1974: Сезон в аду - Дэвид Пис

— Фостер, Дональд Ричард Фостер. Это вы хотели услышать?

— Дальше.

— Джон Доусон.

— Всё, нет?

— Они — основные.

— А кто хочет войти в дело?

Медленно-медленно и тихо-тихо Шоу сказал:

— Вы журналист, мать вашу, вот кто вы такой.

Инстинкт, животный инстинкт.

— Тебе знаком человек по имени Барри Гэннон?

— Нет, — закричал Шоу, стучась лбом о руль.

— Не гони, мать твою. Когда вы познакомились?

Шоу лежал на руле дрожа.

Внезапно над Уэйкфилдом завыла сирена.

Я замер, сжав в комок брюхо и яйца.

Сирена затихла.

— Я не знал, что он журналист, — прошептал Шоу. Я сглотнул и сказал:

— Когда?

— Только два раза.

— Когда?

— Где-то в прошлом месяце и неделю назад, в прошлую пятницу.

— И ты сказал Фостеру.

— У меня не было выхода. Это не могло больше так продолжаться.

— И что он ответил?

Шоу поднял глаза, белки его покраснели.

— Кто?

— Фостер.

— Он сказал, что разберется.

Я смотрел через стоянку на прибывающий лондонский поезд и думал о квартирах с видом на море и южных девушках.

— Он мертв.

— Я знаю, — прошептал Шоу. — Что вы собираетесь делать?

Я снял с языка клочок собачей шерсти и открыл пассажирскую дверь.

Советник протягивал мне фотографию.

— Оставь свой портрет себе, — сказал я, выходя из машины.

— Прямо белый-белый, — сказал Уильям Шоу, сидя в одиночестве в своем дорогом автомобиле и разглядывая фотографию.

— Что ты сказал?

Шоу протянул руку, чтобы закрыть дверь.

— Ничего.

Я задержал дверь, сунул голову обратно в машину и заорал:

— Что ты сказал, мать твою?

— Я просто сказал, что он выглядит как-то по-другому, вот и все. Бледнее обычного.

Я захлопнул дверь перед его носом и помчался через стоянку, думая о Джимми Джеймсе, мать его, Ашворте.

Девяносто миль в час.

Перебинтованная рука — на руле, другая — в бардачке: таблетки, дорожные карты, тряпки, сигареты.

По радио поют «Свит».

Нервные взгляды в зеркало заднего обзора.

Вот она, мини-кассета. Я выдернул из кармана пиджака диктофон «Филипс», вырвал из него пленку, запихал другую.

Перемотал назад.

Включил:

Она, похоже, скатилась вниз.

Перемотал вперед.

Включил:

Я не мог поверить, что это она.

Внимание:

Она выглядела совсем по-другому. Прямо белая-белая.

Стоп.

Фитцвильям.

Ньюстед-Вью, дом номер 69, телевизор включен.

Девяносто миль в час, по садовой дорожке — к дверям.

Тук-тук-тук.

— Что вам нужно? — Миссис Ашворт попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Нога — в щель. Я с силой оттолкнул ее назад.

— Эй, нельзя же так вламываться к людям!

— Где он? — спросил я, пихнув ее в обвислую сиську.

— Его нет. Эй, вернись сейчас же!

Вверх по лестнице, распахивая все двери.

— Я сейчас позвоню в полицию! — закричала миссис Ашворт, стоя у подножия лестницы.

— Давай, дорогая, звони, — сказал я, глядя на неубранную постель и плакат «Лидс юнайтед», чувствуя запах зимней сырости и подросткового дрочилова.

— Я тебя предупреждаю, — орала она.

— Где он? — спросил я, спускаясь вниз.

— На работе, где же еще?

— В Уэйкфилде?

— Не знаю. Он мне никогда не говорит.

Я посмотрел на отцовские часы.

— Во сколько он ушел?

— Фургон приехал за ним без четверти семь, как обычно.

— Он ведь дружит с Майклом Джоном Мышкиным, да?

Миссис Ашворт поджала губы и открыла дверь.

— Миссис Ашворт, я же знаю, что они друзья.

— Джимми всегда было его жалко, пес его возьми. Такой вот уж у него характер.

— Ой как трогательно, — сказал я, выходя на улицу.

— Это еще ничего не значит! — крикнула миссис Ашворт с крыльца.

Я дошел до калитки, открыл ее и посмотрел через дорогу на выгоревший дом пятьдесят четыре.

— Надеюсь, ваши соседи придерживаются того же мнения.

— Все вы такие, всегда раздуваете из мухи слона! — заорала она мне вслед и захлопнула входную дверь.

Прямо по Барнсли-роуд до самого Уэйкфилда, бросая взгляды в зеркало заднего вида.

Я включил радио.

Ведущий Джимми Янг и Архиепископ Кентерберийский обсуждали «Анальное изнасилование» и «Экзорциста» с британскими домохозяйками и безработными.

— Оба фильма надо запретить. Они просто омерзительны.

Через рождественские огни и первые капли дождя мимо зданий городской и областной администрации.

— Экзорцизм, практикуемый англиканской церковью, — это глубоко религиозный ритуал, к которому следует относиться исключительно серьезно. Этот фильм создает совершенно неверное представление об экзорцизме.

Япоставил машину напротив кафе «Ламбс Дэйри», у библиотеки на Друри-лейн. Холодный серый дождь шел уже вовсю.

— Избавить секс от чувства вины — это значит изъять чувство вины из общества, а я не думаю, что общество может функционировать без этого чувства.

Явыключил радио.

Я сидел в машине и курил, глядя, как порожние молочные фургоны возвращаются в гаражи.

11:30

Я пробежал трусцой мимо тюрьмы и вошел на стройплощадку. По щиту «Фостерс Констракшн» барабанил дождь.

Я открыл брезентовую дверь недостроенного дома, по радио играли «Тубуляр Белз».

Внутри курили три здоровых вонючих мужика.

— Никак опять ты, е, — сказал здоровяк, с бутербродом во рту и фляжкой чая в руках.

— Я ищу Джимми Ашворта, — сказал я.

— Его тут нет, — сказал другой здоровяк в спецовке, сидевший ко мне спиной.

— А Терри Джонс?

— И его нет, — ответил мужик в спецовке. Другие два ухмыльнулись.

— Вы знаете, где они?

— Нет, — сказал мужик с бутербродом.

— А ваш прораб на месте?

— Ну прямо не везет тебе сегодня, парень.

— Спасибо, — сказал я, думая: чтоб ты подавился, жирная сука.

— Не за что, — улыбнулся мужик с бутербродом.

Я вышел на улицу, поднял воротник пиджака и засунул руки и бинты поглубже в карманы. Там вместе с мелочью и ронсоновской зажигалкой лежало перышко.

Я пошел к Дьявольскому Рву мимо куч дешевого кирпича и недостроенных домов, думая о красивой взволнованной улыбке Клер на той последней школьной фотографии, прикрепленной к черно-белым снимкам на моей стене в «Редбеке».

Я посмотрел вверх, держа перышко в руке.

Ко мне через свалку бежал, спотыкаясь, Джимми Ашворт. Большие красные капли крови падали с его головы и носа на худую бледную грудь.

— Что случилось, черт побери? — закричал я. Приблизившись ко мне, он перешел на шаг и сделал вид, что все в порядке.

— Что с тобой случилось?

— Отвали от меня, понял?

Вдалеке показался Терри Джонс, он вышел из Дьявольского Рва следом за Джимми. Я схватил Джимми за руку.

— Что он тебе сказал?

Он попытался выкрутиться, крича:

— Отцепись от меня!

Я схватил второй рукав его куртки.

— Ты ведь ее и раньше видел, правда?

— Иди на хер!

Терри Джонс побежал трусцой, махая нам рукой.

— Это ведь ты рассказал про нее Майклу Мышкину, да?

— От…бись! — заорал Джимми и, выкрутившись из куртки и рубашки, побежал.

Я развернулся, преградил ему путь и повалил в грязь. Он упал под моим весом. Я положил его на лопатки, крича:

— Где ты ее видел, мать твою?

— От…бись! — вопил Джимми Ашворт, глядя мимо меня в серое небо, которое сикало дождем на его грязное окровавленное лицо.

— Скажи мне, где ты ее, блядь, видел.

— Нет!

Я наотмашь ударил его по лицу перебинтованной рукой, боль прострелила меня до самого сердца.

— Скажи мне! — закричал я.

— Отцепись от него, — сказал Терри Джонс, оттягивая меня назад за воротник пиджака.

— Иди на хер, — сказал я, размахивая руками, пытаясь дотянуться до Терри Джонса.

Джимми Ашворт выбрался из-под меня, встал на ноги и как был, без рубашки, побежал к домам. Дождь, грязь и кровь стекали по его голой спине.

— Джимми! — крикнул я, борясь с Терри Джонсом.

— Оставь его в покое, мать твою, — прошипел Джонс.

Три здоровых мужика вышли на улицу рядом с домами и заржали, увидев Джимми, пробегавшего мимо них.

— Он же, блядь, видел ее раньше.

— Оставь его!

Джимми Ашворт продолжал бежать.

Три здоровых мужика перестали ржать и пошли в нашу сторону.

Он отпустил меня и прошептал:

— Мотай отсюда, пока не поздно.

— Я тебя еще отымею, Джонс.

Терри Джонс поднял с земли рубашку и куртку Джимми Ашворта.

— Только время потеряешь.

— Да ты что?