!!

И после грянуло так, что в ушах у всех, включая Шершня, захрустела вата. В неистовом грохоте преобладал перенасыщенный обертонами звук – такой мог бы издать тяжелый колокол, если бы его скинули с высоты на вымощенный брусчаткой двор. Это громыхание стало последним аккордом в неистовстве стихии. Вмиг вся энергия спонтанного шторма перешла в ничто, просочилась в какой-то космический канал… и буря иссякла. Словно по щучьему велению: раз – и тишина! Штиль! Безмолвие, наполненное шорохом и потрескиванием! Опали смерчи, точно раздавленные собственным весом колоссы; хлынул на землю серый ливень из щебня, клубы почти невесомой пыли расползлись по сторонам, подчиняясь инерции.