Золочёные горы - Кейт Маннинг

– Джаспер, – поприветствовала я его без улыбки.

– Бог мой! Ты так роскошна, Сильви.

Шампанское и его комическое прищуривание сорвали мои планы заморозить его взглядом.

– Я думала, вас пристрелили, – заметила я.

– Кое-кто хотел бы меня прикончить, – заметил он. – Но посмотри на себя! Ты изменилась.

– Ben oui, je suis la favorite de l’été – ну да, я же фаворитка этого лета.

– Говори по-английски, Сильвер, прошу тебя. Я не в форме.

– Инга говорит, что я ее лучший друг.

– Ты, а не я! Я опозорился. – Его лицо побледнело и выглядело несчастным, несмотря на бурлящий бокал шампанского в его руке. – Я позор семейства Паджетт.

– Почему?

– Во-первых, я совершенно пьян. Во-вторых, я прятался в лесу, надеясь избежать встречи… с этой компанией, с жутким почетным гостем. Но я не смог оставаться далеко. От тебя.

– И это навлекло на тебя позор? – спросила я.

– Нет, это навлекло на меня любовные страдания.

Мое лицо расплылось в улыбке, я не смогла сдержать ее.

– Мой позор… – Джейс вздохнул. – За ужином я совершил глупость, заметив, что его величество, возможно, пожелает большое блюдо свежезажаренных человеческих рук.

– Ну и ну.

– И это услышал мой отец…

– Прямо за столом? – спросила я.

– Наш коронованный гость Леопольд, если ты вдруг не читала газету, – сам дьявол.

К нам стали поворачиваться головы гостей, оказавшихся поблизости от образованного нами островка.

– Тсс, – прошептала я.

Но Джаспер продолжал говорить театральным шепотом. Гости глазели на него, пока он неистовствовал.

– Старик Лео убил десять миллионов людей в Конго. Поработил их, чтобы получить урожай каучука. Его надсмотрщики отсекают людям руки! И ноги! Они убивают младенцев ударом топора. Вешают женщин и отрезают им…

– Тсс. Не так громко, – я прикрыла ему рот ладонью, но он убрал мою руку и держал в своей. – Перестань.

– Не затыкай меня, – воскликнул Джаспер. – Отец меня затыкает. Все вокруг затыкают. Но это правда. Десять миллионов. Я видел фотографии.

– Джаспер, ты кричишь очень громко.

– Я знал, что он король и дьявол, – зашептал он, – но я не знал, что он содействует леди Щедрость в ее социологических экспериментах.

– Это не эксперименты, – возразила я, не готовая пока сбросить с глаз повязку. – Школа строится. Компания дала мрамор на строительство фундамента.

– Фундамента рабства, – парировал Джаспер. – Они возводят памятник рабству из нашего прекрасного мрамора.

– Почему же ты ничего не предпримешь тогда?

– А что ты предлагаешь, Сильвер-Сильви Пеллетье? Что я могу… Как?

– Если я чего-то не могу изменить, стараюсь об этом не думать. – По правде говоря, чем больше я пыталась не думать о том, на что была бессильна повлиять, тем чаще возвращалась мыслями к таким проблемам. В этот вечер я хотела покутить на празднике, вальсируя к преображению и надеясь, что у танца и шампанского есть алхимическая сила. – Не думай об этом.

– О чем же тогда мне думать?

Обо мне? Я улыбнулась ему самой дерзкой улыбкой.

– Думай о том, что приносит тебе счастье.

– Ты приносишь мне счастье. – Он придвинулся ко мне. – Я счастлив, то ты здесь в таком… красивом, чудесном, ослепительном наряде. Я не смел на такое надеяться.

О, надежда. Мое нежное шелковое платье в ту ночь было зеленого цвета – цвета надежды.

Музыканты заиграли быструю мелодию, и гости закружились под нее: раз-два-три, раз-два-три.

– Давай уйдем отсюда.

Джаспер выхватил бутылку шампанского у проходящего мимо официанта и увел меня в сторону от музыкантов, танцующих и фонтана с пуншем, в котором медленно таял вырезанный изо льда херувим. С легким сожалением я оглянулась через плечо, словно жена Лота, прощавшаяся с Содомом. Превратит ли меня сожаление в соляной столб? Впрочем, «сожаление» не вполне точное слово. Но я иногда спрашиваю себя, что могло бы произойти, последуй я плану графини. И содрогаюсь от этой мысли. Но я ушла с Джейсом. Он не походил на них, на людей, одержимых такими пустяками, как медь и золото. Он был переполнен гневом. И этот гнев привлекал меня, потому что меня он тоже переполнял. Мы ненавидели одно и то же. Полагаю, несправедливость. Я не подходила на роль игрушки королей и послушной марионетки графинь. И если я сейчас уйду с бала, мне придется остаться собой. И принадлежать самой себе.

Глава четырнадцатая

На улице яркий шарик луны отбрасывал тени на блеклую траву.

– Посмотри, жемчужина! – воскликнула я, показав на небо.

– Это серебряный доллар, – заявил Джейс.

– В мире есть не только деньги.

– Скажи об этом моему отцу. – Он прижал бутылку к моей талии, и мы начали танцевать, кривляясь и забавляясь своему неуклюжему танцу, вихляя и ощущая головокружение. Потом остановились и стали любоваться огромным загадочным небесным простором. Звезды, словно серебристые мошки, счастливо сияли, проплывая сквозь тьму.

– О, – прошептала я. – C’est magnifique.

Джейс продолжал танцевать, уводя меня в сторону леса и реки.

– Пойдем, Сильви, будь хорошей девочкой!

Хорошая девочка. Что это значило? Добрая? Послушная? Благочестивая? Слушая разговоры редакторов, графинь и поварих, я стала склоняться к собственному пониманию этого слова. Подол моего тонкого платья глупо волочился по травяному склону вслед за петлявшим по нему Джаспером.

– К черту их всех, – кричал он.

– К черту, да, – вторила я, смакуя слово «черт», словно пузырьки шампанского.

Джейс взял меня за руку так, словно мы двое заговорщиков, словно, покинув вечеринку, мы нанесли удар варварству короля, хотя мы всего лишь хотели найти удобный камень для поцелуев у реки. Мы проскользнули под соснами по мягкому ковру из хвои к воде, блестевшей как фольга в лунном свете. Сверчки и цикады трещали на деревьях так, что воздух вокруг вибрировал от напряжения. Мы вновь сели на берегу на том же плоском и гладком камне.

– Где ты был? – спросила я его, словно обвиняемого.

– В диких лесах.

– И бросил меня одну во тьме.

– У меня неприятности, Сильви. – Джаспер уронил голову на руки. – Большие неприятности.

– Неприятности – это мелкие камешки, как говорит моя мама. – Я подняла камешек и поднесла к глазам. – Видишь? Сейчас он кажется огромным. А брось его прочь, – я зашвырнула его подальше. – И его нет.

– Глупости, – заявил он. – Речь вовсе не о мелких камушках. А о булыжниках. Здоровенных глыбах камня. Речь об огромном памятнике высотой пятьдесят футов, который увековечит рабство. – Он отхлебнул из бутылки. – Презренно, постыдно.

Его отчаяние вызвало во мне нежность.

– Тебе плохо?

– Мне посоветовали не лезть в это дело. Но я не могу.

– Расскажи мне, я выслушаю. – Если он мне доверится, его признание станет секретом, который я сохраню. И это