Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

Таковыми были и первые гуманисты. Сибаритская роскошь, плотские утехи, сластолюбие в изысканных формах, страстные художества, именуемые «свободными искусствами», сделались модной потребностью возрожденцев, наряду с оккультными занятиями в тайных обществах и масонских ложах. Сильные мира желали свободы неограниченного потребления, исполнения любых прихотей, но при этом они искали морального оправдания своим порокам. Гуманизм устраивал, кажется, всех: и самих римских пап, и развратившихся папских прелатов, и королей с герцогами, и еврейских банкиров, снабжавших деньгами вечно воюющих феодалов, и уже нарождавшуюся буржуазию средневековых городов-республик, готовую открыто поклониться «золотому тельцу».

Согласно преданию, в одном из богатейших центров северной Италии (в Генуе, Венеции или Флоренции) толстосумы заказали мастерам золотую иглу таких размеров, что в её «ушко» мог протиснуться небольшой верблюд. Этим кощунственным «дивом», выставленным у городских ворот, они намеревались поглумиться над Святым Евангелием, где сказано: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19,24).

Господь наказал воинствующих безумцев эпидемией чумы и военным разорением их города. Но вразумило ли это одержимых страстью поклонников «златого кумира»? Число их продолжало множиться. Ростовщики возносились вровень со знатью. Знать уподобилась финансовым дельцам. Банкиры правили бал. Дворцы вельмож превращались в сокровищницы, в музеи «свободных искусств», в капища древних идолов, добытых из раскопок. Поощряемые меценатами скульпторы взялись ваять обнажённые фигуры Гераклов, Аполлонов, Афродит, а заодно и рогатых, козлоногих сатиров и фавнов, которыми украшали здания, сады, площади городов. Зодчие возводили грандиозные постройки, художники покрывали их срамными фресками. Даже в церковном искусстве стали господствовать плотский натурализм и страстность, языческая мифология, мистика, эротика заполнили литературу. Астрологи, алхимики, каббалисты заняли придворные должности. И наконец, при папе Урбане IV (1261-1264 гг.) ренессанс был официально одобрен католической церковью. Одновременно сформировалось и западное мировоззрение. «Князь философии», как звали его современники, Фома Аквинский (1225-1277 гг.) во взглядах своих совместил латинское христианство с учением Аристотеля. Его схоластическая система - томизм (от имени Томас-Фома) сделалась теологией (богословием) Запада, после чего римская церковь окончательно гуманизировалась.

Это потом (в XVI столетии), когда из «возрождения» выросла протестантская реформация, папство спохватилось и ответило жесточайшей реакцией на революцию гуманизма. Тогда Европу закружил огненный вихрь,и пролились потоки крови, после чего на пепелище западного духа взошли бесплодные атеистические тернии. Но это случилось потом. А на исходе XII века папизм искал врага и нашёл его в образе Державы Православия (Византийской, а затем Русской), с которой он борется и поныне, действуя то внешней силой, то пытаясь растлить её изнутри.

В 1203 году крестоносцы о том не ведали. Духовный облик франкского рыцарства, по внешности христианский (потому ещё не лишённый некоторого благородства), по сути своей оставался варварским. Где-то беспощадно грубым, в чём-то доверчиво наивным. До времени это давало преимущество грекам, более образованным и искушённым в политике. Однако по мере роста западной цивилизации, опыт и знания европейцев умножались, а доблесть и рыцарская честь уступали место алчности и коварству. Вслед за курией Ромы, обосновавшейся в Ватикане, венецианцы преуспели в лукавых делах более других латинян, и с их помощью Царьграду был нанесён удар, которого греки не ожидали.

«Возвратил еси нас вспять при вразех наших,

и ненавидящии нас расхищаху себе»

Итак, мы расстались с крестоносцами в разграбленном ими Далматинском городе Заре. В январе 1203 года туда явились послы германского короля Филиппа Швабского и византийского царевича Алексея Ангела, который ради свержения с трона своего дяди-узурпатора был готов отдать Константинополь в руки католиков. Там же в Заре был окончательно утверждён договор между вождями четвёртого крестового похода и финансировавшей его Венецией. Всё, что в течение двух лет вынашивалось в тайне, о чём знали только папа римский, венецианский дож да король Филипп (зять низложенного царя Исаака Ангела), теперь решено было обнародовать.

Послы Филиппа зачитали рыцарям его письмо:

«Синьоры! Я посылаю к вам брата моей жены и вручаю его в руки Божии и ваши... вам предстоит возвратить константинопольский трон тому, у кого он отнят с нарушением правды. В награду за это дело царевич заключит с вами такую конвенцию, какой никогда ни с кем империя не заключала... Если Бог поможет вам посадить его на престол, он подчинит католической церкви греческую империю...»

Нет смысла цитировать письмо далее и перечислять вознаграждения, обещанные завоевателям. Достаточно повторить: «Он подчинит католической церкви греческую империю!»

Для православных греков сие было куда страшнее утраты всех сокровищ и даже ига язычников. Но, слава Богу, греки этого не слышали, и это не случилось.

В апреле рыцарей вновь посадили на корабли, и венецианцы довезли их до острова Корфу, где вождям ополчения представили самого претендента на византийский трон. Царевич Алексей легкомысленно уверял крестоносцев, что их предприятие не встретит затруднений, что его с нетерпением ждут и население столицы, и верный ему военный флот (которого на самом деле не было). Не думая об ответственности, этот зрелый юнец давал расписки и денежные обязательства, заведомо невыполнимые. Когда в июне войско подошло к Константинополю, то оказалось, что свои возможности царевич сильно преувеличил. Его не только никто не ждал и не собирался поддерживать, но сами притязания его греки принимали в шутку. Тридцати тысячам франков предстояла осада хорошо укреплённого города с миллионным населением.

Константинополь казался неприступным, однако слабое звено в его обороне имелось. У византийцев не было флота. Не было - по причине вопиющей беззаботности властей, занимавшихся лишь дворцовыми интригами, да по безмерной алчности казнокрадов, расхищавших средства, выделяемые на строительство кораблей.

В 1187 году царь Исаак Ангел заключил пагубный договор с Венецией, по которому обязанности морской службы возлагались на венецианцев. Теперь на их кораблях приплыли захватчики. Собственный флот Византии за прошедшие 16 лет успел сгнить, а новый не был построен. В царьградских доках оставалось не более 20 судов, да и то - мало к чему пригодных.

Спросить было не с кого и некому. Исаак Ангел, ослеплённый палачами, томился в застенке, а захвативший трон Алексей III делами империи не занимался. У него не только флот не строился, но и гарнизон столичный влачил жалкое существование.

Ввиду надвинувшейся опасности Алексей III собрал около 70 тысяч добровольцев. Однако то были не профессиональные воины, и вооружение их оставляло желать лучшего. О всеобщем народном ополчении речь не заходила. Большинство граждан равнодушно взирало на происходящее. Это давало шанс крестоносцам. Тем паче, что император, полагаясь на крепкие стены, оставался в праздном бездействии.

Для начала франки решили запастись продовольствием. Они переплыли Босфор, пограбили азиатский берег и, вернувшись, в июле приступили к Галатской башне. Овладев ею, они смогли порвать огромную цепь, запиравшую вход в залив Золотой Рог. Этот залив, разделяющий Константинополь на две части, в отсутствие флота был самым уязвимым местом обороны. Стены крепости здесь были не так мощны, а неприятель с кораблей мог высаживаться, где хотел. И он высадился со стороны Галаты у Влахернского дворца, но был отбит в схватке под стенами города. Успех героической вылазки греков следовало развить, пока враг не опомнился. Однако неожиданно Алексей III бежал, бросив на произвол судьбы даже жену и детей.

Утром 19 июля в городе начались волнения. Народ вывел из темницы слепого Исаака Ангела и вернул ему трон. Латинян оповестили, что дворцовый конфликт исчерпан, и законный император приглашает сына разделить с ним власть. Осада сразу потеряла смысл. Не отпустив царевича к отцу, крестоносцы не могли рассчитывать на выплаты по его обязательствам. Но они ещё не знали, что в казне таких денег просто не было.

Когда Алексей прибыл ко двору, и отец, скрепя сердце, ратифицировал договор, заключённый наследником столь безответственно, выяснилось, что векселей царевич подписал слишком много. Из 450 тысяч марок серебра, которые требовались, удалось собрать лишь 100 тысяч, и то с большим трудом, за счёт конфискации имущества у приверженцев прежнего правителя.