Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе - София Шуазель-Гуфье

С каким грустным удовольствием я вторично привожу эти прекрасные слова! Я уже тогда писала дневник, и читатель может быть уверен не только в точности сообщаемых фактов, но и в отсутствии каких-либо искажений в тех словах государя, которые приводятся в этих мемуарах. Действительно, как прекрасны были слова эти в устах величайшего государя в мире, того, кто дважды победил мощь и гений великого человека! — Нетрудно было заметить, что государь с удовольствием (хотя всегда со скромностью) говорит о своих успехах, о своей деятельности за три года отсутствия, которые еще более прибавили ему красоты, так как он за это время похудел, что придало ему очень моложавый вид. В нем уже не проявлялась прежняя трогательная, чарующая привлекательность, навеянная несчастьями 1812 г.; но он по-прежнему был изящен, мягок и приветлив. Кроме того, по общим наблюдениям, нашли, что он несколько изменился в своем обращении с мужчинами.

Я спросила у государя, правда ли, что он предпочитает Лондон Парижу. «Я согласен, — отвечал государь, — в Лондоне нет прекрасных зданий, украшающих Париж, но там несравненно больше порядка, аккуратности, чистоты». Государь очень настаивал на последнем обстоятельстве и требовал строгого соблюдения чистоты в Петербурге, выказывая опасения, что в его отсутствие водворились иные порядки. Государь с восхищением отзывался об английских парках и сказал нам, что нигде нет таких искусных садоводов, как в Англии. Так как моя сестра выказывала живой интерес ко всем подробностям, сообщаемым по этому предмету государем, Его Величество спросил, есть ли у нее красивые сады, и выразил сожаление, что он не мог, по случаю дурной погоды, посетить Аркадию, когда он ночевал в поместье моей тетушки, княгини Радзивилл, близ Варшавы. Мороз стоял за последние дни очень сильный, и холод слегка чувствовался в комнатах. Государь заметил это и высказал нам при этом опасение, что после трех зим, проведенных во Франции и Германии, он отвык от петербургского климата; впрочем, прибавил он, прекрасные парижские дамы среди элегантной, изысканной обстановки гибнут от холода в своих домах.

Затем государь соблаговолил выразить нам свое сожаление, что он не может пробыть дольше в Вильне. Бал начался в восемь часов. Государь, который с некоторых пор опять стал участвовать в танцах, долго танцевал вальс со мной и с другими дамами. Он проявлял в танцах столько же грации, как и благородства.

Танцуя полонез с князем Волконским, заменявшим в то время при Его Величестве графа Толстого, я сообщила ему о нашем проекте отправиться в Товиани; проект, которого уже нельзя было исполнить (прибавила я), так как Его Величество сам уезжал в Товиани рано утром.

«Ваш проект прекрасен, — сказал мне князь, — и не надо его отменять; наоборот, уезжайте сейчас же после бала, вы успеете доехать, а я беру на себя отсрочить отъезд Его Величества». Государь, который наблюдал за нами, непременно хотел узнать, о чем шла речь. Пришлось удовлетворить его желание, причем я прибавила, что уже нельзя исполнить наш проект, хотя знавшие о нем друзья наши в Товиани приготовили нам подставу по пути, так как иначе молниеносная быстрота, с которой ездил Его Величество, не позволила бы нам вовремя доехать. Государь поблагодарил меня в самых приветливых выражениях и подтвердил мнение князя Волконского, что если выехать в одиннадцать часов ночи, запастись теплой шубой, которая предохранила бы меня от холода, и если взять хорошую карету и хороших лошадей, я очень скоро доеду из Вильны в Товиани. «Впрочем, — сказал государь, — я выеду не очень рано». Я сообщила об этом разговоре отцу и сестре, и они решили, что надо ехать в Товиани. Но мой отец, довольно холодно принятый государем, уже не считал уместным предпринимать эту поездку. Моя сестра, едва оправившаяся после родов, не могла подвергаться сильному холоду. Моя тетушка, графиня Корвин-Косаковская, урожденная Потоцкая, решилась ехать со мной, а мой зять, граф Гюнтер, пожелал проводить нас. Мы переоделись и тотчас уехали. Перед нашим отъездом отец частным образом поручил мне сказать Его Величеству несколько слов в оправдание его и также моего брата.

По дороге у нас сломалась карета; к счастью, мы достали другую по соседству и продолжали наш путь до Товиани, куда мы приехали на рассвете, смеясь до упаду. От Вилькомира, отстоящего в одной миле от Товиани, нас все время принимали за государя и соответственно этому отдавали честь, причем гвардия брала на караул, курьеры скакали во весь карьер, чтобы возвестить о прибытии монарха; а в Товиани все собравшееся в замке общество бросилось к парадному входу встречать Его Величество. Государь прибыл часом позднее и улыбнулся, увидев мою тетушку и меня. Он, казалось, был недоволен, что приехал так поздно, и жаловался, что его зимой везли так же долго, как летом.

Дело в том, что никто не знал, что Его Величество пожелает ехать в санях, поэтому с обеих сторон дороги снег смели и заполнили канавы щебнем и соломой.

Мы узнали также, что император остался недоволен виленским парадом. Так как утром не знали, что император назначил парад, войска не были готовы в назначенный час. Император, принужденный ждать на плацу, сделал строгий выговор генералу П***, командовавшему в то время гарнизоном в Вильне. После обычных приветствий и представлений государь прошел переодеться в свои прежние покои. Он вскоре вышел и, подошедши к моей тетушке и ко мне, приветливо поблагодарил нас за наше любезное внимание, осведомился, благополучно ли мы доехали, и выразил удивление, что у нас свежий цвет лица после ночи, проведенной на воздухе. «А у меня, — сказал он, — лицо горит, как в огне».

Затем завязалась общая беседа, или, вернее, государь сам вел беседу самым интересным образом. Он много говорил об Англии, о ее великолепных парках, о земледелии в этой стране, о вновь изобретенных машинах и в особенности о мудрых учреждениях Англии и общем благосостоянии ее жителей. «Как счастлива страна, — говорил государь, — где уважаются права каждой личности и где они неприкосновенны!» Говоря о Наполеоне, государь заметил: «Я предсказывал ему, что случилось; он не поверил мне».

Общество было уже не то, как в первый приезд Его Величества в Товиани. Старого графа Морикони уже не было в живых. Девицы Грабовская и Морикони были замужем и отсутствовали; но сестра последней, симпатичная графиня Фелицея Платер, присутствовала вместе со своей достойной, прекрасной матерью. Государь с участием говорил об отсутствующих, — о тех, кто умер и кто был вдали. Его Величество согласился ужинать со всем обществом. Выходя из-за стола, государь заговорил со мной о моей матери и рассказал мне довольно забавную сцену, происшедшую между Его Величеством и ею. «Познакомившись с ней у вашей тетушки, — сказал государь, — я хотел поцеловать у нее руку, — весьма обычный знак уважения по отношению к женщине; но она этому воспротивилась, и как я ни настаивал, она отдергивала руку каждый раз, как я хотел взять ее; это было просто уморительно. Пусть ваша тетушка и князь Антоний опишут вам эту сцену, — они были при этом и очень смеялись». Удаляясь в свои покои, государь сказал нам: «Я настаиваю, чтобы дамы не трудились вставать рано утром; но я боюсь, что они откажут мне в этой просьбе».