Миссия пролетариата - Александр Секацкий

И все же вопрос «зачем?» оказывается здесь очень важным. Общему ответу «чтобы стать человеком» не хватает историко-материаличстической конкретности. Попробуем рассмотреть несколько уровней жертвенного круговорота.

Вот первый, семейно-родственный круг – уместно спросить: а что же, кроме пожизненного несчастья и тяжелого креста, может нести за собой необходимость непрерывного ухода за сыном (братом, сестрой, дядей) с психическими отклонениями? Во всяком случае, персонология на этом полюсе обретает форму всеобщности и необходимости, что вовсе не исключает ее историко-материалистического понимания, весьма далекого от роли сиделки при неизлечимо больном.

А означает такое понимание прежде всего новую форму привнесения классового сознания. Гибель или, если угодно, угасание прежнего пролетариата указывает на тот факт, что миссия не выполнена, но не на то, что она невыполнима. Сегодняшний момент следует понимать как процесс передачи эстафеты, как важнейший момент вручения переходящего знамени пролетариата новому субъекту. Это процесс идентификации и сборки, над ним работает история, но одной только работы слепых исторических сил недостаточно. Лоскутья разорванной «красной свитки», революционного красного знамени, и в самом деле тянутся друг к другу под воздействием избирательного сродства: нестяжательские племена постиндустриальных джунглей, пациенты психбольниц, угнетенные культуриндустрией (попсой) художники, которые давно уже не одиночки, а представители массовой профессии, распыленного анклава, – они устремлены друг к другу, но отсутствует сингулярная точка, решающий «кристаллик» для взрывообразной конденсации. Субъект миссии не опознан, сама миссия в новой исторической редакции не сформулирована.

Но паники быть не должно, передача эстафеты состоится. В пользу такого исхода свидетельствует весь предыдущий опыт воплощений и развоплощений пролетариата. Пока мы можем констатировать, что некоторые чрезвычайно важные части будущего класса находятся в состоянии распыленности. Например, в камерах персональных одиночеств, стены которых не пробить стереотипными стандартами коммуникации, но распыленность заключается не только в этом. Непосредственная классовая солидарность шизопролетариата на том уровне дегуманизации (расчеловечивания), на котором он сейчас находится, исключена – в этом, в частности, состоит радикальное отличие шизо от гегелевского раба, в отсутствии непосредственной достоверности собирательного понятия хотя бы на таком уровне, как время, племя или пролетариат.

Однако как некоторая стихия, лишенная формы для себя, но сущая в себе и для другого, как стихия, которой предстоит напитать высохшую губку авангарда, шизофрения в высшей степени значима.

Делез и Гваттари характеризуют данную стихию как «разносторонне направленные шизопотоки, как тело без органов, случайно соединяемое с блуждающими органами без тела»[99]. Описание в принципе вполне справедливое, да и подобный образ уже был в философии – у досократиков, Ксенофана и Эмпедокла. Вспомним блуждающие тела с бестолково торчащими конечностями и отдельные «конечности», дрейфующие в произвольном направлении, знаменитую крутоногонерасчленнору кость. Прошло немало времени, пока распыленные частицы осели в правильном порядке, образовав узоры хороших форм.

Шизосреда предстает как распыленность схожего типа; мы видим, например, великолепные математические способности, пристегнутые к тотальной неадаптированности, к неумению купить себе продукты в магазине, видим безграничную верность, замкнувшуюся на идее фикс, видим, как умная голова дураку досталась… и еще великое множество странных, нелепых сочетаний «мерами загорающихся, мерами угасающих», как говорил Гераклит.

Стратегия спасения в этой среде раздваивается. С одной стороны, речь идет о преображении мира, о построении такого общества, которое могло бы вместить, социализировать максимальное число несчастных – инакомыслящих, инакочувствующих, не вписывающихся в стандарты субъекта. С другой – осуществляется собственное преображение, аппроприация фрагментов расщепленного опыта, как раз тех, которых не хватает для полноты обновленного праксиса. В этом смысле шизопотоки не просто инновационны и не просто «поучительны» – они образуют драгоценный банк данных, «банк семян», позволяющий избавиться от засохших, выродившихся, одеревеневших побегов, и, естественно, освежить восприятие, и в некотором роде попытаться разогреть остывающую Вселенную.

Большая экзистенциальная дуга вновь актуализуется, электризуется, чтобы произвести чрезвычайно важную работу, некий производственный переворот, революцию в производстве человеческого в человеке, включающую подсоединение ко всем периодам прежней активности Большой Дуги, обращение к значимым революционным архетипам, всякий раз знаменующим «год активного Солнца», маркирующий историческую передачу эстафеты. Подключение к шизопотокам по своему смыслу и по задаче оказывается наиболее близким к первой вспышке, то есть ближайшим образом сопоставимо не с диалектикой господина и раба, а с диалектикой (ситуацией) Первичного Текста.

Эту первичную сцену разумности можно описать следующим образом. Носители расщепленного сознания, «шизоантропы», продуцируют некое бессмысленное поведение. Ибо они суть отпавшие от природы безумцы, живые частицы, вернувшиеся в Океанос крутоногонерасчленнорукости; их путь – это путь к гибели и исчезновению, но их бытие для другого представляет собой первичный экзистенциальный ресурс. Вспомним старт социогенеза: исступленные танцы шамана, его речевые экстазы (предшествующие «статической речи»), пророчества без содержания и смысла, но с присутствием будущего – таковы исходные тексты, с которыми можно и нужно что-то делать, например осмыслять их, некоторым образом их проживать. Из такого рода рецепции когда-то складывался разум homo sapiens, возникали первичные символические порядки. Разве были бы они возможны без шизоантропов, исчезающих в воронке бытия для другого и вновь возрождающихся сегодня?

Шизосреда сегодняшнего дня предоставляет не меньше возможностей для заимствования и одновременно ставит великую задачу аппроприации. На языке современной пролетарской теории следует опять же говорить о двуединой задаче командированного авангарда. Во-первых, это, конечно же, «оптимизация условий» для лиц с психическими отклонениями, что совпадает с основополагающим вектором гуманизации вообще, то есть с расширением доступа в munda humana новых существ. Во-вторых, задача оснащения обновляемой экзистенции съемными психомодулями, задача, для решения которой отлично подходит, например, киберпанк, приступивший к расширению практики в этом направлении. В самом деле, идеология киберпанка предусматривает обживание инсталлируемых технических модулей, дополняющих и реформирующих архаическую органику: устройства, приставки, насадки и прочие девайсы вживляются в органическую среду, модернизируя тело ветхого Адама в соответствии с заветом Иисуса: обретете новое тело. Теперь же речь идет о том, чтобы опробовать психомодули, дрейфующие в шизопотоках или преграждающие им путь.

Выполнение подобной задачи предполагает широкий диапазон рецептивности, а также наличие пустот в экзистенциальном проекте и его онтическом каркасе, то есть атрибуты, изначально присущие пролетариату, свойственные ему по определению. Новые нестяжательские племена такой рецептивностью обладают, в чем есть не только плюсы, но, конечно же, и минусы. Среди минусов – неразборчивость, доходящая порой до тотального самоосквернения. Но плюсы перевешивают, особенно в исторической перспективе. Дело опять же в том (и это принцип Ноева ковчега), что никогда не известно заранее, что же именно пригодится в человеческом самоосуществлении. Скажем, многие шизотенденции и даже параноидальные устремления, кажущиеся сегодня абсолютно «контрпродуктивными», уже завтра могут сослужить неоценимую службу в деле противостояния стагнации, могут стать единственным топливом для разогрева остывающей Вселенной. Они потенциально способны повысить и такой существенный параметр, как пролетарская стойкость, умение справляться с трудностями.

Впрочем, коллективная экзистенция пролетариата имеет и более общие параметры, сохраняющиеся при всех ревизиях и модификациях. Сами по себе эти параметры хорошо известны, но следует тем не менее проанализировать их онтологический статус.

Для начала обратимся к этимологии: латинское слово «proletariat»[100] означало совокупность граждан, а в дальнейшем просто людей, единственная обязанность которых состояла просто в деторождении – в том смысле, что с них больше нечего взять. Они могут обеспечивать лишь расширенное производство самих себя, причем производство до востребования, до той поры, пока «произведенное» удастся вовлечь в массовый хозяйственный оборот (что происходит лишь при капитализме).